— Привет! — Жанин помахала рукой, как только они вылезли из такси. Она была стройная и элегантная в изумрудно-зеленом платье без рукавов, которое облегало ее прекрасное тело, как вторая кожа.
Взгляд обоих родителей сделался одинаковым — исполненным обожания и гордости. Эдвин Синклер заторопился к такси, чтобы расплатиться с шофером, а Жанин тем временем познакомила Рене с матерью. Рене сразу прониклась симпатией к Мари Синклер, очень простой и естественной женщине, абсолютно неизбалованной внезапно свалившимся богатством, единственным свидетельством которого было ее ожерелье из жемчуга удивительно правильной формы. Она была в платье из немодной тафты с выбитыми на нем цветами и черном бархатном пиджаке. Услужливый официант проводил их к столику, который они заранее заказали; столик находился у огромного окна, за которым были видны освещенные башни собора Нотр-Дам. Официантов не обманула простая наружность их клиентов; по беспроволочному телеграфу кто-то успел передать волшебное слово «нефть», что дороже золота и драгоценностей, а Париж давно привык к эксцентрично одетым людям.
Из изобилия холодных закусок Рене выбрала кусочек свежей семги с гарниром, но позже поняла: она настолько устала, что способна лишь поковырять в ней вилкой. Эдвин Синклер, несмотря на поздний час, легко проглотил мангуста и салат с острым соусом.
Вскоре Рене узнала, что родители Жанин считают дочь самым главным своим достижением, гораздо более поразительным, чем обнаруженная нефть на их ранчо. Они походили на пару серых воробушков, которые каким-то чудом вывели райскую птицу. Непостижимая алхимия генов сотворила это чудо, потому что ее старший брат Эдди был скроен по образцу родителей. Он так и остался жить со своей семьей в родовом гнезде — на маленьком ранчо. Но нефть, неожиданно хлынувшая из скважины на нем, позволила Синклерам пойти навстречу огромным амбициям дочери. То, что ее взяли на работу в салон Себастьена, они восприняли со смесью гордости и боли, гордости — потому что она работала в одном из самых престижных домов моды Парижа, и боли — из-за разделяющего их теперь расстояния. Однако ее маму на самом деле больше всего огорчало отречение дочери от крестильного имени Джоанна.
— Ее назвали в честь моей матери, — пояснила Мари Рене. — Такое простое, хорошее имя, гораздо лучше этого глупого Жанин.
— Джоан — не очень подходящее имя для манекенщицы, — принялась убеждать ее Рене, стараясь не рассмеяться. — Хотя она могла бы назваться Жанной.
— Но я не француженка и не хочу ею быть, — возразила Жанин. — Мама, не огорчайся. Когда я брошу карьеру, снова стану старой доброй Джоан.
— И чем скорее это сделаешь, тем сильнее нас с отцом порадуешь, — строго прибавила ее мать. — Ты и так уже давно в отъезде, а бедный Родди Спенс все надеется, ждет, когда ты вернешься, и мы уже хотим внуков, а то я состарюсь и не успею с ними понянчиться.
— У тебя же есть два внука от Эдди, — напомнила Жанин, но, видимо, двое Эддиных детей принадлежали к низшей породе в глазах их бабушки.
Синклеры уже видели Жанин на подиуме, когда зимой ненадолго заезжали в Париж.
— Но на этот раз мы решили осмотреть Европу по-настоящему, — с удовлетворением рассказывала Мари. — Мы уже объездили Испанию и Италию, прежде чем приехать сюда. — Этот тур по Европе был исполнением их заветной, когда-то казавшейся нереальной мечты. Они хотели посмотреть долину Луары, а когда Жанин освободится, отправиться вместе с ней в Женеву.
— Мы были бы очень польщены, если бы вы согласились поехать вместе с нами, — сказал Эдвин. — Джоан нужна подруга ее возраста, чтобы ей не было скучно. Мы вас приглашаем, значит, все будет за наш счет, разумеется.
Рене поблагодарила их и объяснила, почему она не может поехать, но загрустила, представив себе швейцарские озера, которые казались ей такими манящими среди этой невыносимой городской жары.
— После первой недели показа работы почти не будет, — заверила ее Жанин, — а у Леона и без тебя куча девочек. Не знаю, почему он не может тебя отпустить с нами, может, ты все-таки его попросишь?
— Если вы употребите ваше обаяние, уверен, он вам не откажет, — галантно добавил Эдвин. — Я, например, не смог бы.
— Правда, попытайтесь его уговорить, — вступила и Мари. — Нам так хочется, чтобы вы поехали с нами.
Так как будущее Рене зависело от ее дебюта на подиуме, она еще не думала об отдыхе. У Леона наверняка свои планы, не включающие ее, поскольку, даже если их помолвка состоится, это ведь будет только деловое предприятие. Она подумала, что надо бы съездить домой, навестить семью, но внутренне сжалась от одной мысли о расспросах, которыми ее осыпят домашние. Конечно, в конце концов они все равно узнают, что она намерена предпринять, но Рене предпочла бы сообщить им об этом издалека. Может быть, Леон сможет ее освободить после того, как коллекция будет показана, какое-то время он ведь не будет создавать новые модели и, возможно, пойдет ей навстречу, позволив уехать сразу после выступления на пару недель. Поразмыслив таким образом, Рене пообещала этим славным людям, что поговорит с ним, хотя и сомневается в благоприятном исходе.
Когда же дошло до дела, Рене понадобилось все ее мужество, чтобы попросить его побеседовать наедине. Его лицо немедленно воодушевилось, загорелось от радостного предвкушения, и он тут же выгнал всех своих помощников из кабинета.
— Ты пришла сказать мне, что согласна принять мое предложение? — спросил он ее, когда они остались одни.
Она покачала головой, но, увидев, как вся радость сразу же исчезла с его лица, быстро прибавила:
— Думаю, мне придется это сделать, месье, вы правильно сказали, было бы непростительной глупостью с моей стороны отказаться от такой головокружительной карьеры, но я вам уже говорила, сначала я хочу быть уверена, что меня на самом деле ждет успех.
— В этом нет никаких сомнений, — заверил он, глядя на ее руку без кольца. — Я надеялся, что ты хотя бы станешь носить мое кольцо. Оно тебе не понравилось?
Рене положила драгоценность в боковой карманчик своего огромного чемодана, который всегда держала на замке.
— Нет, оно очень милое, — ответила она, — но я пока не имею права его носить… по крайней мере до той поры, пока мы окончательно всё не решим.
Он нахмурился. Он явно был раздражен; все нарастающее напряжение последних недель начало сказываться на нем.
— Тогда не понимаю, зачем ты отнимаешь у меня время. Я, как ты сама должна знать, очень занят.
— Да, я знаю. Простите, но это срочно. — И она торопливо объяснила ситуацию с Синклерами. — Мне кажется, для меня это было бы так удачно, — заключила она. — Я всегда мечтала попутешествовать.
— А тебе никогда не приходило в голову, что ты могла бы попутешествовать… со мной?
— Но это невозможно! — воскликнула Рене. — То есть я хочу сказать, ведь мы не женаты, и нам нельзя было бы… ну, то есть, знаете, мне не хотелось бы… — Тут она замолчала, покраснев от смущения.
— Я тебя понял, — согласился Леон. — Наверное, действительно могут возникнуть проблемы.
Он поигрывал ножом для разрезания бумаг, и ее взгляд упал на его длинные красивые пальцы. Она не смела взглянуть ему в лицо, коли на первый план в разговоре опять вылезла тема замужества.
— Ну хорошо! — Леон словно бы очнулся. — Сожалею, но не могу тебя отпустить.
— Ах, почему же? — Она была разочарована.
— Не очень удобно отпускать тебя в отпуск до закрытия салона. Мадемуазель Синклер отпросилась у меня заранее, и у нее действительно особые обстоятельства; потом, разве тебе не следует во время отпуска съездить домой, чтобы ознакомить семью с твоими новыми планами?
Это было как раз то, чего ей совсем не хотелось бы делать.
Он поднялся, показывая этим, что аудиенция закончена.
— Мы можем поговорить об этом позже, теперь у меня по горло важных дел, и я больше не могу терять время на пустяки.
— Конечно, мои дела пустяки по сравнению с вашей коллекцией! — сердито бросила Рене ему в лицо.
— Да, — подтвердил он. — Коллекция важней.
Кто-то уже стучался в дверь, а на столе звонил телефон, как бы подтверждая его слова. Леон снял трубку и, положив ее на стол, пошел открыть ей дверь, но, еще не дойдя до нее, вдруг обернулся.
— Мы обсудим твой отпуск, когда у меня будет больше времени и когда ты решишь, что намерена делать, — сказал он.
Рене вышла в узкий коридор, все еще кипя от возмущения. Она знала, тут всем одновременно предоставляют отпуск, когда салон в августе закрывается, но считала, что к ней Леон мог бы отнестись не так, как к другим. Он только что напомнил ей, что предполагаемая помолвка нужна лишь для того, чтобы оставить ее работать во Франции, и для нее он не больше чем работодатель. Ей пришлось сказать Жанин, что в ее просьбе ей отказали, чем вызвала град упреков со стороны ее родителей в адрес Леона, которого они назвали «подлым» и «бессердечным», что дало ей некоторое злорадное удовлетворение, хотя она и знала, что они не правы. Рене и представить себе не могла, что Леон отказался ее отпустить, потому что опасался больше ее не увидеть.
Они работали в воскресенье весь день — в понедельник начинался показ. Это был последний день июля, и завтра тщательно охраняемые секреты салона Себастьена станут достоянием всех. Даже после наступления темноты высокое узкое здание все еще утопало в море огней, и все руки в нем были заняты последними приготовлениями. Рене стояла в платье, которое без конца перешивалось, изменялось и, кажется, уже в сотый раз критически осматривалось Леоном.
Вновь бросив на него взгляд, он сказал:
— Снимай и выброси.
Рене, которая провела множество часов на его примерках, готова была разрыдаться. Все ее усилия оказались напрасными.
— Ну почему ты расстроилась? — спросил он ее по-английски, он всегда говорил с ней по-английски, когда рядом был кто-нибудь из персонала. — Иди переоденься, и я отвезу тебя куда-нибудь поужинать.
— Спасибо, в этом нет необходимости, — сказала она, не желая оказаться с ним тет-а-тет, когда оба они взвинчены и измучены. — Со мной все в порядке.