В этот момент Барри торопливо вышел из подъезда, и Рене услышала ее визгливый голос:
— Дорогой, ну что ты так долго!
Она не разобрала, что ответил Барри. Салли закинула одну руку ему за шею, и они слились в объятии. Потом Барри помог ей сесть в машину, при этом вид у него был очень довольный, обращался он с ней по-хозяйски. А еще через секунду машина рывком сорвалась с места.
Рене вышла из укрытия, потирая глаза. Она чувствовала себя униженной. Значит, он немедленно кинулся к Салли, как только поссорился с ней? А может, они уже давно встречаются? Мужчины все одинаковы, они не способны на верность? Даже Барри! Даже Барри ничуть не лучше ее отца! Рене снова предали, как в детстве. А она-то надеялась, что он поможет ей справиться с ее трудностями, подскажет, как лучше поступить, поддержит, не оставит… Вместо этого под предлогом, будто, сделав ошибку, Рене его обманула, ринулся к этой свистушке, вертихвостке, которая, как он выразился, «довольно забавна».
Ей, правда, не пришло в голову, что поведение Барри можно объяснить его уязвленной гордостью — предположив, что она ему изменила, решил утешиться в доступных объятиях. Если бы Рене подумала хоть минуту, то сообразила бы, что это увлечение не больше чем на несколько встреч, из него не выйдет ничего серьезного. Но ее сразила наповал мысль, что теперь-то уж не одна только Кристина, а весь Вудлей будет судачить, что Барри Холмс бросил Рене Торнтон из-за этой Гибсон. Такого унижения она не могла вынести.
На непослушных ногах Рене вернулась к метро и взяла билет до места, где, как она знала, почта работала круглые сутки. А там, все еще кипя негодованием, отправила Себастьену телеграмму, что приедет в Париж в середине апреля. «Вот и все, пусть будет так!» — сказала она себе с некоторым удовлетворением.
Однако, проснувшись на следующее утро, почувствовала, что гнев ее испарился, и похолодела, когда поняла, что наделала. Теперь отступать было некуда. Придется поехать в Париж, что бы ни случилось, а там вступить в новую, пугающую ее жизнь среди чужих, незнакомых людей. Взгляд Рене упал на обручальное кольцо, и она сняла его с пальца. С этим покончено, надо отослать его обратно Барри.
Но вдруг ей в голову пришла другая мысль, и она надела кольцо обратно на палец. Пока Барри не попросит вернуть кольцо, надо его носить как защиту… только от чего? От коварства Леона? Больше ей ничто не грозит — с мужчинами покончено навсегда, все они не стоят ее доверия. И все-таки Рене не хотелось бы, чтобы Леон догадался, что Барри порвал с ней отношения из-за него.
Глава 4
Теплым апрельским днем Рене прилетела во Францию. Асфальт был мокрым, и повсюду стояли лужи от только что прошедшего ливня, но ее встретило яркое солнце. Она приняла это за добрый знак. Автобус довез ее из аэропорта до центра города, а там она встала в очередь на такси. Конечно, это было непозволительным расточительством, но Рене решила отложить исследование парижского метро до другого раза, когда у нее не будет в руках тяжелого багажа. Такси повезло ее по лабиринту маленьких улочек и переулков, чтобы избежать пробок на больших проспектах. Рене мельком увидела Эйфелеву башню, потом Сену, когда они пересекали ее по невзрачному мосту. Она слышала, что Париж называют городом деревьев, и теперь удостоверилась, что это близко к истине. Деревья не только обрамляли с обеих сторон все бульвары и улицы, но и росли на каждом свободном пятачке. В это время года они стояли одетыми в кружево нежно-зеленых листьев.
Пансион мадам Дюбонне находился на улочке, застроенной старыми домами, высокими и мрачными, стоически ожидающими сокрушительных ударов бульдозеров, которым уже подверглись многие старые здания в округе, чтобы уступить место новостройкам. Старый слуга в голубых полотняных брюках вышел на крыльцо. Позже она узнала, что это Анри — живущий в подвале консьерж, без которого во Франции не обходится ни один уважающий себя дом. Он и его жена Клотильда также выполняли в пансионе обязанности прислуги. Анри посмотрел на счетчик и повернулся к Рене, чтобы назвать ей сумму, которую она должна заплатить. Она протянула водителю деньги, включая щедрые чаевые, а Анри тем временем взял ее чемоданы. Тут из дома вышла сама мадам Дюбонне, чтобы поприветствовать прибывшую. Это была полная женщина с сердечным материнским обхождением, хотя глаза на ее круглом расплывшемся лице смотрели цепко и проницательно. К огромному облегчению Рене, она прилично говорила по-английски, хотя и с чудовищным акцентом.
— Добро пожаловать, мадемуазель Торнтон, надеюсь, вы останетесь нами довольны.
— Я в этом совершенно уверена, — откликнулась Рене, хотя, войдя в помещение, сильно засомневалась в сказанном.
Плохо освещенный вестибюль с ядовито-зеленым линолеумом на полу и темными, потрескавшимися стенами смотрелся не очень-то приветливо. Наверное, дом никто не хотел ремонтировать, потому что он неизбежно должен был пойти на слом, так сказать, сметен с пути прогресса.
Вскоре она обнаружила, что по английским стандартам он не очень комфортабельный. Ее комната оказалась маленькой, кровать — очень жесткой. К счастью, в умывальник поступала холодная и горячая вода, но кран постоянно капризничал, то ошпаривая кипятком, то выдавая воду тонкой струйкой. За довольно приличную дополнительную плату можно было принять ванну, но это неизбежно включало услуги бонны, единственного человека, который разбирался в сложной водопроводной системе и мог наполнить громадный круглый резервуар в грязной полутемной комнате.
В столовой стояли отдельные столики, и один из них выделили ей. В общей гостиной, где находился телевизор, были только жесткие стулья с прямыми спинками. Мадам явно экономила на электроэнергии, так как повсюду горели только тусклые лампочки, так что вечером дом почти погружался в темноту. И все же жить здесь было можно: комнаты содержались в чистоте, плата была небольшой, а кухня просто великолепной.
Рене познакомили с другими обитателями пансиона, которые произвели на нее довольно удручающее впечатление. Тихий пожилой мужчина, которого, казалось, не интересовало ничего, кроме еды и газет; пожилая мадам Гюго, которая, как заподозрила Рене, была вовсе не мадам, а принадлежала к племени жалких старых дев, не нужных даже их родственникам, и семья Рено, состоящая в каком-то родстве с владелицей пансиона. Глава этого семейства редко бывал дома, он занимался каким-то бизнесом, поглощавшим все его время. Жена его тоже работала полдня в шляпном салоне. У них было двое детей — девочка шести с половиной лет и мальчик пяти. Девочка, Колетт, выглядела настоящей парижаночкой в миниатюре: интересовалась прическами, красивой одеждой, была очень хорошенькой и знала об этом. Ее братишка Ги вечно бродил по дому и мешался у всех под ногами. Днем оба ходили в школу и, к изумлению Рене, поздно ужинали вместе с родителями, а потом еще долго играли в карты. С ними Рене сошлась моментально. Дети весело смеялись над ее французским и, когда в первый вечер она попыталась поиграть с ними в карты, буквально заходились в приступах смеха от ее постоянных ошибок, но были откровенно рады, что она обратила на них внимание. Их общество понравилось ей гораздо больше, чем общество их родителей.
На следующее утро Рене поехала на метро в салон Себастьена, предварительно получив подробнейшие инструкции от мадам Дюбонне, как добраться до нужной ей станции. Она купила билет первого класса, но и этот вагон был переполнен и напомнил ей лондонское метро в час пик.
Затем поднялась наверх в центре Парижа, но была так обеспокоена тем, как перейти улицу среди бесконечного потока машин, что ничего вокруг не заметила. Наконец дошла до восточной стороны Фобур-Сент-Оноре, где в высоком здании и располагался салон. На его первом этаже размещался бутик с одеждой, представлявшей точные копии моделей предпоследней коллекции Леона. В витринах также были выставлены аксессуары к ним — ювелирные украшения, шарфики, шляпы, обувь. Сам салон находился на втором этаже, а над ним — швейная мастерская, примерочные, склады и гардеробные комнаты.
Рене подошла к зданию с бьющимся сердцем, не желая признаться самой себе, что больше всего ее волновала предстоящая встреча с Леоном.
Великолепно одетый привратник неправильно истолковал ее пожелание повидать месье Себастьена и решил, что она клиентка. Рядом с ним стоял нахального вида посыльный в ярко-синей униформе, лицо которого показалось ей знакомым. И вдруг с удивлением она поняла, что это, наверное, Пьер, только совсем иной Пьер — поправившийся от хорошей еды, розовощекий, довольный. Почти и следа не осталось от того маленького голодного оборвыша, которого она пожалела в Ла-Боль несколько недель назад. По приказу своего босса — привратника он бросился впереди Рене по ступенькам и провел ее внутрь салона.
Огромный вестибюль с высоченными потолками и высокими окнами был отделан в серо-белых тонах. На окнах и дверях во внутренние помещения висели светло-серые портьеры. Мебель была позолоченной, на потолке красовалась огромная хрустальная люстра. Рене догадалась, что столь нейтральный по цвету интерьер служит прекрасным фоном для роскошных творений Леона. Пьер куда-то испарился, а она заметила на стене большую цветную фотографию и подошла к ней. Рене не нужно было читать подпись, чтобы понять, кто на ней запечатлен. Туанетт стояла в длинном платье, великолепие которого, казалось, лишь подчеркивало ее завораживающую красоту. У нее были медового цвета волосы, поднятые наверх и собранные в пучок на маленькой головке, лицо безупречно овальной формы, но на этом, казалось, все ее сходство с Рене и заканчивалось. В повороте головы и смелом взгляде удлиненных глаз было поистине королевское величие и благородство, не свойственное ей, и глаза очень темные, вместо ее зеленых. И чем дольше она вглядывалась в портрет, тем больше расстраивалась: если Леон вообразил, будто она может заменить Таунетт, то он просто отчаянный оптимист. И вдруг разозлилась. Почему он не может забыть Туанетт, вместо того чтобы отыскивать ее в других? Даже в самом лучшем случае Рене станет только бледным подобием этой роскошной аристократической красавицы, и нечестно заставлять ее конкурировать с легендой. Ведь из-за своей трагической смерти Туанетт в памяти знавших ее осталась неповторимой.