Ребенок крепко спал. Рене сказала мадам, что вернется в пансион и останется еще на одну ночь, если это возможно. Добрая старушка сияла от счастья, и Рене пришлось прикусить язык, чтобы не выпалить те резкие слова, которые так и просились наружу. Со стороны мадам было предательством дать Леону знать, что она вернулась. Рене не могла даже представить, зачем старухе это понадобилось и какую пользу она может из этого извлечь, но не могла позволить себе сейчас с ней поссориться, потому что ей нужно было где-то переночевать.
Машина Леона стояла за воротами дома, и по дороге в Париж они вели легкую светскую беседу про погоду, политику и о прочем, хотя Рене в основном односложно отвечала на его замечания. Она сидела рядом с ним на переднем сиденье, сцепив руки на коленях, разрываемая самыми противоречивыми чувствами, радостью быть снова с ним, болью от его безразличия и негодованием на его произвол.
Они проехали центральную часть Парижа, но не остановились даже в Фобур-Сент-Оноре.
— Месье, куда вы меня везете? — спросила Рене.
— Ко мне домой. Салон вчера закрылся.
Она невольно воскликнула:
— Прошу вас, только не туда! — Память о том вечере, который они провели с его матерью, была еще слишком горькой.
— А почему нет? Вы думаете, это неприлично? Пора перестать быть такой старомодной, дорогая… С вами не произойдет ничего, что могло бы вызвать недовольство месье Барри. — В голосе его слышалась насмешка.
Рене вспыхнула, отвернулась и стала глядеть в окно, чтобы скрыть от него слезы, которые выступили у нее на глазах. Она должна была проявить больше благоразумия, не стоило соглашаться ехать с ним, но ей еще ни разу не довелось проявить благоразумия, когда дело касалось Леона. Машина свернула на мост, который вел на остров Сен-Луи.
Глава 8
Еще не прошло и месяца с тех пор, когда Рене была в этой комнате с окнами на Сену, где ее встретила мать Леона. Но теперь ей показалось, что это было давным-давно, потому что тогда она еще не знала, что Антуанетт жива, и ее перспективы на будущее сильно отличались от нынешних. Да и сама комната выглядела совсем по-другому при солнечном свете, чем в полутьме прошлого ее посещения. Теперь она еще больше походила на рабочий кабинет Леона.
Он сразу же прошел к огромному столу, заваленному набросками и выкройками, сел в крутящееся кресло, пошарил в куче бумаг на столе и начал что-то быстро писать. Рене стояла и смотрела на его склоненную темноволосую голову. Она часто видела его в такой позе. Сердце ее преисполнилось любви и горячего желания. Не поднимая головы от бумаг, Леон пригласил ее присесть. Она побрела к стульям, стоявшим у высокого распахнутого окна. С портрета над камином на нее смотрела Антуанетт в подвенечном платье и триумфально улыбалась. Рене подумала, что, наверное, у ее соперницы скоро будет настоящая фата и настоящее свадебное платье от Леона. Она пошарила в сумочке в поисках кольца, которое принесла с собой.
Леон встал, подошел к ней, держа в руках конверт.
— Я выписал вам чек на лондонский банк, в котором есть корреспондентский счет моего салона, — сказал он.
Рене механически взяла конверт из его рук:
— Спасибо, месье, — и протянула ему кольцо. — Я должна вернуть вам его. Давно уже надо было это сделать.
— Это? — Он, не понимая, уставился на ее. — А, да, вспомнил! Может быть, оставишь его себе, Рене? Носи, ты его заслужила.
— Нет, не могу, оно слишком дорогое. — Она положила кольцо на стол. Ей никогда не объяснить Барри, откуда оно у нее взялось. Камни ярко сверкнули в солнечном свете.
— Хотите, я напишу вам рекомендации? — предложил Леон.
— Нет, спасибо, думаю, в этом нет необходимости, месье. Я уже говорила вам, что намерена совершенно оставить модельный бизнес.
— Жаль.
Такие безличные официальные слова, а у нее разрывается сердце. Рене приподнялась со стула.
— Можно мне идти, месье, если это все?
— Сначала вы должны выпить со мной. — Он позвонил в звонок.
— Колетт может проснуться и спросить меня. — Нет смысла продолжать эту агонию, хотя ей так не хотелось уходить, потому что она вряд ли когда-нибудь еще его увидит.
— Она будет спать еще несколько часов.
В комнату тяжело ввалилась жена консьержа. Она была старая, дородная и что-то ворчала себе под нос. Леон о чем-то ее попросил, и ее морщинистое лицо тут же расцвело улыбкой, когда он положил ей в руку несколько банкнотов.
— Да, месье, я мигом.
— Ах, всегда можно быстро получить услугу, если только хорошо за это заплатишь, — сухо заметил Леон, когда старуха вышла из комнаты. Он стоял, облокотившись на раму окна, глядя вниз, на черную глянцевую поверхность реки.
Рене украдкой наблюдала за ним, пытаясь запечатлеть в памяти каждую черточку его ненаглядного лица на всю оставшуюся жизнь. В старой, обшитой деревом комнате было тихо, и, когда раздался внезапный гудок парохода, оба вздрогнули. Леон повернулся к ней с тем вопросительным взглядом, который она часто подмечала у него.
— У вас очень красивые глаза, — сказал он ей. — Такие выразительные, однако они скрывают ваши искренние чувства, так что могут легко обмануть.
— Может быть, это и к лучшему, — отозвалась она с облегчением. Обычно Рене боялась, что они выдают ее истинные чувства.
Леон вздохнул и снова повернулся к окну, и так они молчали, пока не вошла старуха с подносом, на котором стояли два высоких тонких бокала с янтарной жидкостью.
Все еще стоя, он поднял свой бокал в ее честь:
— В добрый путь, Рене, и удачи.
— Спасибо, месье.
Снова наступило молчание. Чтобы нарушить его, Рене сказала как только могла оживленно и легко:
— А вы собираетесь куда-нибудь в отпуск, месье?
Он пожал плечами:
— Поеду на несколько дней в Шатовье, потом опять буду работать. Работа — это все, что у меня теперь осталось.
Он еще не знает, что Антуанетт скоро вернется к нему! Однако тут ей пришло в голову: как-то странно, что все это время он не очень-то настойчиво наводил о ней справки. Вроде должен был понимать, что она уже могла выздороветь, как-то это совершенно не в его характере — вот так легко опускать руки. Правда, Антуанетт заявила, что не желает его больше видеть, но он ведь должен был понять, что она сказала это тогда в состоянии аффекта. Просто не мог не понять.
Остановив поток своих размышлений, потому что это была уже не ее забота, Рене осушила бокал и встала:
— Мне на самом деле уже пора возвращаться в пансион.
— Да, хорошо, я вас отвезу, — отозвался он, но не двинулся с места. — Рене, мне так тяжело отпускать вас.
— Месье, мне тоже нелегко уезжать, — сказала она почти шепотом, и ее глаза наполнились слезами. Сквозь слезы она увидела, как он сжал кулаки.
— Господи, детка! — сказал он хриплым голосом. — Ну не гляди на меня так! Я ведь сделан не изо льда!
Рене подняла голову, посмотрела прямо ему в глаза и увидела в их темной глубине такую муку, что искра истины вдруг мелькнула для нее сквозь всю путаницу взаимонепонимания и ошибочных выводов. Она невольно сделала к нему шаг, протянула руку и прошептала:
— Леон… — Голос у нее сорвался.
Он тоже бросился к ней, и на этот раз она не отпрянула от него. Леон заключил ее в объятия, а она прильнула к нему, и их губы слились в долгом страстном поцелуе.
— Наверное, никогда я не пойму этих англичан, — заявил Леон некоторое время спустя.
Они сидели в одном кресле, он держал ее так крепко, словно не собирался отпускать всю жизнь.
— Ты же сам наполовину англичанин, — напомнила ему Рене, все еще не веря тому, что с ней происходит. Может, она скоро проснется на своей узкой кровати в пансионе и поймет, что это был только эротический сон?
— Нет, я не англичанин. Я же говорил тебе, что моя мать стала француженкой, когда вышла замуж за отца, так же как и ты станешь француженкой, моя Рене, и я верю, что ты больше никогда не будешь скрывать от меня своих сердечных чувств. Все эти недели, что мы были вместе, ты казалась мне такой холодной и недоступной, что даже в Фонтенбло я не посмел тебя поцеловать. Я боялся, что ты дашь мне пощечину или спрыгнешь вниз со скалы.
— А ты тогда заявил, что никогда не побеспокоишь меня в этом смысле. Но ты не сдержал своего слова, месье Себастьен!
— Провокация была слишком сильной. Ах, Рене, я тогда сказал это с огромной горечью. Я так долго, так терпеливо ждал, но тогда показалось, что мне никогда не растопить твое маленькое ледяное сердце.
— Оно уже давно принадлежало тебе, — прошептала она, — и ты ведь уже предложил мне стать твоей женой.
— Я должен был как-то удержать тебя во Франции. Все еще надеялся. Видишь, у меня был как раз случай традиционного coup de foudre[7]. Он настиг меня в том зале в отеле «Эрмитаж». Помнишь?
— Еще бы, разве такое можно забыть!
— Правда? Ты меня удивляешь, дорогая. Ты даже представить себе не можешь, как мне было неприятно разыгрывать из себя жестокое чудовище с маленьким Пьером, но я очень хотел как-то заманить тебя в Париж. Не знал, как жить дальше, не видя тебя.
— Но все равно я сюда не приехала бы, если бы Барри не поступил со мной так дурно.
— Ах, какой чудесный этот месье Барри! Он, верно, большой дурак и, по-моему, никогда тебя не любил.
— Он не может любить так, как ты.
Леон понял это за предложение продемонстрировать, как он ее любит, что и сделал. Их воспоминания на некоторое время прервались. Зардевшись и хохоча, Рене отпихнула его от себя.
— Если бы ты был посмелее, — сказала она, — я бы обо всем догадалась гораздо раньше. Я так удивлена, что ты, именно ты, оказался таким застенчивым в любви, Леон.
— В любви все застенчивы, — мрачно заметил он. — И потом, я ведь получил образование в Англии. Я знаю, что английские девушки обожают мальчиков спортивного типа — крутых парней, по-моему, их так называют, да? Я так боялся, что ты примешь меня за изнеженного слащавого полумужчину, кутюрье.