Наконец вернулся Леон.
Он приехал совершенно неожиданно — просто вошел в салон, неся с собой целый портфель новых набросков, но весь салон сразу же ожил.
Служащие встрепенулись, манекенщицы отложили вязанья и прочие занятия, кинулись прихорашиваться перед большими настенными зеркалами. Пьер едва успевал носиться по бесконечным поручениям, началось непрекращающееся движение между мастерскими и кабинетом месье. Рене с волнением ждала, когда ее вызовут к нему, ведь он наверняка захочет ее увидеть. Сама она не была уверена, что хочет того же, хотя нет, ей было любопытно, как он ее встретит. Их последнее свидание в Ла-Боль все еще было ярким воспоминанием в ее памяти. Но тогда он был просящей стороной, умолял ее пойти к нему на работу, а теперь она — одна из его служащих. Когда Рене наконец вызвали, у нее задрожали колени. Ей стоило огромных усилий принять безразличный вид, входя в его кабинет.
Леон сидел за огромным столом, заваленным набросками и кусками материала. Он был в темных брюках, без пиджака, с закатанными на рубашке рукавами — работал. Она успела слегка забыть, как Леон красив, но, когда их взгляды встретились, ее сердце учащенно забилось.
— Значит, вы все-таки приехали, Рене? — спросил он.
— Да, месье. — Она ответила робким тоном, опустив глаза.
Леон улыбнулся той злорадной улыбкой, которую Рене хорошо запомнила.
— Вы плохо себя вели, пытаясь отказаться от своего обещания.
— Да, мне очень жаль, но у меня так сложились обстоятельства, я ничего не могла поделать, — пояснила Рене, радуясь, что ее голос звучит холодно и небрежно. — Но вот я здесь и пока ничего не делаю.
— Надеюсь, вы посмотрели Париж? Почувствовали, так сказать, его атмосферу? Теперь начнется работа, скоро ее у вас будет предостаточно, а потом даже слишком много. Тут есть одно платье, которое я в общем-то шью на вас. Я назвал его «Весна», потому что вы сами как весна, мадемуазель, такая свежая, юная. Я пошлю его закройщикам, чтобы сделали модель, и, когда она будет готова, вы ко мне снова придете.
Он нажал на кнопку звонка, и в кабинет торопливо вошла одна из его помощниц. Леон протянул ей набросок, к которому был приколот образец материала бледно-зеленого цвета.
— Идите с Иветт, — сказал он Рене. — С сегодняшнего дня вы начинаете трудиться.
Она вышла, испытывая одновременно и разочарование, и облегчение. Он вел себя с ней так официально, в его поведении не было ничего такого, что оправдало бы такое бешеное биение ее сердца. Ну а чего она ожидала? Леон поглощен своей работой, как сказала Ава. И для него она только манекен. Их встреча в Ла-Боль осталась в другой эпохе.
И у Рене началось то, что скоро стало рутинным содержанием всех ее дней. Она терпеливо стояла, пока модель из некрашеного льна перекалывалась, резалась, менялась на ней. Когда модель была одобрена и принята, та же процедура последовала с тканью, прежде чем изготовление изделия перешло в ловкие пальцы портных. «Весна» оказалась водоворотом бледно-зеленого шелка, ниспадающего до пят. Вокруг горла шли тонкие рюши, напоминающие зеленый венец нарцисса, а над ним поднималась ее голова, увенчанная золотым венцом, символизирующая сам цветок. Но это было только первое платье для новой коллекции.
Жанин была более крупного телосложения, она демонстрировала пальто, костюмы и исходила завистью.
— Надеюсь, ты знаешь, что показы осенней коллекции проходят в июле, в самое жаркое пекло? — ворчала она. — Ты-то будешь в коктейльных платьях и вечерних туалетах, а представь, каково мне, в шерстяных костюмах, а иногда и мехах!
Но июль казался еще далеким, а Рене стала находить свою новую работу утомительной и скучной. Представая перед критическим взглядом Леона, она слишком ясно ощущала, что он смотрит не на нее, а только на одежду, которую создает. Леон и примерщики болтали на быстром, непонятном французском, который поначалу Рене совершенно не понимала, хотя мало-помалу начала кое-что улавливать из общего потока слов. И только порой, когда приходилось ждать, пока работницы мастерских сделают нужные изменения, его взгляд обращался к ее лицу. Тогда в его глазах всегда читался вопрос. Рене не могла выдержать его прямого взгляда, ее веки начинали моргать, опускаться, она смущалась и не умела это скрыть. Леон же обычно вздыхал и снова переводил взгляд на платье.
Свитер для Барри был заброшен. Вечерами Рене только и могла, что доползти до пансиона, желая лишь одного — дать отдых горящим ногам; хотя иногда еще играла с маленькими Рено, не желая их разочаровывать.
Так проходило время, а весна уже вовсю бушевала над Парижем, и Рене почувствовала какое-то особенное беспокойство.
— Такое уж это время года, — пояснила Жанин. — У меня в Оттаве приятель, но ведь письмами не насытишься, верно? Мне кажется, что тебе тоже нужно завести приятеля. — Она взглянула на кольцо Рене, на основании которого сделала вывод, что Рене помолвлена, и та не стала ее разубеждать.
Француженки любят хвастаться своими поклонниками, и две иностранки находили укрытие за своими помолвками. Но отнюдь не потребность видеть Барри так волновала и мучила Рене.
Однажды во время обеденного перерыва, решив прогуляться по свежему воздуху, девушки купили сандвичи и пошли в сад Тюильри, где сели и стали смотреть, как детишки пускают кораблики в пруду. Они сидели на неудобных жестких стульях, за которые морщинистая пожилая женщина взяла с них положенную плату.
— А где живет месье Леон? — вдруг спросила Рене. — Представляешь, я ведь совершенно ничего не знаю о его личной жизни.
— О нем никто ничего не знает, — сообщила Жанин. — Ты разве еще не поняла, что все французы предпочитают держать свои частные дела в тайне от других, и часто у них есть на то причины. Наверное, у него есть где-нибудь квартира, а скорее всего, аппартаменты, но развлекаться они все ходят в рестораны.
— Это да, — кивнула Рене, — но интересно, он помолвлен или женат? Я знаю, что его отец умер довольно рано, но это все, что мне о нем известно.
— Месье не женат, но вполне возможно, что связан контрактом с какой-нибудь подходящей особой женского пола, которая может принести ему порядочное приданое. — Она оглядела Рене пристальным взглядом. — А почему тебя это так интересует, деточка? — И, увидев, как Рене зарделась, воскликнула: — Господи боже мой, только не говори, что ты в него безнадежно влюблена!
— Нет… нет, конечно. Просто спросила.
Но после слов Жанин вдруг словно высветилось то, что до сих пор она не видела. Конечно, она влюблена в Леона, ее тянет к нему с самой первой их встречи, и все ее попытки избегать его продиктованы лишь инстинктом самосохранения. С того самого момента, как она приехала в Париж, ее чувство к нему становилось сильнее с каждым днем. Вот почему ее бросает в жар каждый раз, когда он прямо смотрит на нее, вот почему сердце ее начинает учащенно биться, когда она входит к нему в кабинет, вот почему ее мучает беспокойство, когда его нет рядом… Как же она не поняла этого с самого начала? «Но откуда мне было знать? — спросила она сама себя. — Я ведь никогда не чувствовала ничего подобного к Барри».
Момент открытия прошел и оставил ощущение острой депрессии. Ведь у ее любви нет будущего, Леон живет только работой и памятью о Туанетт. Он использовал все свое очарование, чтобы завлечь ее в свой салон, даже не заботясь о том, что разбил ей сердце. Внезапно, к своему ужасу, Рене почувствовала, что на глаза навернулись слезы, она принялась судорожно искать платок, чтобы вытереть их. Любовь действительно оказалась могучей силой, раз могла привести ее в такое состояние. Жанин обняла ее одной рукой за плечи; ее ничуть не смутили отнекивания Рене.
— Да, дорогая моя, боюсь, ты на него запала, — произнесла она нежно. — И я не могу тебя винить. Он очень привлекательный, там все по нему сходят с ума. — Она мотнула головой в сторону салона. — Даже я вижу, что все при нем, хотя он не в моем вкусе.
— И не в моем, просто… просто… Ах, Жанин, неужели это настолько очевидно?
— Нет, правда, ты всегда сильно краснеешь, когда он появляется, но ведь многие девушки легко краснеют, — успокаивала ее Жанин. — Мы все успели заметить, что ты его любимица, поэтому-то остальные девочки так и злятся на тебя.
— Это просто потому, что я напоминаю ему его драгоценную Туанетт, — горько заметила Рене. — Он смотрит на меня, как на помесь привидения и стоячего манекена.
— А твой жених… — неуверенно начала Жанин, — ты его тоже любишь? Он тебя будет ждать?
— Теперь не вижу смысла скрывать, Жанин. Мы с ним поссорились, так и не помирились до моего отъезда. Но я никогда не любила его и теперь это понимаю. — Рене невидящими глазами посмотрела на статую полуодетой греческой богини. — Я никогда не хотела влюбиться, — продолжала она. — Я вообще считала, что не способна на сильное чувство… как вот сейчас. Даже гордилась собой, что я выше всей этой сентиментальной чепухи.
— Значит, ты была настоящей дурочкой! — изумленно воскликнула Жанин. — Любовь — самое сильное, самое великое и самое замечательное чувство на свете. Если ты никогда не любила, значит, не жила. Ты должна быть признательна Леону Себастьену, что благодаря ему начала жить.
— Но что мне теперь делать? — застонала Рене. — Я смертельно боюсь, а вдруг он узнает? Это будет невыносимым унижением.
— Ты всегда можешь вернуться домой… скажешь, что у тебя мама болеет… пошлешь сама себе телеграмму с вызовом.
Рене с сомнением посмотрела на нее. Перспектива не видеть Леона показалась ей еще хуже, чем страх выдать свои чувства.
— А смогу ли я?
Жанин рассмеялась:
— Ну, перестань, дорогая, почти все из нас рано или поздно проходят через безответную любовь, но это не значит, что ты должна ей позволить разрушить твою жизнь. Не бойся, что Леон догадается. Он наверняка и так уверен, что ты без ума от него с первого взгляда. Пожалуй, даже удивился бы, если бы это было не так.
— Тебя послушать, так он просто отвратительный, — запротестовала Рене.