— Спасибо, Джанин, — дотронувшись до руки подруги, остановила ее Рени, — но характер тут ни при чем, а… Леону нравятся подсолнухи.
Джанин с сомнением посмотрела на нее.
— Ты в этом уверена?
— Уверена, как ни в чем другом, что происходит в этой непредсказуемой жизни, — твердо сказала Рени. — И, Джанин, пожалуйста, давай не будем больше говорить об этом. Я хочу уехать домой.
Как обиженный ребенок устремляется к своей матери, так же и она сейчас, шагая под жарким слепящем солнцем, вдруг зримо представила себе прохладную водную гладь залива и зелень полей, простирающихся вокруг.
— Голубушка, ты обязательно поедешь, — успокаивающе сказала Джанин. — А сейчас давай немножко посидим в парке. Это не так далеко, а то у меня уже все ноги в мозолях от этих булыжников.
Рени выглядела очень бледной, и Джанин понимала, что все это из-за потрясений, последовавших после изнурительных дней подготовки и показа коллекции. Казалось, Рени в любой момент может упасть в обморок. Они без труда отыскали парк, и Джанин усадила Рени на скамейку под деревом.
— Вон там есть киоск, и похоже, в нем можно купить что-нибудь прохладительное. — У Джанин были зоркие глаза. — Я принесу тебе попить.
Оставшись одна, Рени невидящим взглядом смотрела на играющих с мячом детей. Все неясности разрешились, и самое главное — теперь она знает, что ее участие в жизни Леона закончилось. Антуанетта хотела отомстить ему за его беспечность, и он поверил, что навсегда потерял ее, а чтобы забыть ее, целиком ушел в работу. Он пытался заменить ею, Рени, свою потерянную любовь, но только сейчас со всей очевидностью она поняла то, о чем догадывалась всегда, — сколь жалкой она, должно быть, казалась ему. Любовь к этому человеку переполняла ее сердце. Какие же страдания и муки пережил он, обвиняя себя, а все его попытки загладить свою вину встречали отпор со стороны этой капризной красотки. Но он продолжает любить ее, слепо и безнадежно — в этом можно не сомневаться — и вот сейчас наконец его постоянство будет вознаграждено. Вряд ли она будет ему любящей женой, но Леону нужна именно она; к тому же она знала, что ее капризы и непредсказуемость на некоторых мужчин могут произвести куда большее впечатление, чем любовь и нежность. Но она не будет свидетелем их воссоединения. Когда Антуанетта предстанет перед изумленной парижской публикой, Рени будет уже далеко. И чем дальше, тем лучше.
Джанин вернулась с каким-то напитком в бумажном стаканчике, который, как она сказала, она попробовала и он оказался ничего. Рени выпила и, к своему удивлению, взбодрилась. Джанин сидела, размышляя о чем-то.
— Сроки разрешения на твое пребывание в стране вот-вот истекут. Не так ли? — сказала она. — А твой паспорт годится для всей Европы, да? Обычно это так.
Рени безразлично кивнула.
— Нам нужно торопиться, если мы хотим успеть к дневному показу, — заметила она, чувствуя, как к ней подкатывает страх. Она благодарила судьбу за то, что Леон сейчас был в Милане.
— В салон ты сейчас не пойдешь. Ты не в форме, — твердо сказала Джанин. — Я так и скажу мадам Ламартин, она видела, что ты уже утром была не совсем здорова. Послушай-ка, голубушка, не понимаю, почему бы тебе завтра не отправиться с нами в Женеву? Тебе сейчас как раз нужно сменить обстановку.
— То есть как, просто сбежать? Даже без разрешения и… всего остального?
— Если под «всем остальным» ты подразумеваешь встречу с Леоном, то именно это я предлагаю тебе сделать. Оставь все вещи у мадам Дюбонне, скажи, что заберешь их на обратном пути, когда поедешь домой; возьми только небольшой чемоданчик. Завтра утром мы с родителями будем ждать тебя в аэропорту. Ты же знаешь, как они хотят, чтобы ты поехала с нами.
— Идея просто потрясающая!
— Конечно, потрясающая. Ты езжай сейчас в Пасси, а я позвоню папе, чтобы он заказал тебе билет, а потом пойду на работу. Только не говори мадам Дюбонне, куда ты едешь, просто скажи, что едешь путешествовать. Это предотвратит… э-э… всякие расспросы. Не унывай, цыпленок! — Карие глаза Джанин смеялись. — У нас с тобой будет куча развлечений, ты забудешь обо всех здешних неприятностях.
Рени благодарно улыбнулась подруге и нежно сжала ее руку. Чтобы забыть Леона, потребуется что-то большее, нежели две недели в Швейцарии.
Предотъездные хлопоты и волнения целиком поглотили Рени. Она решительно отмела все мысли об Антуанетте и Леоне и написала короткое письмецо матери, в котором сообщила, что ей представилась возможность чудесно провести отпуск, и она приедет домой позже. Джанин говорила ей, что они по прибытии ненадолго остановятся в Люцерне, в отеле «Пилат». Мадам Дюбонне была счастлива присмотреть за вещами Рени, но Рени ничего не сказала ей о Люцерне.
— Но если вдруг понадобится связаться с вами? — настойчиво спрашивала мадам Дюбонне.
— Тогда позвоните в салон. Мисс Синклер должна сказать им, где нас можно найти, — быстро соврала Рени, прекрасно зная, что Джанин не скажет им ни слова. Про себя она считала все эти предосторожности излишними. Леон слишком рассердится, чтобы разыскивать ее. Ей очень хотелось попрощаться с ним, — он был так добр к ней, и было бы нехорошо уехать, не сказав ему ни слова. Она черкнула записку, которую он должен получить только в понедельник утром, уже после ее отъезда.
Дорогой месье Себастьян,
извините, но мне пришлось уехать от Вас. Скоро Вы узнаете почему и обрадуетесь. Спасибо за все то, что Вы сделали для меня.
Рени.
Но тут она обнаружила, что совсем забыла об одном человеке, который был здесь, и для которого ее отъезд был настоящим горем.
Она рылась в своих вещах и отбирала те, которые возьмет с собой в Люцерн, как вдруг услышала, что кто-то скребется в дверь. Открыв ее, она увидела убитую горем Колетт с букетиком увядших цветов.
— Это вам, мадемуазель. Тетя Марта говорит, что вы уезжаете, — детские губенки задрожали. — Но вы же вернетесь? Ну, пожалуйста, скажите, что вернетесь! Без вас мы с Гаем будем совсем одни.
Рени обняла девочку и завела ее в комнату. Она прижалась щекой к темной кудрявой детской головке. Хотя ей и удалось уверить мадам Дюбонне, что она вернется в салон, но обманывать ребенка Рени не могла.
— Cherie, я не знаю. Может быть, когда-нибудь.
— Значит, никогда, — уверенно сказала девочка и вздохнула. Ее лицо было не по-детски серьезным. Этот ребенок очень рано научился не верить туманным обещаниям. Рени лихорадочно думала, как утешить ее.
— Не плачь, ma petite[46], — сказала она. — Я пришлю тебе открытки. Ты ведь любишь получать открытки и письма, правда? А на прощание я куплю тебе подарок. Что ты скажешь о той кукле с набором платьев? Ты ведь всегда хотела иметь ее?
Колетт просияла.
— А мы ее сейчас купим?
— Да, мне нужно сходить в банк и кое-что купить. Ты можешь пойти со мной.
— Гай тоже очень расстроился, — намекнула девочка. Рени рассмеялась.
— Мы его не забудем. Сходи, приведи его, ему я тоже что-нибудь куплю.
Колетт побежала разыскивать брата, а Рени поставила цветы в воду и подумала о том, как легко утешился ребенок, стоило только пообещать ему игрушку, но какой подарок утешил бы ее? И тут же отогнала печальные мысли.
Поскольку дети были на каникулах и по обыкновению болтались без дела, они с радостью отправились с Рени. Когда были сделаны все покупки, Рени повела их в мороженицу, надеясь, что не встретит никого из знакомых, которые могли бы доложить о ней мадам Ламартин. Хотя это уже не имело никакого значения. Она больше не будет иметь дела с салоном Себастьена.
За мороженым Колетт рассказала ей, что когда у отца будет отпуск, они уедут.
— Мы всегда ездим в Ла Боль, — сказала она. — Там очень хорошо и много дюн. Вот было бы здорово, если бы вы поехали с нами!
У Рени сжалось сердце, когда она услышала это название. С тех пор как она жила во Франции, воспоминания часто больно ранили ее.
Но с женской непоследовательностью она сама искала их, — вечером, побуждаемая каким-то необъяснимым порывом, она отправилась прощаться с Парижем, — городом, который обещал ей так много, а потом предал ее, но был прекрасен в своем беспечном равнодушии. Она пошла в кафе на Елисейских полях, где Джанин впервые показала ей вечерний Париж. Она выбрала столик, за которым сидели две респектабельные немолодые туристки-англичанки. В кафе было людно, так что они не возражали против ее вторжения, а лишь украдкой с интересом поглядывали на нее, отметив про себя ее элегантность и шик, и решив, что перед ними настоящая парижанка. Она несмело улыбнулась им; ей очень хотелось быть такой же, как они, — они олицетворяли собой стабильность и надежность в противовес ее призрачному взлету.
Но очень скоро ее мысли были уже далеко. Пройдет совсем немного времени, и начнется осень с заморозками и багряно-золотыми деревьями. Как и деревья, она пережила свою весну, свой расцвет, но в отличие от них следующей весной ее уже не ждет второе рождение.
«Может быть, я приеду сюда, когда состарюсь, — думала она, — чтобы вспомнить, что такое быть молодой и любить, живя в этом чудесном городе, но вспомню об этом уже без боли».
Tout change, tout passe — все течет, все изменяется. Она подумала: интересно, сколько времени ей потребуется для того, чтобы забыть Леона. Год? Два? Десять лет? Перед ней простиралось унылое будущее, которое никогда не озарит любовь.
Сгущались летние сумерки, и когда Рени покинула кафе, в городе зажглись огни. Она пешком прошла по длинной авеню до площади Согласия. Некоторое время она стояла посреди оживленной площади, оборачиваясь то на север, то па юг, пытаясь навсегда запечатлеть в памяти этот вид. Ее взгляд задержался на обелиске. Ему столько лет! Он был свидетелем бесчисленных мелких трагедий, потерь и разочарований, и таких крупных, как войны и смерть. Вздохнув, она направилась к метро. Пора возвращаться в пансион. Ее парижское приключение закончилось.