Ход ее мыслей прервало появление мадам Ламартен, которая, казалось, вовсе не обрадовалась ее приезду. Из разговора с ней Рене поняла, что месье Себастьена сейчас нет в салоне, и не знала, что при этом почувствовала больше — облегчение или разочарование. Француженка выглядела растерянной, будто не знала, что ей делать с Рене. Наконец послала ее в примерочную, где вокруг камина собрались и весело болтали девушки — постоянные манекенщицы салона. В их задачу входило демонстрировать туалеты приходящим клиентам, которые хотели увидеть их на живых людях, и это были самые красивые и умные девушки Парижа. Среди них она узнала Селесту, которая нагло разглядывала ее, в то время как Рене отважилась ей слегка улыбнуться. Впрочем, все девушки повернулись к ней и принялись критически ее рассматривать, о чем-то сплетничая на быстром французском. Она не поняла ни слова.
С неприятным чувством Рене вспомнила о суровой конкуренции в модельном бизнесе, особенно во Франции, и догадалась: француженки возмущены, что ее пригласили сюда работать. Она с несчастным видом уселась на ближайший стул, не зная, что ей делать, а девушки тем временем повернулись к ней спиной. Да она просто идиотка, что согласилась сюда приехать!
В дверь заглянула продавщица:
— Мадемуазель Луиза!
Невероятно тонкая шатенка лениво отошла от камина и подошла к двери.
— Это барон? — томно спросила она.
— Да, да, иди скорее!
Луиза неторопливо выплыла за дверь. В этот момент в комнату вошла другая девушка с яркими каштановыми волосами и веселыми светло-карими глазами. В ней было что-то настолько безошибочно англосаксонское, что в Рене сразу встрепенулась надежда. Может, они соотечественницы? Девушка, заметив, что Рене сидит одна, подошла к ней.
— Вы новенькая?
О, какое облегчение услышать родной язык в чужой стране! Рене объяснила, что приехала только вчера.
Девушка пододвинула стул, села рядом с ней и представилась:
— Меня зовут Жанин Синклер, я из Канады и страшно рада вас видеть. Эти все, — она кивнула на девушек у камина, — такие надменные, презирают всех без разбору, если ты не француженка. Может быть, они и правы, но сама я за развитие международных отношений. На самом деле я не Жанин, а Джоан, но в салоне нужно французское имя. А как вас зовут?
— Рене Торнтон. Надеюсь, это имя не придется менять. А то я буду забывать откликаться на другое.
Жанин оказалась настоящим кладезем полезной информации. Она сообщила, что теперь, после январского показа моделей, делать практически нечего, если только Леон не задумает устроить еще один показ-парад, как в Ла-Боль. Надо просто ждать, когда он вернется и примется за новую коллекцию.
— Советую тебе принести какое-нибудь вязанье, — посоветовала Жанин, разворачивая большой кусок вязаного полотна, который оказался спинкой черного свитера. — Конечно, можно читать, но тогда ты не сможешь ни с кем общаться, а так приятно с кем-нибудь поболтать! В понедельник у нас выходной, но, когда создастся новая коллекция, на рабочие часы никто не смотрит, мы работаем с утра до вечера и даже ночью.
— Расскажи мне про салон. Что там, в других помещениях?
— Там шьют, кроят, сметывают и гладят. Все изделия «от кутюр» создаются вручную, надеюсь, ты это знаешь? Только кроятся по «туаль», то есть по льняному образцу. Сначала модель делается из льна, пока не добьются, чтобы она хорошо сидела. Я не могу отвести тебя в мастерские, там всегда много народу, и нам в принципе не разрешается там бывать. Ученики мастеров бегают по всяким поручениям, присматривают за одеждой и приносят нам то, что нужно. Мы, модели, — привилегированная каста, сама увидишь, мы — лелеемые оранжерейные растения, и наша единственная задача — носить красивую одежду, уметь демонстрировать ее наилучшим образом.
— Вот в этом-то все и дело, — протянула Рене, падая духом. — Я… у меня еще мало опыта в такой работе… и… мне нужна помощь.
Жанин критически оглядела ее, не понимая, почему она тогда находится здесь, но из деликатности ничего не спросила.
— Не волнуйся, — проговорила она, — ты любимый тип месье. Он обожает светленьких, а у нас сейчас нет ни одной натуральной блондинки, так что уверена — ты придешься кстати. Он уже давно пытается найти кого-нибудь на замену Туанетт.
Рене сразу заинтересовалась:
— Ты ее знала?
Жанин покачала головой:
— Нет, я приехала, когда ее уже не стало, но она здесь настоящая легенда. Видела ее портрет в салоне?
— Да, она была очень хорошенькая.
Жанин тихонько присвистнула:
— Так вот кого ты мне напоминаешь! У тебя такой же отстраненный вид, как будто не от мира сего, какой был у нее!
— Перестань, не говори так! — воскликнула Рене. — Я чувствую себя привидением! — И как только произнесла это слово, почувствовала, как по спине прошла холодная могильная дрожь. Наверное, для Леона она призрак, дух его умершей возлюбленной. Эта мысль была более чем неуютной.
— Ну, привидение или нет, а только за свое будущее можешь не волноваться. Я совершенно уверена, когда месье вернется, он будет заниматься только с тобой, а про остальных забудет.
Жанин повела ее обедать — в Париже обеденный перерыв оказался очень долгим. Они слегка перекусили в одном из бесчисленных парижских кафе на бульварах; потом прошли пешком до площади Опера и полюбовались искусной резьбой здания оперы; оттуда спустились вниз по улице Риволи, с аркадами и магазинами, и, наконец, вышли на площадь Конкорд. Эта площадь оказалась такой необъятной, что даже машины выглядели на ней маленькими. В центре ее стоял обелиск из Луксора — точная копия стеллы Клеопатры на берегу Темзы, знакомое Рене творение. Однако месторасположение этого обелиска было куда более зрелищным, так как он находился в центре одной из самых крупных и самых красивых площадей мира. Девушки вышли на нее с севера, слева от них находился сад Тюильри с террасами, каналами и круглым прудом, справа — уходили вдаль к Триумфальной арке Елисейские поля. Прямо перед ними был мост через Сену — мост Конкорд. Вокруг шумели фонтаны, белели статуи, создавая грандиозное впечатление простора и света.
— Какое славное место в самом сердце города! — восхитилась Рене.
Жанин повела ее в обход, по садам к реке. Возле одного фонтана они остановились.
— На этом месте гильотинировали Людовика Четырнадцатого, — сообщила она Рене.
— Вот как? — Рене была в шоке.
— Ну, наверное, в те времена это место выглядело совсем по-другому, — продолжала Жанин, — здесь высилась огромная мадам Гильотина. Ты читала Диккенса? Представь себе, как мадам Дефарж и ее сестры сидят и вяжут на том месте, где мы с тобой сейчас стоим, и считают головы, которые скатываются в корзины.
— Ну тебя, ты сейчас все испортишь! — всем телом вздрогнула Рене. Под теплым апрельским солнышком трудно было поверить в страшную кровопролитную сцену, которая когда-то разворачивалась на этой прекрасной площади.
Девушки побрели вверх по Елисейским полям. По обеим сторонам широчайшего проспекта располагались парки, они мельком видели играющих в них детей, киоски, карусели. Жанин указала на сад вокруг Елисейского дворца — официальной резиденции Президента Французской Республики. Они дошли до Рон-Пуан, где сливаются шесть улиц, перекрестка, украшенного шестью фонтанами и цветочными клумбами с ранними тюльпанами.
— Нам пора возвращаться, — заметила Жанин, глянув на часы.
Рене с сожалением посмотрела в сторону Триумфальной арки на площади Этуаль, до которой было еще далеко. Елисейские поля — такой широкий проспект, что его проезжая часть разделена на шесть полос, и еще остается место для парковки машин и террас кафе, обрамляющих его с обеих сторон.
— А мы не можем дойти до конца? — спросила Рене.
— Сейчас уже нет времени. Прогуляемся как-нибудь вечером, ночью это захватывающее зрелище, попьем кофе на террасе, посмотрим на мир и людей вокруг, но сейчас нам пора идти.
Они прошли через Рон-Пуан, уворачиваясь от бешено мчащихся машин, и свернули в какую-то боковую улочку, которая и привела их обратно к Фобур-Сент-Оноре. Многие мужчины останавливались и оглядывались на двух миловидных, шикарно одетых девушек, и Жанин предупредила Рене, чтобы она не бродила по улицам в одиночку.
Следующие несколько дней Рене бездельничала; так как еще не было моделей, сшитых по ее размерам, демонстрировать ей было нечего. Чтобы как-то скоротать время, она, следуя совету Жанин, начала вязать свитер. Решила послать его Барри в знак примирения. И хотя воспоминание о его измене все еще саднило ей душу, первая жгучая обида давно прошла. Она часто думала о нем. Они слишком давно дружны, чтобы такую дружбу мог разбить маленький, невинный флирт.
Жанин сдержала слово и на второй вечер пригласила ее попить кофе на Елисейских полях. Всюду сияли огни, кафе, куда они пришли, находилось в верхней части улицы, среди автосалонов и дорогих магазинов. По мостовой двигался беспрерывный поток машин в оба конца, а празднично одетая толпа заполняла тротуары. На деревьях зеленели первые листочки, и надо всем этим раскинулось шафрановое небо, подернутое дымкой прозрачно-розовых облаков, пылающих отблесками закатного солнца, легкий туман заволакивал Триумфальную арку.
— Вот, — выразительно провозгласила Жанин, — это и есть Париж. Интересно, как сложится здесь твоя судьба.
— Надеюсь, месье Себастьен введет меня в мир высокой моды, — засмеялась Рене. — Я же не вязать сюда приехала!
— Ты здесь всего пять минут, — напомнила ей Жанин. — Вот подожди, придет время сдавать очередную коллекцию. Это хуже, чем премьера на Бродвее, но, надеюсь, Париж подарит тебе нечто более захватывающее, чем работа.
— Это маловероятно, — вздохнула Рене, подумав, что если Жанин имеет в виду романтические увлечения, то с нее достаточно, она еще не скоро по этому соскучится.
Последующие вечера она проводила с Колетт и Ги, что было гораздо дешевле, а ей еще предстояло пополнить свой гардероб новыми летними парижскими туалетами. За картами они порой так шумели, что их выдворяли из гостиной, где взрослым хотелось посмотреть телевизор, и забирались в маленькую спальню Рене. От детей она стала быстро учиться разговорному французскому, так что время, проведенное с ними за играми, оказалось взаимно полезным.