Улучив немного свободного времени, Рене написала письмо домой, рассказав маме забавные подробности ее приключений, но оставив за скобками роль в них Леона. Она знала, как быстро матери могут делать неверные выводы насчет романтических привязанностей своих дочерей. Потом написала Барри, упомянув Леона только в профессиональном аспекте, и, естественно, ни словом не обмолвившись о вчерашнем вечере. Даже нарочно постаралась создать впечатление, будто Леон человек средних лет, занудный, неприятный, некрасивый. Барри был склонен ревновать ее, а ей совсем не хотелось, чтобы у него зародились подозрения, которые нарушили бы его душевный покой, тем более что они не имели бы под собой никаких оснований.
Крис и Майку Рене послала пестрые открытки с видами Ла-Боль, на которых море и небо были невероятной синевы, зная, что они обрадуются иностранным почтовым маркам.
Наблюдая издалека за Леоном, она начала постепенно понимать, зачем он вывел ее в люди. Себастьен фланировал среди гостей, излучая обаяние и расточая улыбки, а его записная книжка все пополнялась и пополнялась новыми телефонами, адресами, датами назначенных встреч. Поняла она и другое: как и у большинства модных домов Парижа, благополучие его салона во многом зависело от бутиков, в которых продавались более дешевые готовые платья его салона, и все же настоящий интерес Леон испытывал к эксклюзивным моделям. Он казался искренне преданным своему делу. Рене мельком подумала: интересно, каково это — иметь мужа или жениха, так хорошо разбирающегося в женской одежде. Наверное, создается довольно неловкая ситуация и в то же время занимательная. Барри ни разу в жизни не обратил внимания на то, во что она одета, для него лично было важно, чтобы, как он говорил, Рене выглядела подобающе.
Вечером она переоделась в платье, которое лежало у нее на кровати, — на этот раз бархатное, темно-синее — и стала слоняться в нем по вестибюлю, пока не поняла, что на самом деле ждет появления Леона. А он сразу после шоу исчез куда-то с одной из своих клиенток и, видимо, неплохо проводил с ней время. Рене стало стыдно, как только она поняла, в каком направлении работает ее голова, и тогда решительно направилась к лифту. Ни к чему, чтобы он вел ее куда-нибудь и сегодня вечером, говорила она себе, и вообще, пусть не воображает, что ей этого хочется.
Когда пришел лифт, из него вышел Леон.
— Так и думал, что вы здесь, — сказал он. — Хочу с вами поговорить. — И отвел ее в безлюдный уголок вестибюля, где они могли укрыться за зелеными деревьями в кадках. — Хотите выпить?
Она покачала головой:
— Только кофе. — Раз ей предстоит разговор с Леоном, не лишним будет иметь ясную голову, но, отхлебнув кофе, уловила в нем привкус коньяка.
— Мадемуазель Торнтон, — вдруг торжественно заговорил Леон, прервав поток их пустой болтовни. — Я вами очень доволен. Конечно, вам нужно еще кое-чему научиться и приобрести некоторый опыт, но я мог бы сделать из вас модель высшего класса.
— Как Туанетт?
Лишь только вопрос сорвался с губ Рене, как она об этом пожалела. А с лица Леона ушла вся краска, оно стало совершенно бескровным, глаза потемнели, посуровели, и он резко от нее отвернулся. Значит, любил ту девушку. Ревность занозой засела в сердце Рене.
— Ну вот, уже успели наболтать.
Она пожала плечами:
— Да, тут ничего не скроешь.
Он снова повернулся к ней:
— Когда я впервые увидел вас в отражении витрины универмага в Лондоне, вначале мне даже показалось, что я вижу привидение. — Рене невольно передернулась, но Леон продолжил, не заметив этого: — У вас та же редкая, небанальная красота, которая даже совсем юных, еще неопытных девушек превращает в настоящих первоклассных звезд. В Туанетт я узнал эту редкую красоту с первого взгляда, а теперь вижу ее в вас. Я могу сделать вас знаменитой.
Изо всех сил стараясь говорить легко, она произнесла:
— Месье, признайтесь, вы ведь шутите?
— Я говорю совершенно серьезно. Когда Туанетт ушла, я потерял мою лучшую манекенщицу. Для меня очень важно иметь среди манекенщиц ту, которая вдохновляла бы меня своей красотой, с которой я чувствовал бы тесную связь. Моя последняя коллекция, — он пожал плечами, — мне не нравится. Жюли не вернется. Так что у меня есть вакантное место.
— Но вы ведь легко могли бы найти более опытную манекенщицу, чем я.
— Опытную? — В его голосе послышалось презрение. — Пожалуй, существуют же модельные агентства, школы, где готовят манекенщиц. Они сотнями выпускают опытных девушек, но все они на одно лицо, в них нет индивидуальности, души. А такие мне ни к чему. Мадемуазель Торнтон, я хочу, чтобы вы работали у меня в Париже в течение шести месяцев или, во всяком случае, до показа моей следующей коллекции. Я устрою вам разрешение на работу и, поверьте, выдам очень щедрое жалованье.
В какое-то мгновение Рене чуть не соблазнилась. Париж — Мекка моды — был ее мечтой. Но она ведь уже решила не связываться с Леоном, и потом, Барри будет против.
— Боюсь, это совершенно невозможно.
— Невозможно? Почему? Мадемуазель, вы рождены быть манекенщицей, вы даже не знаете, от чего отказываетесь.
— На самом деле я не особенно хочу становиться настоящей манекенщицей.
Он смотрел на нее не сводя глаз.
— Может быть, это из-за того парня, к которому вы тогда спешили в Лондоне? Это он стоит у вас на пути? Вы с ним помолвлены?
— Он будет очень против, если я на шесть месяцев уеду в Париж, — ответила она, пропуская мимо ушей последний вопрос.
— Значит, он думает только о себе, если мешает вам сделать карьеру.
— Но я вовсе не хочу делать карьеру. Просто работаю до нашей свадьбы. Честно говоря, я пообещала Барри вообще бросить модельное дело. — Рене подняла голову и встретила устремленный на нее немигающий взгляд, но не смогла понять его выражения. — То есть на самом деле и бросать еще нечего, — легко добавила она. — На свете нет ничего важнее любви и замужества.
— Это верно, на свете нет ничего важнее замужества по любви, — парировал он, намеренно меняя порядок слов. — Значит, к этому Барри у вас великая страсть?
От такого вопроса Рене вдруг стала упрямой.
— Разумеется, я люблю Барри, — возмущенно проговорила она, — а что до великой страсти, то она существует только в книгах и фильмах. У нас в стране об этом вообще не принято говорить.
Леон громко, искренне рассмеялся:
— О, Рене, chérie, как вы еще молоды!
Это было уже слишком! Она встала и приняла вид оскорбленного достоинства, насколько ей это удалось.
— Если это все, что вы хотели мне сказать, я должна пожелать вам спокойной ночи, месье Себастьен.
— Значит, бесполезно уговаривать вас работать у меня?
— Абсолютно.
— Что ж, прекрасно, надеюсь, впоследствии вам не придется пожалеть о своем решении.
Она ушла, зная, что он смотрит ей вслед, и уже почти жалея о своих словах. В Париже было бы очень весело, она всегда так мечтала войти в мир высокой моды, но принялась себя убеждать, что только что сделала правильный выбор.
На следующее утро, когда Рене спустилась вниз, Леон ее уже ждал.
— Сегодня работы почти нет, — сказал он ей, — только короткий общий показ в три часа дня, потом все поедут по домам. Вы не хотели бы со мной покататься по окрестностям?
Он был в белом свитере и выглядел молодым, совсем мальчишкой. На улице светило солнце, и, так как приближалось окончание конгресса, везде царила атмосфера отдыха и праздника.
— Полагаю, мне стоит остаться в гостинице и собрать вещи, — строго проговорила она.
— Какие глупости! Что вам там собирать? Рене, сегодня вы еще работаете на меня, и я приказываю вам поехать со мной.
— Значит, вы не оставляете мне выбора, да? — засмеялась она. На самом деле ей очень хотелось еще побыть с ним.
— Надевайте норковое манто, только не попадайтесь на глаза мадам Ламартен, она этого не вынесет, — посоветовал он ей с нарочитой серьезностью. — Я буду ждать вас на улице.
Большая черная машина была ей уже знакома. Она села в нее с приятным чувством школьницы, тайком сбежавшей с урока.
Они поехали на самый восточный мыс залива Ла-Боль и вскоре оказались совершенно в другом мире. Здесь побережье было диким, море шумно плескалось о темные, казавшиеся зловещими скалы. Но за ними открылась плоская равнина, и Рене увидела работающих в поле крестьян — угловатых мужчин и женщин. Женщины были в длинных темных платьях и белых чепчиках. Они поднимали к коричневым морщинистым лицам руки, похожие на клешни крабов, чтобы, защитив глаза от солнца, посмотреть на проезжающую машину.
— Как они тут преждевременно стареют! — грустно прокомментировал Леон. — И можно ли винить молодежь за то, что она не желает здесь оставаться? Молодые не хотят увять и иссохнуть, как эта неплодородная земля.
По пути он рассказывал о соляном и рыболовном промыслах, которыми занимается местное население, и вообще, как отметила про себя Рене, знал очень многое об их жизни для истинно городского человека.
— Моя родня больше интересуется другими вещами, чем модой, — коротко объяснил Леон, но не стал вдаваться в подробности, а Рене побоялась показаться ему слишком любопытной. В конце концов, он был ее работодателем, и у нее не было никакого права совать нос в его частную жизнь.
В Ле-Круазик они оставили машину на площади и, повернувшись спиной к морю, пошли по узкой улочке с бедными домишками.
— Сейчас будем с вами завтракать по-крестьянски, — весело объявил Леон. — Сегодня — никаких раззолоченных ресторанов, простая, свежая еда.
Он помог ей спуститься по каменным ступенькам в полуподвальное помещение с пустыми белеными стенами и балками под потолком. Столы тут были покрыты клетчатыми скатертями, на них стояли стеклянные подставки для ножей и вилок.
— Не забудьте при перемене блюд оставить приборы, новых не дадут, — предупредил ее Леон. — Это будет настоящая французская кухня, поданная тоже по-французски.
Им принесли превосходный потаж из только что пойманной рыбы и омлет, а закончился завтрак белым мягким сыром и свежими фруктами. Все это им подавала старая, скрюченная временем женщина в длинном белом фартуке поверх черного платья. Рене съела все, что они заказали, вот только местное вино показалось ей кислым и грубого вкуса.