Рене сидела в своей спальне у балкона и читала письма из дома. Они уже ждали ее в гостинице, когда она вместе с Синклерами добралась до Люцерны.
Почти всю неделю они были в постоянном передвижении: исследовали берега озера Леман, немного пожили в Лозанне и Монтрё, затем через горы переехали к озеру Тун и, наконец, устроились здесь, в Люцерне. Рене была переполнена впечатлениями от заснеженных горных вершин, сине-зеленых озер, низеньких шале, бурлящих водопадов, крутых Альп и теперь даже радовалась передышке.
Когда она прочла письмо матери, полное местных сплетен и новостей, то ей даже показалось, что Вудлей где-то далеко, чуть ли не на другом конце света. Миссис Свон выражала надежду, что Рене хорошо проводит отпуск, сетовала, что дочь совсем ничего не написала ей про новую коллекцию, и радовалась, что она скоро приедет домой. Рене вздохнула и положила письмо обратно в конверт. Мама, наверное, расстроится, узнав, что Рене отказали в продлении рабочей визы, но ей совершенно незачем знать все то, что произошло или не произошло между нею и Леоном. Второе письмо было от Крис. Она подробно описывала свою жизнь в Лондоне, которая, казалось, состояла из беспрерывной череды вечеринок и танцев, и лишь бегло упоминала о работе. Самая главная новость содержалась в постскриптуме, которых оказалось целых три.
«PS. Поняла, что Трог единственный и неповторимый. Как ты была права!
PPS. Любовь прекрасна, и Трог тоже.
PPPS. Трог с нетерпением ждет, когда станет твоим братом. Ты произвела на него сильное впечатление, смотри, как бы я не приревновала!»
Рене засмеялась. Это был ее первый искренний смех со времени похода на улицу Жарден. Чарльз ей тоже понравился, она была уверена, что он сделает ее сестру счастливой. Впервые Рене всерьез задумалась о своем будущем. Оно показалось ей не таким уж безрадостным. Впереди свадьба Крис, встреча с мамой и новая работа с Авой, возможно, опять рабочие поездки за границу. Ей больше не хотелось быть манекенщицей, но это не значит, что она должна бросать карьеру фотомодели. Ко всему прочему, Синклеры пригласили ее поехать к ним в Канаду, и такая поездка вполне может состояться, если удастся накопить денег на билет.
— Европа красивая, — сказал ей Эдвин Синклер. — Но она такая маленькая. У нас в стране ее можно было бы заткнуть в один уголок и даже не заметить. А какие у нас горы от Аляски до мыса Горн! Просто они не такие прославленные, как маленькие кучки песка и камней здесь.
Может быть, Рене даже поселится там и начнет новую жизнь в новой стране, не тревожа себя воспоминаниями о прошлом.
Телефонный звонок вырвал ее из этих неопределенных мечтаний. Клерк из вестибюля сообщил по-немецки — Люцерна в немецком кантоне Швейцарии, — что ее желает видеть какой-то господин. Во рту у нее пересохло от надежды и ужаса, сердце забилось часто-часто.
— Как, вы сказали, его имя и откуда он? — переспросила она.
В этот момент мимо окна как раз проплывала моторная лодка, и ответ клерка потонул в музыке громко работающего транзистора. Она расслышала только окончание его фразы: «…издалека. Он уже заходил сюда утром, но вы еще не приехали. Он просит вас поторопиться, мадам».
— Да, — отозвалась Рене. — Сейчас иду.
Это мог быть только Леон. Все-таки он каким-то образом выяснил, куда она направилась, может быть, Жанин все же сказала кому-то в салоне, и вот приехал за ней. Сейчас он ей скажет, что не может без нее жить. Она подбежала к туалетному столику, поправила волосы, слегка подкрасилась. Сердце стучало как сумасшедшее, но глаза, смотревшие на нее из зеркала, сияли и лучились. Даже Антуанетт померкла на время. Рене, переполненная счастьем от предстоящей встречи, быстро спустилась по деревянной лестнице.
Но мужчина, стоявший в вестибюле и нетерпеливо барабанивший по столу, оказался не Леоном Себастьеном. Это был Барри Холмс.
Она остановилась. Все воодушевление померкло на ее лице, сердце забилось мерно, как обычно.
— Барри! — воскликнула она. — Какими судьбами ты здесь оказался?
Он выглядел очень посвежевшим, загорелым. Его ярко-голубые глаза оглядели ее весьма неодобрительно. В простом белом платье на фоне отделанной темными панелями стены она казалась иссохшим бледным привидением, цветком анемона, с которым ее сравнила Жанин, да еще от разочарования потухла, осела, как увядший цветок.
— Я приехал сюда в отпуск, — пояснил Барри, — твоя мать сказала, что ты должна быть в Люцерне, вот я и зашел тебя проведать.
— Но это же замечательно! — Рене пошла ему навстречу с распростертыми объятиями. Она действительно была рада его видеть — старого доброго друга из ее родной деревни.
Он взял обеими руками ее ладони и снисходительно улыбнулся:
— Ну вот видишь, я тоже наконец выбрался за границу. Понимаешь, твоя мама слегка о тебе беспокоится, говорит, что в письмах ты ей ничего не рассказываешь.
— Просто у меня не было времени писать ей длинные письма, но со мной все в порядке, — торопливо заверила она. — Пойдем выйдем на террасу, выпьем чего-нибудь, пока будем болтать.
Она повела его на балкон, где стояли столики со стульями. Барри, шедший с ней, выглядел безошибочно англичанином — в серых фланелевых брюках, студенческом свитере.
На улице смеркалось, за рекой в домах уже загорались огни. К ним подошел официант, включил на их столике лампу с красным абажуром и встал в ожидании заказа.
— Перно? — намеренно предложила она.
— Фу, нет, у него вкус лакрицы! Я возьму что-нибудь посолиднее, пиво или сидр.
Рене посоветовала ему взять легкое пиво, а для себя выбрала непритязательное шерри. Барри, путаясь, отсчитал незнакомые банкноты. Потом, критически оглядев ее, недовольно проговорил:
— Не могу сказать, чтобы отпуск шел тебе на пользу. У тебя такой вид, будто тебя скоро ветром унесет. Что, так надорвалась, демонстрируя одежду?
Рене отвела от него взгляд и стала смотреть на широкую реку:
— В Париже было очень жарко.
— Ну, не сказать, чтобы здесь был Северный полюс, верно? — заметил он. Затем сообщил, что миссис Свон беспокоят письма Рене. Она думает, что с дочерью происходит что-то не то, и недовольна, что Рене отправилась в отпуск с почти незнакомыми людьми. Миссис Свон предложила ему поехать сюда, посмотреть, как тут Рене и, если она захочет, увезти ее домой.
Таков был краткий смысл сбивчивых объяснений Барри, хотя на уме он явно имел что-то другое. Еще сообщил, что ему удалось поселиться в отеле на берегу озера.
— Ну, он не такой шикарный, как этот, — уточнил он, оглядывая элегантный интерьер «Пилатуса», — однако там чисто, и, слава богу, все говорят по-английски.
— Швейцарцы живут за счет туристов, поэтому стараются им во всем угождать, — поддержала она разговор.
— Ну… в общем, да. — Барри с сомнением посмотрел на нее. Рене показалась ему бледной, хрупкой в розоватом свете настольной лампы и… бесконечно далекой. Он произнес с видимым усилием: — Рин, я хочу видеть тебя наедине.
— Вот как? Очень мило.
Барри напрягся.
— Знаешь, не пытайся шутить, это не смешно, — с раздражением сказал он. — Ты же не могла всерьез подумать, что у нас с Салли может быть что-то общее?
— А разве нет? — Вспомнив свою обиду из-за случайно увиденного эпизода, Рене не собиралась проявлять к нему снисхождения.
— Ну конечно нет. Я уже несколько месяцев ее не видел. Просто водил ее несколько раз погулять, и только потому, что приревновал тебя к тому французу.
— Прошу тебя! — воскликнула она. — Да, да, я понимаю.
Барри, сделав глоток пива, продолжал внимательно рассматривать Рене. Он приехал в Швейцарию, надеясь восстановить их прежние отношения, но на его условиях, прежде всего потребовав, чтобы она рассталась со своей работой, которая была ему ненавистна. Если Рене на самом деле несчастна, как предполагает ее мать, то тому может быть только одна причина — она жалеет о своем неразумном поведении. Однако сейчас Барри уже не был в этом так уверен. Он глянул на ее левую руку. Его кольца не было, но она и не вернула его ему. Интересно, что ж она сделала с его кольцом? Ведь не думает же, что он купит ей другое? Но главное, на ней не было и другого, чужого кольца. Все-таки наверняка с Рин что-то случилось, вот почему у нее такой изможденный, несчастный вид. Все ее прежнее оживление и самоуверенное сияние куда-то испарились.
Он деликатно проговорил:
— Я никогда особенно не интересовался лягушатниками. Этот позабавился с тобой, да?
Она ничего не ответила. Просто сидела не поднимая глаз от скатерти, одинокая, несчастная. И вдруг все лучшее, что было в Барри, поднялось — какое-то глубоко упрятанное в нем рыцарство. Этот француз, решил он, видимо, оказался жестоким типом. Он приехал сюда, готовый простить ее, принять обратно, если она смирится перед ним и раскается, но сейчас все его самодовольство растаяло перед этим неожиданным приступом нежности.
— Что бы там ни случилось между тобой и этим французом, мне нет до этого дела, — сказал он. — Давай все это забудем. Давай начнем все сначала.
Ошарашенная, Рене подняла на него глаза. Она не ожидала, что он так быстро сдастся, хотя подозревала, что Барри готов восстановить их отношения и примириться с их разногласиями. Она посмотрела на знакомое квадратное лицо, светлые волосы, ярко-голубые глаза, такие непохожие на… Слава небесам, что они так отличаются от… Барри никогда не напомнит ей о Леоне.
С сомнением Рене произнесла:
— Это хорошо, что ты приехал, Барри, но сейчас я не могу тебе ничего обещать. Я еще не знаю, как буду себя чувствовать, когда вернусь домой — со мной столько всего случилось. Я… я уже не та девочка, с которой ты был когда-то знаком.
— На самом деле ты все такая же, там, в глубине, — радостно возразил он, уверенный в том, что как только она снова окажется в Англии, то снова превратится в прежнюю, знакомую Рин. — У тебя просто были тяжелые времена, вот и все, но, когда ты вернешься в Вудлей, все это покажется тебе просто дурным сном.