Стоявший перед Аркадием Кервилл возвышался над деревьями — игра перспективы: маленькие деревья вокруг огромного человека. С плеч его стекала вода.
— Бросайте, Ренко, вы больше не у дел. Теперь дело у прокурора и у меня. Как его зовут?
— Вы не любили брата.
— Я бы этого не сказал.
— А что бы вы сказали?
Кервилл посмотрел на дождь, потом на Аркадия. Он вынул руки из карманов, сжал в два огромных кулака и медленно разжал, как бы успокаивая себя. Бросил взгляд на дом. Что бы он сделал, если бы дача не была так близко, подумал Аркадий.
— Я ненавидел Джимми, — ответил Кервилл. — Удивлены?
— Если бы я ненавидел брата, то не отправился бы на другой конец света. Но мне все-таки любопытно. Когда мы искали отпечатки в гараже, у вас была карточка с его отпечатками — полицейская дактилоскопическая карта. Вы что, арестовывали своего брата?
Кервилл улыбнулся. Он неохотно убрал руки в карман.
— Я подожду вас в машине, Ренко.
Он ушел, пригибаясь под деревьями, принимая во внимание его огромную фигуру, почти неслышно. Аркадий поздравил себя с тем, что лишился последнего, временного союзника.
Значит, Ямской. Теперь все сходится, сказал висельник, поднимаясь на эшафот, мысленно сострил Аркадий. Ямской, который не давал никому, кроме Аркадия Ренко, расследовать убийство в Парке Горького. Ямской, который вывел Аркадия на Осборна. Приблуда не выслеживал Пашу и Голодкина до квартиры Голодкина — у него не было времени убить их, отыскать ларец и увезти его. Чу-чин донес Ямскому, что он допрашивает Голодкина, и у Ямского было достаточно времени, чтобы утащить ларец и оставить в засаде убийц. А кто сказал Ямскому о голове Валерии? Не кто иной, как сам Аркадий Ренко. В конечном счете не Ямской, а он сам сделал открытие — до чего же он глуп и беспомощен как следователь, слепой, глухой и безмозглый. Идиот, как верно заметила Ирина.
Дверь дачи открылась, и на крыльце появились Ямской и рябой. Прокурор переоделся в обычную коричневую форму и пальто. Пока прокурор запирал дверь, рябой отряхивал с себя сажу. Огонь в печи остался гореть.
— Значит так, — Ямской сделал глубокий энергичный вдох, — вечером доложишь.
Рябой махнул на прощание рукой, сел в «Волгу» и задним ходом выехал на дорогу. За ним на «Чайке» поехал Ямской. Подминая листья и ныряя на дорогу, лимузин, казалось, вздохнул полной грудью, удовлетворенный проделанной работой.
Как только машины отъехали, Аркадий обошел вокруг дачи. Это был четырехкомнатный финский домик. Передняя и задняя двери заперты на два запора, на окнах провода — жилища избранных обитателей Серебряного озера были подключены к системе сигнализации, выведенной непосредственно на пост КГБ и патрульные машины.
Он спустился к озеру. На дровяной колоде лежала перчатка, остались следы розового пластилина и несколько волосков. Розовая пыль лежала и на земле вперемешку с гусиным пометом. Еще больше пыли разносилось ветром. Он поскреб колоду. Там поблескивали крошечные крапинки золота.
Вот, оказывается, куда привезли ларец Голодкина. Он, наверное, уже был на даче во время первого приезда Аркадия. Вот почему его спешно повели кормить диких гусей. Потом сундук раскололи в щепки на этой колоде. Интересно, сумел ли он сжечь большой сундук за один раз, подумал он.
Он оглядел вею поленницу, но не мог найти следов ларца. Развалил поленницу — в самом низу увидел забытые Ямским щепки — тоненькие полосочки дерева и позолоты.
— Поглядите, Кервилл, — услышав за спиной шаги, сказал Аркадий. — Вот он, голодкинский сундук, или то, что от него осталось.
— Так оно и есть, — ответил незнакомый голос.
Аркадий увидел рябого, уехавшего на «Волге». Он направил на Аркадия тот же, что и тогда в метро, короткоствольный ТК.
— Забыл тут перчатку, — пояснил он.
Из-за спины рябого поднялась рука и выбила пистолет. Вторая рука схватила его за горло. Кервилл, обхватив рябого за руку и шею, потащил его к ближайшему дереву, одиноко стоящему на берегу дубу, прижал за горло к стволу и стал бить. Рябой пробовал отбиваться ногами. Кулак Кервилла работал как кувалда.
— Нужно с ним поговорить, — вмешался Аркадий.
Изо рта рябого полилась яркая кровь. Глаза вылезли из орбит. Кулак Кервилла заработал еще быстрее.
— Оставьте его! — Аркадий пытался оттащить Кервилла.
Кервилл локтем сбил Аркадия наземь.
— Не надо! — схватил он за ногу Кервилла.
Кервилл двинул его ногой по все еще не зажившему ушибу на груди. Аркадий, задохнувшись, скорчился от боли. Кервилл продолжал колотить рябого о дерево. Изо рта потоком полилась пенистая кровь, ноги задергались в воздухе. Аркадий когда-то видел, как собака терзала птицу. Он не мог найти другого сравнения с нынешней расправой. Голова рябого, разбрызгивая кровь, болталась из стороны в сторону. Ноги колотились о дерево. Каждый новый удар был сильнее предыдущего, а тело под кулаком Кервилла все заметнее становилось обмякшим и безжизненным. Аркадий подумал, что Кервилл поломал противнику ребра уже в самом начале. С каждым ударом лицо рябого все больше теряло цвет.
— Вы его убили, — Аркадий поднялся на ноги и стал оттаскивать Кервилла. — Он уже мертв.
Кервилл побрел прочь. Рябой упал на колени, ткнулся в землю посеревшим лицом и повалился на бок. Кервилл тоже упал и пополз, перебирая окровавленными руками.
— Он был нам нужен, — сказал Аркадий. — Надо было его расспросить.
Кервилл стал отирать руки о камни. Аркадий взял его за воротник и безучастного, как животное, отвел к воде. Потом вернулся к дубу и обшарил одежду убитого. Он нашел дешевый бумажник с небольшой суммой денег, кошелек с мелочью, нож со стреляющим лезвием и красную книжечку сотрудника КГБ. В удостоверении стояла фамилия Иванов. Он забрал удостоверение и пистолет.
Аркадий оттащил покойника в сарай. Когда он открыл дверь, его охватило теплом и неумолчным жужжанием. Под потолком во всю стену со связанными ногами рядами висели гуси, головы подвернуты под грязные крылья. Меж перьев, жужжа, ползали мухи. Воздух пропитан запахом разложения. Он бросил в сарай мертвеца и захлопнул дверь.
По дороге в Москву дул попутный ветер.
— Сначала он собирался стать монахом, — рассказывал Кервилл. — Одним из тех парней с постными лицами, которые пускают сопли над сорванными цветами, попадают в Рим, ненавидят итальянцев и лижут задницу французским иезуитам. Это уже противно, но еще куда ни шло. Ну, стал бы проповедником среди рабочих, это обычная головная боль. Потом он стал забирать выше — захотел стать мессией. У него не было ни ума, ни силы, но он хотел быть мессией.
— А как это делается?
— Католику нельзя. А вот если ты объявишь себя восточным йогом или гуру и станешь нести чушь, питаться куриными головами и не менять порток, то у тебя появится сколько угодно учеников. Но только не католику, ни в коем случае.
— Почему?
— Если ты католик, ничего не добьешься, кроме отлучения от церкви. Так или иначе, в Америке развелось слишком много мессий. Настоящий супермаркет мессий. Вы ни черта не понимаете, о чем я толкую, не так ли?
— Правда, не понимаю.
Они доехали до выставки. Вершина обелиска тонула в сумерках.
— Россия же для мессий — неосвоенная целина, — продолжал Кервилл. — Здесь у Джимми могло что-нибудь получиться, во всяком случае, был шанс. Дома-то у него ни хрена не получилось. Ему нужно было свершить что-нибудь громкое у вас. Он написал мне из Парижа, что едет к вам. Он писал, что в следующий раз я увижу его в аэропорту имени Кеннеди. Он собирался сотворить что-нибудь в духе святого Христофора. Знаете, что это такое?
Аркадий отрицательно покачал головой.
— Это значит, что он собирался вывезти кого-нибудь из России и устроить в аэропорту пресс-конференцию. Он собирался предстать спасителем, на худой конец, стать знаменитостью среди верующих. Я знаю, как он попал сюда. Когда он вернулся из первой поездки, то рассказывал, как легко найти чешского или польского студента, похожего на него. Они поменялись бы паспортами, и Джимми вернулся бы к вам под другим именем. Он рассказывал, что таким путем церковь через Польшу в большом количестве провозит к вам Библию. Кроме русского Джимми знал польский, чешский и немецкий, так что ему было бы нетрудно. Труднее было не попасться у вас. И выбраться отсюда.
— Вы сказали, что у него ни хрена не вышло в Соединенных Штатах. А что там было?
— Он связался с еврейскими ребятами, которые доставляют беспокойство русским в Нью-Йорке. Поначалу мазали краской машины и проводили демонстрации. Потом стали посылать письма со взрывчаткой. Потом самодельные бомбы в представительстве Аэрофлота и обстрел окон советского представительства. В полицейском управлении есть отдел, который прозвали «красной бригадой», он ведет наблюдение за радикалами. Он стал следить за евреями. Говоря по правде, мы подсунули им партию капсюлей. А Джимми тем временем ездил в Джорджию и купил там для них ружья и взрывчатку. Он сделал две ездки, одну из партий он доставил в алтаре.
— А что с капсюлями?
— Они были неисправны. Я спас ему жизнь. Он должен был принять участие в изготовлении бомб. В то утро я пришел к нему домой и сказал, чтобы он никуда не ходил. Он не желал и слушать. Я швырнул его на кровать и переломил ногу о спинку кровати. Поэтому он не пошел. Евреи поставили неисправные капсюли, и бомбы взорвались. Все погибли. Вот и выходит, что я спас ему жизнь.
— И что потом?
— Что вы хотите этим сказать?
— Скажем, не подумали ли евреи, которые остались в живых, что ваш брат осведомитель?
— Конечно. Я услал его из города.
— И у него не было возможности объясниться со своими друзьями?
— Я сказал, что, если он вернется, я сверну ему шею.
На проспекте Мира они попали под ливень. На тротуарах валялись газеты.
— Расскажу об одном случае в Нью-Йорке, — Кервилл взял сигарету. — Был у нас один уличный грабитель. Угрожая ножом, он получал что требовал, а потом резал свои жертвы просто ради забавы. Мы его знали — чернокожий парень, главным образом, снимал драгоценности. Я хотел от него избавиться и подстроил ему одну штуку. Знаете, что я сделал? У меня был перстень одной из жертв, я бросил его позади этого чернокожего и тут же схватил его. Этот болван достал пистолет, выстрелил и промахнулся. А я не промахнулся. Это было в Гарлеме. Собралась толпа, кто-то схватил пистол