Но долго не подумаешь, нужно и работать. Изображать хотя бы какую-то полезную деятельность, чтоб не уволили. И Эльвира собирается, сидит уже за столом, перекладывает бумаги с одного края стола на другой, начинает подписывать потихоньку, что ей приносят.
А подчинённые смекнули, что начальница сегодня подписывает всё подряд, не глядя как бы, что там написано. И под это дело пытаются ей впарить все свои недоработки. А она подписывает. В таком она состоянии задумчивом.
И один подчинённый, по фамилии Чернышевский, тот, что всё время играет в компьютерные игры, воспользовался её состоянием, изловчился и пошёл на должностное преступление. Подсунул ей бумагу с серьёзными нарушениями, подставил её. А она подписала эту бумагу.
По дороге домой перед BMW загорается красный свет, бабушки на зебрах не укладываются во время, отведённое светофором. И даже небольшая пробка возникает на участке дороги от Приморской до Эльвириного дома, когда её тут сроду не было. Но милиционеры в засадах не стоят – и то хорошо. Спасибо им.
Вроде и ехать всего ничего, а пока доедешь с ума можно сойти. Перед глазами у Эльвиры уже вместо красных светофоров какие-то розовые полукружия, а тут ещё Ваня со своими вопросами – придёт ли сегодня Женя?
Но доехала нормально, никого не задела, поставила машину у дома, поднимается с Ваней на лифте.
Лифт весь обшарпанный, безобразный, с поплавленными кнопками и слегка пахнет мочой. А на стене висит белое объявление под скотчем: «Дорогие жильцы! Не бросайте мусор в мусоропровод – он запаян. По этажам будут ходить крысы!»
Дома Эльвира ничего не готовит, открывает финскую бутылку вина, пьёт и плачет.
Телефон у Петрова отключён.
13
Стихотворение называлось – «Зимний сонет». Так было написано в теме поста в ЖЖ Эльвиры.
Ты похож на звучанье органа,
от которого слёзы и дрожь.
Зарубцуется старая рана,
только память мою не тревожь.
Но в бокал искушенья налей ты,
глядя мимо, в постель не спеша.
Не тревожь её звуками флейты,
пусть спокойною будет душа.
Как она без тебя исстрадалась,
как иссохла у дум взаперти.
До заката лишь самая малость.
Нетерпенье, любимый, прости…
И – как живопись тонкая стих.
В нём так дорого всё для двоих!
Поэтическое стихотворение – не «мама мыла раму». Сила поэзии проявилась здесь в полный профиль. Петров прочёл стихотворение три-четыре раза, а потом ещё два-три раза перечёл. И понял, что Эльвира его любит.
Это было настоящее открытие для него. Он сам понял, что любит её, а когда они встречались, он этого не понимал – что-то такое смутное чувствовалось, чего он и боялся. Это часто бывает.
Петров надел куртку, успевал ещё в Сбербанк до закрытия, заплатил за квартиру, и очереди не было у касс. По пути зашёл в парикмахерскую, уселся в кресло, ответил на вопросы, как его стричь.
Две парикмахерши спорят о подстригательных машинках, какая лучше стрижёт: «Мозер» или «Остер». Петров особенно не прислушивается. Смотрит на своё лицо в зеркало – старое оно какое-то стало. Отвечает, какие ему виски – прямые или косые. Думает об Эльвире. Она вот, оказывается, сидит там у себя одна и страдает, а кто бы мог подумать? Никогда они друг другу не говорили о любви – в койку побыстрее и всё.
Эльвира не особенно ласковая сама по себе, никогда не подойдёт, не обнимет, не скажет лишний раз что-нибудь там… нежное. А тут на тебе: «любимый».
Получается, она любила его, просто не могла показать. Это же ещё уметь надо, показать, не так это просто.
С момента эсэмэски «Мы расстаёмся» прошло пятнадцать дней, нет, шестнадцать – две недели, скажем так… или полмесяца – прикидывает по числам. Не так много – можно всё исправить. Если полмесяца – кажется, что много, две недели – немного. Чего он думал так долго? Проснулся. Сам же чувствовал, что что-то не так он сделал – рубанул шашкой просто и всё, как обычно. Всё постоянно рушится из-за этого. Всю жизнь уже себе шашкой изрубил!.. Отчаянье какое-то у него.
Подстригся, на душе посвежело. Мысль в голове пришла в устойчивое положение – «две недели – немного». Решил пройтись по парку, сделал крюк, зашёл с Бассейной в парк Победы. Идёт по аллее, гуляет.
Темно уже, но в парке очень красиво. От света фонарей снег искрится, а вокруг какой-то торжественный полумрак. Петров идёт и не замечает шум машин с Московского, настолько его захватила природа парка.
Прошёл озерцо, затянутое льдом, свернул на протоптанную в снегу между деревьями тропинку. Сделал снежок, с силой влепил его в дерево, хотел влепить второй, но промахнулся – снежок черканул только по дереву. Поигрался так – вспомнил детство, побродил немножко и пошёл домой. В магазин зашёл сначала, накупил всего, и пива.
Сидит уже дома у компа, стихотворение ещё раз прочёл. Встал из-за стола, заходил по квартире, сигарету закурил, плеснул пива в кружку. Размышляет.
И вино они пили в бокалах – всё сходится. И в постель спешили – одно к одному. Действительно, как бы дорого получается, если для двоих. А он, болван, ничего не понял. Вот же болван! И где таких делают только? Как говорил у них в армии замполит – на таких родители экономят сперму. Точно. Это про него как раз, а тогда он на замполита обижался. «Стадо непуганых идиотов!» – это тоже про него. А может, и не про него это стихотворение? Просто, такая как бы абстракция, про флейту.
Порвать легко, а ты попробуй что-нибудь построй. Выстроилось уже само что-то, а он взял и порушил. Так и с женой он развёлся пять лет назад – рубанул шашкой. Сколько можно одно и то же по кругу, как белка в колесе? Думал только о себе. Ни о чём не думал на самом деле!
То ему представляются картины счастливой семейной жизни с Эльвирой. Вот он работает печником, интересная новая работа, делает камины в дорогих домах, зарабатывает, главное, больше её. Идиллия, счастье и атмосфера любви. Она родит ему сына или дочку, а Ваня само собой.
Эту дурацкую привычку – тянуть пиво всё время – нужно бросить. А вино и крепкие напитки оставить, как было – в компании. Если чисто по вину и крепким – не так он много и пьёт, водку и совсем почти редко, больше вино. В крайнем случае, думает, можно оставить и только вино. Так даже будет лучше – полезный напиток и похмелья меньше. Коньяк – это ближе к вину. И голову нужно лечить – что-то с ней нужно сделать. Какое-то знание пора в неё уже вложить, или мозг.
Раз она звонила – не брал трубку. На СМС «Что произошло?» не ответил. Сейчас он себя не понимает… Красивая, готовит хорошо, в этом плане тоже… Что тебе, собака, ещё надо?.. Держать в руках просто. Чтоб не распоясывалась. Жалеть, что теперь толку? Нужно, думает, исходить из создавшейся ситуации: «Сам виноват – сам исправляй».
В конце концов, что она такого страшного сказала?.. Но это, конечно, всё накопилось уже, последняя капля. Наложилось одно на другое и сломалось, скажем так. После этой её «линии чувственности» она же совсем вышла из берегов: ты много пьёшь, ты это, ты то, если ты так, то я так, оценивает всё время, как лошадь по зубам. Вовсю стала на брак намекать – насела, как ворона на добычу, в последнее время. А он на автомате так и среагировал – «Ты догоняешь – я убегаю, я догоняю – ты убегаешь». Но надо же и соображать когда-то… Ходит, анализирует.
Голова в этот раз у него более чётко работает, несмотря на пиво. А чувствует себя, как солдат перед атакой. Ещё не так поздно, Эльвира поздно ложится, можно ещё позвонить. Помолился даже перед маленькой иконкой: «Господи, на всё воля твоя…» Набрал номер Эльвиры. Она долго не берёт трубку, но потом взяла.
– Алё, – Эльвира отвечает голосом не то строгим, не то печальным. Не знает от неожиданности, какой у неё должен быть голос, и говорит универсальным голосом, на все случаи.
– Привет.
– Привет.
Помолчали в трубку. Петров собрался, он потерялся сначала от её голоса, но собрался – предложил встретиться и поговорить.
Она спросила: «О чём?» – и согласилась. Но только в кафе – на нейтральной территории. И продиктовала, в каком кафе – «Две палочки» возле Приморской. Ей так удобнее после работы.
Договорились на послезавтра. Завтра, как предложил Петров, она занята.
14
Вечер, но ещё не совсем потемнело. Снег подтаял, и на тротуарах наледь. Петров зашёл в один из цветочных павильонов, выбрал красную розу на длинной ножке. Идёт уже в кафе, розу вниз головой держит. Глянул на скопище машин – Эльвириного BMW не видно. Зашёл в «Две палочки», огляделся, где места есть свободные.
«Две палочки» – это японский суши-бар, Петров уже был здесь с Эльвирой. Обычный интерьер, японский. В бело-красных тонах выдержано, а сверху на столики свисают плетённые люстры. Уютненько так, но людей довольно много, столпотворение и шумно. Даже музыку почти не слышно в этом галдеже – невозможно определить, какая это музыка. Классическая это, например, музыка или обычная попса. Наверное, играет японская музыка, или восточная. Это кафе больше похоже на «Макдональдс», чем на кафе. Особенно так можно подумать, если дама долго не приходит. А Эльвиры, конечно, ещё нет. И долго нет.
Без женщин и вообще всё воспринимается хуже, в тёмно-серых тонах. Женщина на мозг сильно действует. Когда она рядом, ни о чём не думаешь, а только её рассматриваешь, какая у неё фигура или глаза. Поэтому если долго жить без женщины, человек может стать пессимистом. Но и с женщинами не лучше, тогда идёт своя тема, начинаются отношения полов.
В этом кафе есть зал для курящих и зал для некурящих. Петров сначала уселся в зал для некурящих и затребовал у японки пепельницу, но вынужден был перейти в другой зал. Там ему даже больше понравилось, можно было курить.
Томительно идут минуты. Эльвира опаздывает минут, наверное, уже на двадцать. Петров потребовал вазу с водой для розы, чтоб она не завяла. Сидит, меню рассматривает. Выбрал чилийское вино – более-менее.