жизни — только от этих вещей. Личные качества? Неважно. Ну, может, если у тебя есть чувство юмора и ты всех смешишь — это неплохо, но не более того. Так что хвастаться тем, сколько девчонок у меня было, шутить об этом — единственный способ получить высокий статус. И я это делал, признаю». Когда мы встретились, в списке его «жертв» была пятьдесят одна девушка. «Секс у меня был только с четырьмя, — сказал он. — В основном мы целовались, обнимались. Хотя со многими я пошел дальше. И это сильно повысило мой статус во всех сферах жизни. Физически это тоже приятно, конечно, но я хотел лишь влиться в доминирующую культуру. Это соперничество с другими парнями — на все сто процентов».
Секрет успеха Лиама, как он сказал, заключался в уверенности или, по крайней мере, в умении ее имитировать. «Даже в таких местах, как Бэй-Эриа, где живут сплошь либералы и феминисты и сторонники женских прав, когда доходит до дела, все равно девушки ждут, что парень проявит инициативу, иначе ничего не будет. И это неплохо, но никто не говорит о том, что парни тоже сильно нервничают, и интимные отношения могут быть той еще нервотрепкой для обеих сторон. Так что на самом деле уверенность в основном напускная, нужно просто внушить себе: “Я уверен” — и вести себя соответственно. Я далеко не всегда чувствую настоящую уверенность».
Лиам не помнил имена своих подружек, не мог описать их внешность, голос, манеру целоваться — вообще ничего. В памяти осталось лишь количество. С большинством он знакомился на молодежных собраниях и в летних лагерях. В случайные связи с одноклассницами он не вступал, потому что его государственная школа была сравнительно небольшой и все могло закончиться не совсем красиво. Иногда он целовался с шестью разными девушками за один вечер, обнимался, кружил на танцплощадке, иногда вел их в укромный уголок, где можно продолжить приятно проводить время. Было весело, признавался он, но ничего… «личностного» (парень долго подбирал это слово). У Лиама так повелось с самого начала. Свой первый опыт, когда девушка пыталась доставить ему оральное удовольствие в восьмом классе, во время похода, он назвал «травмирующим»: остальные тут же обо всем узнали и подшучивали над ним. «Было нелегко смириться, что все знают о такой интимной подробности твоей сексуальной жизни, — вздохнул он. — И никакого статуса мне это не принесло. Потому что я вел себя неправильно». Он решил, что лучше развернуть ситуацию в другую сторону и использовать слухи себе на пользу. Недавно Лиам изменил свою точку зрения: «Я стараюсь строить отношения с девушками как с людьми, а не пунктами в списке. Сейчас я не горжусь своими победами, но в то время гордился и много хвастался».
Хотя Лиам обращался с девушками как с одноразовым товаром, он считал себя «общительным и сострадательным» — даже когда напивался. Он считал себя одним из тех парней, которые «упрекают своих друзей в поганом, неуважительном отношении к девушкам». И он всегда старался узнать у партнерши, насколько ей комфортно и хорошо.
«Как именно ты это узнаешь?» — уточнила я. «Ну, к примеру, я спрашиваю: “Сделаешь мне минет?”» Такой вопрос, в отличие от «Как ты относишься к оральному сексу?», некоторые эксперты по половому воспитанию считают скорее приказом, чем диалогом[164]. «Но иногда мы обходимся без слов. То есть ничего не говорим, а просто делаем».
Я спросила Лиама, предполагает ли это, что он давит девушке на голову, чтобы она опустилась и занялась с ним оральным сексом. Он кивнул: «Да, я так делал. Гордиться тут нечем, но делал».
Лиам нервно заерзал на стуле. «Я считаю себя хорошим парнем, — сказал он. — Я и есть хороший парень. Но… — У него появилось страдальческое выражение лица, будто он борется с самим собой, затем он вздохнул. — Не думал, что расскажу об этом, но почему бы и нет?..»
Был один случай после десятого класса, когда он познакомился с «совершенно шикарной» девушкой в летнем лагере. Слово за слово — и пошло-поехало. Они занялись оральным сексом, оба. Затем перешли к пенетрации. То есть Лиам этого хотел. А та девушка его не остановила, хотя согласия тоже не давала. Происшедшее они не обсуждали. Лиаму было не по себе. Он стал сомневаться, что у девушки вообще было желание. Они еще несколько раз были вместе, и каждый раз она совершенно точно соглашалась на проникающий секс, но потом резко поставила точку в их отношениях без всяких объяснений. Просто прервала общение. Сначала Лиам счел себя жертвой. «Было больно, — вспоминал он. — Я ужасно расстроился. Как парень, я должен был думать: “У меня был секс, так что мне не на что жаловаться”. Но на самом деле она меня просто опустила. Мне было очень грустно, я не понимал, что происходит. Я и не догадывался, что она закончила отношения, потому что я использовал ее».
Он старался забыть об этом случае. Так или иначе ему это удалось, по крайней мере на несколько месяцев: он вернулся домой и занялся учебой, встречался с друзьями, готовился к поступлению в колледж. Но позже воспоминания стали его мучить. «Я и правда ее использовал, — сказал он. — Так и есть. И часть меня говорит: “Не надо было этого делать”. И я сожалею. Но другая часть совершенно сбита с толку. Потому что я знаю людей, которых действительно использовали, агрессивно принудили к сексу. Это было совсем не так — ну, я так думаю. Но откуда мне знать… Не понимаю, как к этому относиться. Не понимаю, как надо поступать».
Дебаты по поводу обоюдного согласия в сексе бушуют в кампусах колледжей с 2011 года. Именно тогда администрация президента Обамы направила письмо «Дорогие коллеги» руководству университетов, напоминая, что они ответственны за выполнение всех пунктов раздела IX Поправок об образовании, включая сексуальные правонарушения. На тот момент три четверти университетов утверждали, что у них не отмечены случаи сексуального нападения, во что верится с трудом. Столь оптимистичному заявлению противоречили и результаты опроса общественного мнения в кампусах Ассоциации американских университетов, охватившего 150 000 студентов из 27 государственных и частных университетов. Выяснилось, что 23,1% девушек-студенток подверглись сексуальному нападению с применением физического принуждения, жестокости и насилия после поступления в колледж, из них 10,8% — с проникновением[165]. К 2014 году штат Калифорнии предписал, чтобы все университеты, получающие государственное финансирование, применяли стандарт «согласия, не допускающего сомнений» во время разбирательства дел по сексуальным правонарушениям. (Согласно другому постановлению, учебная программа государственных колледжей должна включать просвещение в области обоюдного согласия в сексе, однако нигде не указаны конкретные рекомендации по ее содержанию.) Иногда этот закон называют «“да” значит “да”», и он обязывает сексуального партнера получать «не допускающее сомнений, осознанное и добровольное» согласие партнерши на каждом этапе интимного общения. Год спустя Нью-Йорк принял сходный закон, когда уже 800 кампусов по всей стране использовали упомянутый стандарт при принятии судебных решений. Это большой шаг вперед по сравнению с недавним прошлым, когда считалось, что, если девушка не говорит «нет», разрешается все.
Когда в 2010 году я только начала беседовать с учениками старшей школы и студентами колледжей по поводу секса — до письма «Дорогие коллеги», до Дональда Трампа с его «издевками в раздевалке», до падения Харви Вайнштейна, подъема движения #MeToo, приговора Биллу Косби, обвинений против Бретта Кавано, — большинство, и мужчины, и женщины, считали изнасилование тем, что делают незнакомцы в темных подворотнях. Поэтому тот факт, что даже Лиам задумался о своих действиях, как ни странно, внушает надежду. Это знак, что молодые люди стараются (хотя и не всегда искренне) осмыслить новое понимание гендера, секса и силы, противоречащее традиционным, укоренившимся ожиданиям. За очень короткое время достигнут значительный прогресс, ведь еще в 1993 году New York Times шутила над политикой обоюдного согласия в Антиохийском колледже, назвав ее «поцелуями в законе».
Некоторые парни, с которыми я беседовала, нашли эротическую привлекательность в принципе «“да” значит “да”». Помните Уайетта, «козла-феминиста», который сказал: «Согласие девушки очень возбуждает. Мне безумно нравится, когда девушка говорит: “Да! Я хочу, чтобы ты это сделал”. Так я чувствую, что ей действительно хорошо. Это же замечательно для обоих — такое взаимопонимание»?
Других мотивировала не чувственная сторона, или личная этика, или элементарное человеческое достоинство, а желание избежать неприятностей. Закари, ученик выпускного класса из Бэй-Эриа, раскрыл мне свою философию — и, мягко говоря, он не улавливает сути. «Если девчонка хочет пойти дальше в нашу первую встречу, я такой… — он всплеснул руками, словно обжегся, затем поглядел вниз, где якобы должна быть голова девушки. — Она может делать все, что ей вздумается. Не возражаю. Но лично я этим не буду заниматься, потому что у меня уже настоящая паранойя».
На практике же молодые люди, которые действительно понимают новый стандарт и считают его справедливым, не всегда ему следуют, даже когда утверждают обратное. В 2015 году Николь Бедера, докторант факультета социологии Университета Мичигана, провела подробные интервью с сексуально активными мужчинами, гетеросексуалами, студентами колледжа, в котором действовало сразу несколько просветительских программ относительно обоюдного согласия[166]. Почти все они смогли дать по крайней мере примерное определение этой концепции: например, оба партнера хотят делать то, что они делают. Большинство соглашалось c требованием осознанного, неоднократного и добровольного согласия всех сторон на сексуальные действия. Более трети полагали, что регулярно добиваются вербального согласия. Однако когда их попросили описать свой последний опыт случайных связей и отношений, оказалось, что всего 13% опрошенных обсуждали с партнершей свои намерения, причем преобладали ситуации, в которых обсуждение инициировали девушки.