зял академический отпуск на год. Это было в 2015-м, когда, по мнению некоторых, трансгендеры стали мейнстримом[128]. В 2015 году Кейтлин Дженнер[129] появилась на обложке Vanity Fair, тогда же журнал People назвал Лаверну Кокс[130] одной из красивейших женщин мира, в том же году на телеканале TLC вышло реалити-шоу «Меня зовут Джаз» о пятнадцатилетнем трансгендере, а сериал Amazon «Очевидное» запустил второй сезон. Запрет на открытых трансгендеров в армии был отменен в том же году. Девять штатов ответили на это так называемым «туалетным законом», согласно которому трансгендеры обязуются ходить в общественный туалет согласно полу, с которым они родились; ни один из этих законопроектов не был принят. Права трансгендеров вдруг стали самыми актуальными гражданскими правами, показателем прогрессивности, и такие подростки, как Дэвон, — с либеральными, образованными и состоятельными родителями — оказались в идеальном положении. Когда Дэвон признался в своей гендерной идентичности, никто не отверг его, никто не стал сомневаться в его решении, никто не вышвырнул его из дома, не изнасиловал и не убил, хотя чем чаще трансгендеры заявляют о себе (особенно темнокожие), тем большей жестокости подвергаются[131]. Как и у Зейна, семья Дэвона оказала ему полную поддержку, без каких-либо колебаний и сомнений: они помогли со школой, оплатили двустороннюю мастэктомию и гормональную терапию. Но, даже несмотря на это, ему было не так-то легко найти себя и свою сексуальную идентичность.
Прошло три года, и Дэвон, одиннадцатиклассник, который все еще считал себя женщиной, признался своим друзьям и семье в том, что он лесбиянка («Я никогда не переживал, что родители не примут меня таким, какой я есть», — сказал он). Но в команде по плаванию он ничего не сказал, поскольку боялся новой волны оскорблений. Он также стал встречаться с одной из своих лучших подруг, хотя отстранялся каждый раз, когда она пыталась к нему прикоснуться. Целоваться было нормально — все целуются, независимо от пола, тут «ничего сложного». Но все остальное вызывало у него дискомфорт. «В собственном теле я чувствовал себя как в тюрьме. Чтобы получить удовольствие, нужно расслабиться, а я просто лежал, напряженный, как взведенная пружина. Мне не нравилось, когда она трогала мою грудь, — логично, раз я ненавидел свою грудь, — но мне казалось, что мне должно это нравиться, так что я просто молчал. А что касается гениталий: я, конечно, не мечтал о пенисе, но не чувствовал никакой связи со своим телом и женственностью, а ведь секс во многом как раз строится на половой идентичности».
Он думал, что признание решит проблему отчуждения от тела, но он ошибся. Его жизнь стала еще печальнее. Он продолжал хорошо учиться и заниматься плаванием — был почти что совершенством, — но с питанием начались сбои: то переедал, то принимал слабительное, впадал в крайности от анорексии до булимии. Несколько раз он задумывался о самоубийстве; совершенно очевидно, у него была депрессия. Психотерапевт посоветовал пройти курс лечения для женщин, но Дэвон хотел сначала окончить школу. Родители согласились, если он пообещает лечь в клинику сразу после этого, отложив колледж на год.
Прозрения случаются в самые будничные моменты. Примерно через месяц после начала лечения Дэвон ехал в машине вместе с другими пациентками клиники. Он сидел, задумавшись, пока остальные болтали о «девчачьих вещах», и вдруг посмотрел на свои колени. На нем были мешковатые джинсы, которые он называл «мужскими». Психотерапевт недавно спросил его, зачем он носил мальчишескую одежду в детстве. Дэвон ответил, что просто не думал об этом. Но теперь он осознал, что дискомфорт, который причиняло его тело, и агония, такая острая, что привела его в реабилитационную клинику, связаны вовсе не с тем, что он «толстый». Вовсе нет. Дело совсем в другом… Ему не нравилось, как на его теле сидят эти штаны. «И тут я понял, — вспоминает он, — что чувствовал бы себя намного лучше, если бы весил на тридцать фунтов больше, но если бы одежда сидела на мне как на мужчине. И тогда я подумал: а что, если мне не нравится мое тело, потому что я не девушка?»
Несколько месяцев Дэвон обдумывал эту идею, принимая и отвергая ее, чувствуя, что это правда, но не желая ее признавать. Он переживал, как рассказать родителям. Он переживал из-за плавания. Он переживал, что «потеряет лесбиянок» (когда некоторые активистки движения за права лесбиянок писали, что мужчины-трансы — лишь инструменты в руках патриархата, это выбило его из колеи на несколько недель). Наконец он записался на семинар по гендеру, где познакомился с транссексуалами. «И вот входит один парень, — вспоминал Дэвон, — лет тринадцати, и я рот открыл от удивления, так он был похож на меня. Походка чуть более женственная, чем можно ожидать. Грудь перетянута, как я раньше делал. На нем брюки-карго, точно такие же, как я носил. Но у него были волосы на лице и низкий голос. И когда он стал рассказывать о том, что он транссексуал, я разревелся и никак не мог остановиться. На каждое его слово я мог сказать: “Это про меня! Это про меня!” В тот день мой мир рухнул. И я нашел в себе силы построить новый».
Осенью Дэвон начал гормональную терапию. Он хотел удалить молочные железы сразу же, но родители, которые полностью поддержали его, посоветовали не спешить с таким решением (большинство трансгендеров обоих полов не идут на хирургическое вмешательство либо по собственному решению, либо из-за отсутствия денег и дискриминации со стороны медицинских страховых компаний[132]). Отец Дэвона отвез его в клинику во Флориде, которая специализировалась на смене пола с женского на мужской, — персонал сказал ему, что впервые пациент приезжает с отцом, а не с матерью. Дэвон плакал от счастья, когда проснулся после операции. «Мне так полегчало, вы не поверите, как гора с плеч… или с груди, — улыбнулся он. — Раньше я, конечно, тоже мог сойти за мужчину, но теперь чувствую себя намного увереннее». Единственное, что его волновало, — плавание: по правилам Национальной студенческой спортивной ассоциации, гормональная терапия не позволяет выступать за женскую команду. После некоторых споров и решительных действий со стороны родителей в новом учебном году его приняли в мужскую команду.
Причина, по которой трансгендерные парни так заинтриговали меня и почему я решила обязательно включить их в книгу, заключается в их уникальном взгляде на маскулинность. Дэвон, как и цисгендеры-геи, говорил, что учился ходить, стоять и сидеть «как парень»; занимать больше физического пространства, чем женщины; реже жестикулировать; твердо ставить ноги на пол и подавлять в себе склонность к невербальным стимулам общения (женщины кивают и произносят поощряющие междометия, в отличие от мужчин). Пришлось и овладеть искусством мужского рукопожатия (инструкцию можно найти на YouTube). Однако, в отличие от цисгендеров-геев, он много лет жил в женском теле — пусть и «сексапильном», — что предполагает неизбежную критику, харассмент, постоянную угрозу сексуальных домогательств. Каждый парень-трансгендер, с которым я беседовала, рассказывал, какое облегчение, что ему больше не надо быть в центре внимания. Еще долго после операции Дэвон застывал на улице, когда слышал улюлюканье, прежде чем осознать, что оно направлено на кого-то другого (точнее, другую). Хатч, другой парень-трансгендер, американец корейского происхождения, отметил, что в теле девочки-азиатки жил в постоянном нервном напряжении, начиная с пубертата. Он был жертвой фетишизма и оскорблений на улице и в коридорах школы. Перед колледжем он на год уехал за границу, и там его изнасиловали.
«Теперь, когда меня считают мужчиной, все это исчезло из моей жизни, — сказал он. — Я все равно ощущаю на себе влияние расовых предрассудков, потому что азиатских мужчин принято считать более женоподобными и менее желанными. Но все равно как мужчина ты можешь жить и не бояться, что кто-то посягнет на твое тело. Конечно, среди жертв изнасилования есть и мужчины, но это большая редкость. Это один из самых ярких контрастов.
Есть еще кое-что, — добавил Хатч, — поскольку я трансгендер и при этом жертва изнасилования, я лучше понимаю, как важно обоюдное согласие в любых сексуальных отношениях, особенно сейчас, когда у меня есть мужские привилегии. Иногда мне хочется поговорить с мужчинами о том, как они относятся к женщинам. Я ведь до сих пор не знаю, чем они себя оправдывают».
Попав в колледже в мужскую команду по плаванию, Дэвон получил возможность для подобного разговора. Даже в его элитарном либеральном университете «издевки в раздевалке» было нелегко слушать, и, как другие ребята, с которыми я беседовала, он не знал, как на них реагировать. Возможно, тот факт, что он трансгендер, ставил его в более шаткое положение, а может, и нет. Вспомните, как Коул рассказывал о дилеммах, связанных со спортивной командой в старшей школе, и как Итан сменил колледж, лишь бы не конфликтовать со своей сборной по лакроссу. В первом семестре Дэвон тоже хотел уйти. Он позвонил родителям во время очередного командного мероприятия, которое проходило всего в паре часов езды от дома, и попросил забрать его. «Это чудовищная ошибка. Я не хочу быть в команде», — заявил он.
Родители уговорили его потерпеть. «Просто попробуй», — сказали они.
Он остался и вышел подышать воздухом. Капитан команды пошел за ним, чтобы узнать, что случилось. Дэвон сделал глубокий вдох и признался: его расстраивают сексистские шутки, которые так любит команда. Капитан искренне смутился. «Только что кто-то из команды рассказал анекдот! — сказал Дэвон. — “Люблю, когда женщина берет инициативу в свои руки. Но еще больше люблю, когда женщина берет эту инициативу в рот!” Ужасная шутка!»
«Но, — возразил тот парень, — это же просто для смеха!»