Касательно истории Варшавской библиотеки в России есть интересные документы одного из первых работников Императорской библиотеки Михаила Ивановича Антоновского. Писатель, историк и переводчик, Антоновский занимался государственной службой от Адмиралтейства и флота до дипломатических поручений. В 1790 году Антоновский был в Варшаве – где по забавному стечению обстоятельств внимательнейшим образом осмотрел публичную библиотеку братьев Залуских, как бы предчувствуя, что это достояние вскоре перейдет в собственность России.
Действительно, после различных перипетий, включая арест за предосудительные мысли о России и восхваление Французской революции, с чем пришлось лично разбираться Екатерине II, в итоге оправдавшей интеллектуала, Михаил Иванович был направлен на работу в «изготовляемой тогда в С.-Петербурге Императорской Публичной библиотеке». Считается, что он и был тем человеком, который предложил именно такое название для библиотеки.
Антоновский был занят разбором фондов Варшавской библиотеки, их систематизацией, описанием, оценкой и распределением и почти сразу стал играть здесь ключевую роль. Но уже через два года дела его стали плохи – на почве постоянных конфликтов с директором библиотеки, на должность которого Павел I наперекор матушке, критиковавшей и удалившей от двора эту личность, назначил беглого французского дипломата Огюста де Шуазеля-Гуфье. Через несколько лет француз окончательно выжил из библиотеки Михаила Антоновского, его уволили в 1799 году.
И здесь начинается самое интересное.
В архиве канцелярии библиотеки хранится дело Антоновского от 1797 года, из которого следует, что Антоновский раскрыл преступную цепочку. Михаил Иванович утверждал, что под эгидой директора пропадали из еще не описанных варшавских фондов самые ценные рукописи, которых иностранные служащие и сподвижники Гуфье передавали их своим друзьям, в том числе известному тогда поляку Чацкому.
Огюст Шуазель сознательно тормозил работы по обследованию фондов, чтобы изымать из них самые ценные экземпляры, препятствовал созданию плана библиотеки. Для сравнения – Антоновский за десять месяцев классифицировал 150 тысяч томов, Шуазель-Гуфье за 2,5 года без всякого плана с большим при этом штатом высокооплачиваемых именно иностранных сотрудников сумел «привести в порядок» четверть от этого объема. Когда же Антоновский вскрыл схему воровства рукописей и написал об этом рапорт директору – тут же был уволен с комментарием, что при живом Шуазеле ему никогда не быть библиотекарем и не войти в библиотеку.
При этом француз без всякого страха рассказывает, что русские обошлись с драгоценной Варшавской библиотекой хуже, чем агаряне с Александрийской библиотекой – а сам продолжает выписывать ордера на посещение библиотеки каким-то бесчисленным иноземцам, которые не скрываясь роются в хранилищах и крадут лучшие найденные экземпляры. Честные служащие начинают исчезать из библиотеки. Проходимцы – процветают. Выделяются большие деньги на писцов, но из письма Антоновского прокурору мы узнаем, что никаких писцов библиотека не нанимала, нет и расписок, и книг, подтверждающих их работу.
Несмотря на то, что в курсе этого дела был и генерал-прокурор Лопухин, и бывший кабинет-министр Попов, и бывший генерал-прокурор князь Куракин, Гуфье сохраняет за собой должность вплоть до 1800 года, когда император изволил выслать его в Литву. Новым директором библиотеки назначают А. С. Строганова, Антоновского возвращают на службу. В общей сложности он проработает в Императорской библиотеке 14 лет, правда, в 1810 году его опять уволят, но уже из-за другого скандала – связанного с плагиатом в изданной переписке Екатерины II и Вольтера.
Немец Олеарий в 1634 году стал свидетелем визита кабардинской делегации к царскому двору. Особо Олеария заинтересовало, что кабардинцы явились в скромном виде и без особого повода или предлога для разговора с царскими чиновниками, но были одарены шелковыми кафтанами.
Хотя в XVII веке Северный Кавказ не был частью Московского государства, все-таки существовали вассально-союзнические отношения с Кабардой и черкесскими аристократами, и учитывая трения турков и персов, знатным кабардинцам, конечно же, было что обсудить в Москве, в том числе крымский вопрос, Украину и Шамхальство. Так что дорогостоящие подарки в виде меховой одежды для многочисленных посланцев с Северного Кавказа могут объясняться актуальностью вопросов геополитической обстановки в регионе.
Тем не менее Адам Олеарий в своем «Описании путешествия в Московию» пишет, что эти кавказские посланцы приезжают все больше ради одежды и подарков, зная, что всегда им дадут чего-нибудь.
Веком ранее, в 1575 году, Иван Грозный захватил три ливонские крепости: Опсель, Лиговери и Лод в нарушение договора тринадцатилетней давности, который закреплял эти города за датским королем. Во избежание войны король Фредерик II направил к князю московскому посольство. Один из датских дворян Яков Ульфельд подробно описал все путешествие делегации из ста человек в Россию. Надо сказать, по меркам того времени не так уж и много, ведь посольства из Москвы могли включать и больше тысячи человек.
Яков Ульфельд с большим удивлением и недовольством описал русский придворный этикет. Ивана Грозного он характеризует как надменного, чванливого, тщеславного и резкого человека в окружении тупых бояр и стрельцов. При этом князь был совершенно невнимательным, и попросту не слушал чтение грамот и обращений посольства, все время отвлекаясь и болтая с боярами. Одетый в дорогостоящие наряды и увешанный золотыми цепями, с жемчужным перстнем на каждом пальце, Иван Васильевич восседал на высоком троне – и особое внимание послов привлекла манера царя играть с большим золотым яблоком, усыпанным драгоценными камнями. Держава показалась датским аристократам чем-то необычным и диковинным, и их очень заинтересовало то, что царь все время поднимал ее, крутил и ставил на специальную подставку. На самом деле эта царская инсигния и самому великому князю была непривычна – совсем недавно шарообразную регалию заимствовали из Европы, и он не совсем понимал, как с ней обходиться.
Перед приемом у Ивана Грозного приставы настрого запретили послам перечислять титулы своего короля перед титулами московского князя, напомнив, что послы, однажды нарушившие это правило, были сразу же высланы из Москвы, не удостоившись приема. Как ни странно, сразу после перечисления своих титулов иностранными гостями, Иван Грозный прекратил прием и удалился переодеваться к обеду, доверив ведение самих переговоров боярам.
Быть приглашенными на пир к Ивану Грозному – это конечно знак особой милости. Впрочем, долгожданное посольство от датского короля царь пригласил, только спросив список подарков и убедившись в их достаточности. Царская канцелярия при этом намекнула, что подарки должны быть преподнесены не только князю и старшему сыну, но и непременно его младшему сыну. Позолоченный кубок считался достаточно роскошным предметом для дарения Ивану Васильевичу и его сыновьям. На пир же посольство пригласили очень просто, фразой: «Царь жалует вас, бейте ему челом». Куда же деваться после стольких недель мучительного странствия, послы на пир явились и били челом. Началось застолье с передачи блюд лично от царя по иерархии и его расположенности к гостям, послы получили блюда сразу же после главного военачальника князя Мстиславского и шурина Никиты Романовича. При каждой передаче блюда от царя все должны были вставать, выражая почтение – за этим застольем вставали 65 раз. И только после этого приступали к еде.
У княгини Ольги Палей, морганатической супруги великого князя Павла Александровича, шестого сына Александра II, есть интересное воспоминание о том, как в конце 1917 года большевики пришли отбирать ее дворец в Царском Селе. Советы постановили занять дворец за нехваткой помещений. Палей лично приняла командированного члена Совета и сообщила, что дворец большевикам занимать нельзя, так как в нем много ценностей и предметов. «А при Советах тут будет хлев!» Чтобы подсластить пилюлю, она великодушно порекомендовала отнять под советские нужды дворец великой княгини Марии Павловны – Михень, вдовы третьего сына Александра II князя Владимира. Тем более что к этому времени дворец Михень уже был разграблен. И большевики, как ни странно, послушались. Самое забавное, что дальше Палей вспоминает, как писала Михень с просьбой занять летний домик ее сына, так как его легче было отапливать, а та ответила: можете и мой дворец занимать, если надо. Бедняжка не знала, что ее прекрасный дом давно превращен в хлев – и не без участия милостивой родственницы занят красноперыми.
В «Зеркале» Тарковского есть эпизод с женой врача (которую играет Лариса, вторая жена Андрея), Марией Николаевной (которую играет мать режиссера Мария Ивановна) и обменом сережек. Так вот история с серьгами имеет реальные корни. Летом 1941 года Тарковский с сестрой и матерью эвакуировались в Юрьевец на Волге, где когда-то врачом служил отчим матери Петров. Там они жили очень бедно, на половину отцовского военного аттестата и бабушкину пенсию. Постоянно что-то обменивали, и вот однажды Мария Ивановна выменяла золотые серьги с бирюзой и выгравированными изречениями из Корана на ведро картошки. Серьги же эти в конце XIX века привезла тетка ее матери из Иерусалима, куда поехала поклониться Гробу Господню, но вместо этого вышла замуж за тюремного врача – грека Мазараки.
В «Естественной истории» Плиния Старшего есть упоминание кентавра со слов Цезаря Клавдия: гиппокентавр родился в Фесалии и в тот же день умер. Также Плиний пишет, что видел мертвого кентавра в Риме, его прислали из Египта законсервированным в меду. Мед действительно использовался для консервации тел, в основном, конечно, людей – если требовалось сохранить их для перевозки или других целей. Несколько других авторов начала эры ссылаются на это сообщение Плиния. По-видимому, показ кентавра в меду мог проходить в формате представления редкостей, свезенных со всего света. Обычно такие акции устраивали в крупных городах бродячие артисты, антрепренеры и авантюристы. Кентавр находился в сосуде с прозрачными стенками, полностью залитый медом, показывали его в темном помещении, с плотно закрытыми шторами, за просмотр взималась плата, и смотреть можно было очень недолго. Это могли быть две тушки разных животных, соединенные в одну – жеребенок и обезьяна, например.