Доджсон передал ему большой флакон пены для бритья фирмы «Жиллетт».
– В этом, что ли?
– В этом.
– Но они могут проверить мой багаж…
Доджсон передернул плечами:
– Нажми на верхушку.
Тот нажал, и на руку ему брызнула обычная белая пена для бритья. Он вытер руку о край своей тарелки и сказал:
– Недурно. Совсем недурно.
– Вообще-то флакон немного тяжелее обычного.
Последние два дня доджсоновская команда техников не покладая рук работала над этим флаконом. Доджсон быстро показал своему человеку, как им пользоваться.
– А сколько там внутри охлаждающего газа?
– Хватит на тридцать шесть часов. За это время эмбрионы должны быть доставлены в Сан-Хосе.
– Это уже забота твоего парня, который будет в лодке. Лучше присмотри, чтобы у него на борту оказался портативный морозильник.
– Я об этом позабочусь, – сказал Доджсон.
– И давай еще раз просмотрим наши условия…
– Сделка остается прежней, – твердо сказал Доджсон. – Пятьдесят тысяч долларов за доставку каждого эмбриона. Если они окажутся жизнеспособными – то еще по пятьдесят тысяч сверху за каждый.
– Все нормально, я не спорю. Но только чтоб в пятницу ночью меня обязательно ждала лодка у восточного берега острова. Не в северной бухте, куда причаливают большие корабли. В восточной бухте. Там есть маленький причал для хозяйственных нужд. Ты все понял?
– Понял. Когда ты снова будешь в Сан-Хосе?
– Наверное, в воскресенье. – Мужчина встал.
Доджсон забеспокоился:
– Ты точно умеешь управляться с…
– Умею. Уж поверь мне – умею.
– А еще мы считаем, что остров поддерживает постоянную радиосвязь со штаб-квартирой корпорации в Калифорнии, так что…
– Слушай, не суетись, я обо всем позабочусь. Расслабься и держи мои деньги наготове. Я приду за ними в воскресенье утром, в аэропорт Сан-Хосе. И смотри, чтобы все было в мелких купюрах!
– Не беспокойся, – сказал Доджсон. – Я буду тебя ждать.
Малкольм
Незадолго до полуночи он взошел на борт самолета в Далласском аэропорту – высокий, худощавый мужчина тридцати пяти лет, с редеющими волосами, одетый во все черное: черную рубашку, черные брюки, черные носки, черные спортивные туфли.
– О, доктор Малкольм! – привычно улыбаясь, воскликнул Джон Хаммонд.
Малкольм тоже улыбнулся:
– Привет, Джон. Да, боюсь, твоя извечная «немезида» снова с тобой.
Малкольм поздоровался за руку со всеми присутствующими, сопровождая рукопожатие словами:
– Я – Ян Малкольм. Как дела? А мое дело – математика.
Гранту показалось, что неожиданное приглашение на остров удивило Малкольма даже больше, чем всех остальных.
Грант, конечно же, много о нем слышал. Малкольм был одним из самых известных математиков последнего поколения, которых очень интересовало, «как устроен реальный мир». Эти ученые по многим важным направлениям изменили старые традиции математической науки. Во-первых, они постоянно использовали в работе компьютеры, за что математики старой школы недовольно на них косились. Во-вторых, они работали практически только с нелинейными зависимостями, которые в целом назывались теорией хаоса. В-третьих, эти математики были живо заинтересованы в том, чтобы их вычисления описывали только то, что действительно существует в реальном мире. И, наконец, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к живому, настоящему миру, а не к миру сухой отвлеченной науки, они одевались и вели себя с «отвратительным избытком индивидуализма», как назвал их стиль один пожилой академик. Короче говоря, эти молодые математики зачастую держались, как звезды эстрады.
Малкольм уселся в глубокое кожаное кресло. Стюардесса предложила ему напитки. Он попросил:
– Диетическую колу. Размешайте, но не взбалтывайте!
Влажный воздух Далласа просочился в салон через открытые иллюминаторы.
– Разве сегодня не слишком жарко для черного? – спросила Элли.
– Вы ужасно милы, доктор Саттлер, – откликнулся Ян Малкольм. – Я целый день буду смотреть только на ваши стройные ножки. Но – нет, черный цвет очень подходит для жаркой погоды. Если вспомнить об излучении черных тел, то придется признать, что черный – вообще самый лучший цвет в жару. Он излучает наиболее интенсивно. Как бы то ни было, я вообще одеваюсь только в два цвета – черный и серый.
Элли уставилась на него, раскрыв рот от удивления.
– Эти два цвета прекрасно подходят к любой ситуации, – продолжал разглагольствовать Малкольм. – И они неплохо сочетаются – я не буду выглядеть нелепо, если по ошибке надену серые носки с черными брюками.
– А вам не скучно все время носить только черное и серое?
– Ничуть! Напротив, так я чувствую себя более свободным. Я очень ценю свою жизнь и свое время и не желаю тратить его попусту, на раздумья об одежде. Я не хочу думать каждый день о том, что же мне надеть на следующее утро. И вообще, по-моему, в мире нет ничего скучнее моды. Разве что профессиональный спорт. Подумать только – взрослые люди играют друг с другом в мячик, а весь остальной мир платит бешеные деньги за то, чтобы им поаплодировать. Но в целом мода даже скучнее спорта. И утомительнее.
– У доктора Малкольма на все свои взгляды, – пояснил Хаммонд. – Он – человек твердых убеждений.
– И странный, как сумасшедший шляпник, – весело добавил Малкольм. – Но вы должны признать, что это далеко не маловажный вопрос. Мы живем в мире чудовищных условностей. Людям приходится вести себя так, а не иначе – потому что так принято! Они вынуждены беспокоиться о чем-то – только потому, что так принято. И никому не приходит в голову – почему это так? Ну, скажите, разве это не удивительно? В нашем обществе, перенасыщенном информацией, практически никто не думает своей головой. Нам следовало бы отмахиваться от ненужных бумаг, а мы отмахиваемся от мыслей.
Хаммонд повернулся к Дженнаро и поднял руки:
– Это все вы – вы его пригласили.
– И вам повезло, что меня пригласили, – сказал Малкольм. – Потому что у вас, похоже, крупные неприятности.
– У нас все в порядке, – быстро ответил Хаммонд.
– Я всегда говорил, что с этим островом у вас ничего не выгорит, – нимало не смущаясь, продолжал Малкольм. – Я предрекал это с самого начала. – Он открыл свой кейс из мягкой кожи и достал оттуда какие-то бумаги. – И теперь, я уверен, все мы понимаем, что это будет за увеселительная прогулка в выходные. Похоже, вам придется по-быстрому прикрыть все это дело.
– Прикрыть дело? – Хаммонд в гневе вскочил со своего места. – Да вы что, это же просто смешно!
Малкольм пожал плечами – его совершенно не тронула вспышка старика Хаммонда.
– Я прихватил с собой копии моих выкладок, чтобы вы тоже могли взглянуть, – сказал он. – А оригинал аналитического отчета я отправил в «ИнГен». Математические расчеты понять так сразу непросто, но я помогу вам разобраться, чтобы вы в них не увязли. Вы что, куда-то уходите?
– Мне надо еще кое-кому позвонить, – отговорился Хаммонд и вышел из салона в смежную кабинку.
– Ну, ничего, лететь нам еще долго, – заявил Малкольм, обращаясь к остальным. – По крайней мере, мои бумаги хоть как-то вас развлекут.
…Самолет летел сквозь ночь.
Грант знал, что те, кто плохо отзывается о Яне Малкольме, не так уж и неправы, и мог понять тех, кто считает, что Малкольм ведет себя чрезмерно грубо и бесцеремонно и слишком боек в практическом применении теории хаоса. И все-таки Алан взялся просматривать его бумаги, стараясь вникнуть в смысл уравнений.
Дженнаро спросил:
– Ваши расчеты доказывают, что затея Хаммонда с этим островом обречена на провал?
– Совершенно верно.
– Согласно теории хаоса?
– Именно. Если быть более точным – согласно поведению системы в фазовом пространстве.
Дженнаро отложил бумаги в сторону и сказал:
– Можете теперь объяснить мне все это простым английским языком?
– Конечно! – сказал Малкольм. – Только сперва давайте определимся, с чего мне начинать. Вы вообще имеете хоть какое-то представление о нелинейных зависимостях?
– Нет.
– А о притяжении случайностей?
– Нет.
– Прекрасно. Тогда начнем с самого начала. – Он задумался, глядя в потолок. – Физики достигли значительных успехов в описании закономерностей поведения некоторых объектов – таких, например, как вращение планет по их орбитам, полет космических кораблей к Луне, движение маятников, пружин, катящихся шаров и тому подобных штук. Все это – объекты, движение которых подчиняется простым закономерностям. Оно описывается так называемыми линейными уравнениями, которые математики с легкостью разрешают. Мы делаем это уже много сотен лет.
– Пока понятно, – сказал Дженнаро.
– Но есть и другие виды поведения физических объектов, которые физики почти не в состоянии описать. Например, турбулентные завихрения потоков. Так ведет себя вода, вытекающая из трубы. Воздух, обтекающий крыло самолета. Погода. Кровь, протекающая через сердце. Турбулентные явления описываются нелинейными уравнениями. А их очень трудно решить – практически невозможно. Поэтому физики так до конца и не понимают сущности подобных явлений. Как не понимали и десять тысяч лет назад. Новая теория, которая объясняет нелинейные уравнения, называется теорией хаоса. Собственно говоря, эта теория впервые появилась при попытке создать компьютерную модель изменений погоды, еще в шестидесятые годы. Погода представляет собой большую и сложную систему, а именно атмосферу Земли в ее взаимодействии с земной поверхностью и солнцем. Поведение этой большой и сложной системы всегда было очень трудно понять. И, соответственно, люди никогда не могли как следует предугадывать погоду. Но главное, что вынесли исследователи из неудачных компьютерных моделей погоды, – это то, что, даже если можно понять поведение системы, предугадать его все равно нельзя. Предсказание погоды невозможно в принципе. А причина в том, что поведение такой системы очень сильно зависит от изначальных условий.