— Вино, как люди, — пояснил Леон, рассмеявшись ее гримаске. — Во Франции вино пьют с самого детства. Помогает от анемии.
На обратном пути с ними произошел странный случай, значение которого Рене смогла понять лишь много месяцев спустя. На улице они поровнялись с бородатым моряком, который в этот момент, пытаясь разжечь смрадно воняющую «Голуаз», бросил еще горящую спичку на мостовую. Леон вдруг бросился, быстро затоптал спичку, и Рене увидела, что его лицо побелело.
— Надо быть осторожнее, старина, — сказал он мужчине, который собрался зажечь еще одну спичку, и, вытащив свою золотую зажигалку, щелкнул ею. — Позвольте.
Мужчина принял этот знак внимания, что-то пробубнил и пошел своей дорогой, оставляя позади себя клубы дыма.
Леон, задумавшись о чем-то, хотел положить зажигалку обратно в карман, но промахнулся и не заметил этого — она упала на землю. Рене нагнулась, чтобы поднять ее, но кто-то успел это сделать раньше нее — выхватил зажигалку прямо у нее из-под руки и бросился бежать вниз по улице. Леон очнулся и бросился за ним вдогонку, а догнав подростка, схватил его за шиворот и повернул к себе лицом. Паренек выглядел жалко — голые грязные ноги, оборванные джинсы, тоненькая мордашка с заостренными чертами и два огромных грустных карих глаза.
— Ах ты воришка! — мягко проговорил Леон, вынимая зажигалку из его грязных рук.
— Он, наверное, голодный, — заметила Рене. — Отпустите его. — И открыла сумочку, чтобы достать из нее для паренька несколько франков. Но, подняв голову, застыла в изумлении: на лице Леона было такое выражение, словно ему в голову только что пришла гениальная мысль.
— Нет, нельзя поощрять воровство, — твердо заявил он. — Сейчас я отведу его в полицию, пусть с ним разберутся.
— Леон, пожалуйста, не надо… — Она увидела ужас в карих глазах мальчишки — слово «полиция», произнесенное по-английски, он понял прекрасно. — Зачем же так сразу? Он… он ведь еще ребенок.
— Этот ребенок может вырасти преступником, если его вовремя не исправить.
— Да, но полиция… — Рене, конечно, ничего не знала о снисходительном отношении французской полиции к малолетним правонарушителям; просто видела перед собой несчастное, испуганное лицо ребенка. А Леон мог себе позволить быть милосердным. Она принялась его умолять, с ужасом убеждаясь, что ее слова на него не действуют. И в конце концов умолкла, сраженная такой бессердечностью. Наступила тишина, мальчишка и Леон лишь вопросительно смотрели на нее.
И вдруг Леон произнес:
— Я его отпущу. Более того, найду его родителей и помогу им, если вы пообещаете, что приедете в Париж работать в моем салоне.
Она посмотрела на него, почти не дыша:
— Это шантаж?
Он пожал плечами:
— Называйте как хотите. Я уже говорил вам, что не очень разборчив в средствах, когда хочу чего-нибудь добиться.
— Вы просто отвратительны! А если я откажусь?
— Тогда, боюсь, придется сдать этого маленького воришку в полицейский участок.
Словно для того, чтобы усилить впечатление его слов, в этот момент в конце улицы появились две фигуры в полицейских фуражках. Мальчишка сжался, задрожал, обратив к Рене молящий взгляд. Конечно, Леон на самом деле не проявит такой жестокости, но может ли она рисковать? Полицейские приближались к ним мерным, неторопливым шагом.
— Хорошо, — проговорила Рене сквозь зубы. — Я считаю вас чудовищем, но сделаю, как вы хотите.
— Обещаете? Слово англичанки?
— Обещаю.
Он улыбнулся, взял паренька за руку и, сказав ему что-то по-французски, повел его мимо полицейских к тому месту, где они оставили машину.
— Что вы хотите сделать? — с сомнением спросила Рене.
— Поеду к нему домой — поговорить с его родителями. Может быть, я заберу его с собой, будет у меня работать посыльным, хотя он почему-то отнесся к этому без энтузиазма. Кстати, держитесь от него подальше — у него могут быть блохи.
Домик, к которому они подъехали, был невероятно беден. Рене осталась в машине, а когда через несколько минут Леон вернулся один, поинтересовалась:
— Что там было?
— Договорились, что мальчишку отмоют, купят ему приличную одежду и отправят ко мне в Париж. Постараюсь сам перевоспитать маленького воришку. Бретонцы очень гордые люди, для себя они не приняли бы от меня ничего. Кстати, на самом деле этот парень, его зовут Пьер, гораздо старше, чем кажется. Он не мог найти работу. Я не стал говорить его бабушке, что поймал ее внука, когда он пытался украсть мою зажигалку.
Какое-то время они ехали молча. Наконец Рене не выдержала:
— Леон. — Она даже не заметила, что впервые назвала его по имени. — На самом деле вы ведь не собирались отводить его в полицию, правда?
— Очень даже собирался. — Его ответ прозвучал слишком быстро.
— Я вам не верю.
— Но вы сдержите ваше обещание? — обеспокоенно спросил он.
— Да, я никогда не беру своих слов обратно.
Рене размечталась о том, что ждет ее в Париже. Ах, Париж, мир высокой моды! Она любой ценой уговорит Барри, чтобы он разрешил ей туда поехать. Потом подумала, что не стоит ему рассказывать о том, как ее заставили принять приглашение поработать в салоне Себастьена, он, пожалуй, не поймет. Наконец ее мысли вернулись к практическим вещам.
— А где я там буду жить?
— Я знаю очень респектабельный пансион в Пасси, который держит мадам Дюбонне. Цены у нее вполне приемлемые. Позвоню ей, как только приеду.
Итак, он уже все продумал! Рене решила, что Туанетт, наверное, тоже жила у мадам Дюбонне.
Мадам Ламартен встретила Рене, всплескивая руками: где она была? Уже поздно. Но, увидев позади нее Леона, сразу умолкла, и в ее глазах мелькнуло понимание.
— Помолчите, — бросил ей Леон по-французски и велел обеим женщинам подождать его в вестибюле, а сам быстро пошел к себе в офис. Мадам Ламартен принялась объяснять Рене, как она волновалась, что они опоздают к показу.
Вскоре Леон вышел к ним с какими-то отпечатанными бумагами в руках и кивком пригласил обеих подойти к столу.
— Рене, прошу вас здесь расписаться, — попросил он. — Это для отчетности и чтобы вы поняли всю серьезность моих намерений и обещаний.
В документе было написано, что мадемуазель Рене Торнтон поступает на работу в салон моделей Себастьена до показа следующей коллекции с правом продления контракта в дальнейшем. Цифра гонорара стояла более чем впечатляющая. Леон, видимо, был совершенно уникальным явлением — щедрым французом.
Он сунул ей в руку свою ручку. Она мельком увидела, что ручка дорогая, всемирно известной марки, но заколебалась. Обещание было вырвано у нее, можно сказать, хитростью.
— Вы обманули меня, — сказала Рене, глядя на него с укором.
Он приподнял одну бровь:
— Я же сделал то, о чем вы просили в обмен на ваше обещание.
Она вспомнила, что он не просто отпустил Пьера, а предоставил ему возможность стать приличным человеком, но все равно не решалась поставить подпись.
— А что, если вам не удастся достать для меня разрешения на работу? Ведь у вас, должно быть, немало своих, французских манекенщиц, которые ищут работу?
— Будет обидно, — ответил он терпеливо, — но я уверен, мне это удастся.
Мадам Ламартен переводила взгляд с одного на другую, озадаченная отговорками Рене. Девице фантастически повезло, что она попалась месье на глаза, неужели она этого не понимает? Впрочем, она англичанка, а все англичане, как известно, сумасшедшие. И мадам в недоумении пожала плечами.
Леон наклонился вперед и схватил Рене за запястье. От его прикосновения она ослабела, а темные, властные глаза приковали ее к месту. В этот момент она ощутила магнетизм Леона в полной мере и поняла, что он заставит ее подписать контракт.
— Подписывайте, — тихо произнес он.
И Рене робко подчинилась.
Он отпустил ее руку и повернулся к мадам Ламартен, которая должна была расписаться как свидетель.
— Я дам вам экземпляр, — сказал Леон Рене.
Она стояла, потирая запястье, не осознавая до конца, во что себя втянула, не зная, как теперь все это объяснить Барри.
Глава 3
Дневной показ прошел без сучка без задоринки. Владелец отеля произнес речь, Леон тоже сказал несколько слов, и всем шестерым манекенщицам раздали подарки. Затем Леон куда-то уехал, оставив подчиненных собирать вещи, после чего они должны были сесть в поезд до Парижа. Он больше не говорил с Рене, если не считать слов, обращенных ко всем сразу: «До свидания, мои малышки!» «Конечно, это глупо, — говорила она себе, — в конце концов, я только одна из его служащих, и совершенно нечего меня как-то выделять». И все-таки ей почему стало обидно.
В курортный сезон из Ла-Боль в Лондон летали прямые самолеты, но сейчас летних авиарейсов еще не было, и Рене пришлось возвращаться домой через Париж. Но Леон позаботился, чтобы вплоть до посадки в самолет она оставалась под присмотром мадам Ламартен.
Только усевшись на свое место в поезде, Рене смогла как-то собраться с мыслями и обдумать произошедшие с ней события. Размышляя над инцидентом в Ле-Круазик, она решила, что вела себя как идиотка. Ловко же ее обвел вокруг пальца Леон! Впрочем, он же сам честно признавался, что не брезгует ничем, когда добивается желаемого. Но может быть, еще есть возможность как-то выпутаться? Хорошо бы, чтобы ему не удалось добиться для нее разрешения работать во Франции, тогда проблема решится сама собой. Однако в душе Рене понимала, что Леона Себастьена никакими бюрократическими проволочками не испугаешь, если он решительно взялся за дело. И все-таки странно, почему ему так захотелось принять на работу именно ее? Видимо, она действительно очень похожа на ту умершую девушку, только вряд ли это можно было считать серьезной причиной. Все равно она не Туанетт. И если у нее хватит безумства поехать в Париж, Леон довольно скоро в этом убедится. Конечно, его влечет к ней, и она, против своей воли, почувствовала его притягательную силу; однако три волшебных дня в роскошной обстановке, при необычных обстоятельствах — это одно дело, а длительное деловое сотрудничество — совершенно другое. А Леон прежде всего бизнесмен. Как только он убедится в ее ограниченных возможностях, тут же разочаруется. А это будет и тяжело, и неприятно.