– А как вы собираетесь искать эти гнезда?
– Вообще-то в этом деле нам может помочь компьютер, – предположил Грант.
– Ну что, мы уже едем домой? – спросила Лекс. – Я хочу есть!
– Да, мы уже едем, – ответил Грант и улыбнулся девочке: – Надо же, какая ты спокойная и терпеливая!
– Уже через двадцать минут мы сможем пообедать, – пообещал Эд Регис, направляясь к экскурсионным вездеходам.
– Я останусь еще ненадолго, – сказала Элли. – И сделаю несколько снимков камерой доктора Хардинга. Надо сфотографировать больного стегозавра, а то к завтрашнему утру эти везикулы у него на языке уже рассосутся.
– А я лучше вернусь, – сказал Алан Грант. – Поеду вместе с детьми.
– Я тоже, – присоединился к нему Малкольм.
– А я, наверное, останусь, – решил Дженнаро. – Уеду потом на джипе, вместе с доктором Хардингом и мисс Саттлер.
– Хорошо, тогда мы поехали!
И они пошли к электромобилям. Малкольм спросил:
– Я не совсем понял, зачем остался наш адвокат?
Грант пожал плечами:
– По-моему, тут все дело в докторе Саттлер.
– Да ну? Наверное, это из-за ее шорт?
– Такое случалось уже не раз, – кивнул Грант.
Когда компания подошла к машинам, Тим спросил:
– Можно, я теперь поеду в передней машине, вместе с профессором Грантом?
Малкольм сказал:
– Извини, малыш, но нам с доктором Грантом надо кое-что обсудить.
– Я буду сидеть очень тихо. Буду только слушать и не скажу ни слова, – пообещал Тим.
– Это очень личный разговор, Тим, – сказал Малкольм.
– Слушай, Тим, давай лучше сделаем вот что, – пришел на выручку мальчику Эд Регис. – Пусть они вдвоем едут теперь на задней машине, а мы сядем в переднюю, и ты будешь смотреть вокруг через инфракрасные очки. Ты когда-нибудь смотрел через инфракрасные очки, Тим? Это очень чувствительный прибор ночного видения – ПНВ, – он улавливает любое инфракрасное излучение. Через такие очки в темноте все видно.
– Ладно, договорились, – согласился мальчик и направился к первой машине.
– Эй, так нечестно! Так нечестно! Почему это все достается только тебе, Тимми? – захныкала девочка и пошла за братом.
Эд Регис посмотрел им вслед и сказал Гранту:
– Могу себе представить, во что у нас превратится поездка обратно…
Грант и Малкольм забрались во второй вездеход. На ветровое стекло упало несколько капель дождя.
– Все, пора ехать, – сказал Регис. – Я тоже порядком проголодался. А на обед нам обещали приготовить чудесный банановый дайкири. Что скажете, ребята? По-моему, дайкири – это просто здорово! – Регис пнул ногой металлическую боковую панель электромобиля, сказал: – Ну все, пока! Увидимся в столовой, – пошел к первой машине и забрался внутрь.
На приборной панели мигал красный огонек. Как только все пассажиры расселись, вездеходы тихо зажужжали и тронулись с места.
Экскурсионные вездеходы ехали обратно в сгущающихся сумерках. Ян Малкольм был мрачен и время от времени настороженно поглядывал в окно. Алан заговорил первым:
– Ваша теория полностью себя оправдала. Вы, наверное, должны бы сейчас радоваться…
– Честно говоря, сейчас мне немного страшновато, – признался Малкольм. – Такое впечатление, что мы попали в очень опасное место.
– Почему?
– Не знаю – просто плохое предчувствие. Интуиция…
– А математики верят в интуицию?
– Да. Интуиция в нашем деле очень важна. Вообще-то я думал о фрактальной геометрии, – сказал Малкольм. – Вы знаете, что такое фракталы?
Грант покачал головой:
– Нет, не знаю.
– Это такой раздел геометрии. Он связан с именем некоего Манделброта. В отличие от обычной Евклидовой геометрии, которую все мы проходили в школе – квадраты, кубы, сферы, – фрактальная геометрия описывает реальные объекты окружающего нас мира. Горы и облака – это фрактальные геометрические фигуры. Так что фрактальная геометрия, можно сказать, приближена к реальности. В каком-то смысле… Так вот, Манделброт с помощью своей методики обнаружил замечательную закономерность. Он нашел, что в разном масштабе предметы выглядят почти одинаково.
– В разном масштабе – как это? – спросил Грант.
– Ну вот, например, большая гора, если смотреть на нее издали, имеет вполне определенную неправильную форму – форму горы. Но если подойти поближе и рассмотреть одну маленькую вершину этой большой горы, то оказывается, что вершина тоже имеет точно такую же форму горы. На самом деле можно увеличивать масштаб почти до бесконечности. И даже самая маленькая частичка камня, которую видно только под микроскопом, будет приблизительно той же формы, что и большая гора. В основе всех этих форм лежит одна и та же фрактальная фигура.
– Признаться, я не совсем понимаю, почему это вас так беспокоит? – сказал Грант и зевнул.
В воздухе отчетливо пахло серными испарениями вулканических источников. Вездеходы добрались до той части дороги, которая лежала вдоль береговой линии. Отсюда открывался вид на пляжи и океан.
– Это разновидность взгляда на мир, – сказал Малкольм. – Манделброт открыл однообразие всего, от меньшего до большего. То же однообразие, не зависящее от масштаба, наблюдается и в событиях.
– В событиях?
– Вот, возьмем хотя бы цены на хлопок, – сказал Малкольм. – Сохранились записи точных цен на хлопок на протяжении более ста лет. Если внимательно изучить график колебания этих цен, то выяснится, что форма графика всегда примерно одинакова, какой бы промежуток времени ни рассматривался – будь то один день, неделя, год или десять лет. И так – во всем. В каждом дне отражается вся жизнь. Вы начинаете с чего-то одного, а заканчиваете чем-то совсем другим; отправляетесь в командировку, а попадаете совсем не туда, куда собирались… И даже в самом конце жизни все человеческое существование точно так же бессистемно. Вся жизнь человека имеет ту же форму, что и один день.
– Что ж, это тоже мировоззрение, – проронил Грант.
– Нет. Это мировоззрение – единственное, которое позволяет реально воспринимать действительность, – заявил Малкольм. – Видите ли, принцип однообразия явлений, заложенный в теорию фрактальности, указывает на неизбежность возвратов к тому, что уже было. Явления могут повторяться внутри самих себя, а это значит, что заранее предсказать развитие событий невозможно. События могут внезапно меняться, причем совершенно неожиданным образом.
– Ну, хорошо…
– Но люди привыкли тешить себя иллюзиями. Мы воображаем, что любая внезапная перемена – это что-то выходящее за пределы нормального, за границы обычного порядка вещей. Несчастная случайность, вроде автомобильной катастрофы. Или же нечто от нас не зависящее – как смертельная болезнь. Мы не желаем признавать, что внезапные, резкие и непредсказуемые изменения на самом деле естественным образом заложены в ткань существования. А ведь все обстоит именно так, – продолжал Малкольм. – И теория хаоса учит, что прямых линий в природе просто не существует, хотя мы привыкли верить в них – поскольку все в жизни, от физики до воображения, казалось бы, убеждает нас в том, что они есть. Но линейность насквозь искусственна, на самом деле прямых линий не бывает. Реальная жизнь – это цепочка сменяющих друг друга взаимосвязанных событий, которые появляются одно за другим, как бусины на нитке. Жизнь – это нескончаемая последовательность случайностей, каждая из которых может повлиять на последующие совершенно неожиданно, непредсказуемо, а иногда и губительно. – Ян Малкольм откинулся на спинку сиденья и задумчиво смотрел на другой электромобиль, ехавший в нескольких метрах впереди них. – Такова истинная сущность внутреннего устройства нашей Вселенной. Но мы, непонятно по какой причине, упорно стараемся этого не замечать и ведем себя так, будто ничего подобного не существует.
И вдруг оба вездехода внезапно остановились.
– В чем дело? – спросил Грант.
Отсюда было видно, как дети, сидевшие в передней машине, показывают пальцами в сторону океана. Грант посмотрел туда и увидел невдалеке от берега темный силуэт лодки, которая привозила на остров припасы. Лодка медленно шла в сторону континента, возвращаясь в Пунтаренас.
– Почему мы остановились? – поинтересовался Малкольм.
Грант включил интерком. В динамике зазвучал голос девочки, которая возбужденно кричала:
– Смотри, смотри, Тимми! Видишь, они там!
Малкольм прищурился и посмотрел на лодку.
– Они говорят о лодке?
– Очевидно, да.
Тут из передней машины выпрыгнул Эд Регис и бегом подбежал к Гранту с Малкольмом. Заглянув в окно машины, Регис сказал:
– Вы меня простите, но эти дети будто взбесились. У вас есть бинокль?
– Зачем он вам?
– Девчушка как будто увидела что-то на лодке. Как будто какое-то животное… – сказал Регис.
Грант схватил бинокль и, облокотившись о край окна, стал смотреть в сторону океана. Вот он нашел темный продолговатый силуэт продовольственной лодки. Уже совсем стемнело, и лодка была почти не видна – только бортовые огни ярко светились на фоне темно-багрового сумеречного неба.
– Ну как, видите что-нибудь? – спросил Регис.
– Пока ничего особенного, – ответил Грант.
– Они прямо внизу, – подсказала Лекс по интеркому. – Смотрите, они внизу!
Грант чуть опустил бинокль и стал просматривать нижний край лодки, вдоль ватерлинии. Лодка была очень широкая, вдоль каждого борта по всей длине судна тянулись щитки-волнорезы. Но в такой темноте Грант ничего не смог толком разглядеть.
– Нет, ничего не видно…
– Но я их вижу! – кричала Лекс. – Вон там, сзади. Смотрите, там, сзади!
– И как малышка видит в такой темноте? – удивился Малкольм.
– Дети очень хорошо видят, – сказал Грант. – Мы с вами давно успели позабыть, какое острое зрение было у нас в детстве.
Он медленно перевел взгляд в сторону кормы и вдруг тоже увидел животных. Их темные маленькие фигурки мелькали среди таких же темных контуров кормовых надстроек. Грант увидел животных мельком, но даже при таком плохом освещении сумел разглядеть, что эти животные высотой больше полуметра, стоят прямо, на двух задних ногах, и удерживают рановесие, балансируя длинными толстыми хвостами.