– Погоди-погоди, это в романе так: «Я увлекся»? – отозвался Герлик.
– Нет, конечно. Это я в том смысле, что чрезмерно пользуюсь вашим расположением ко мне.
– Ну ни капельки, совсем ни капельки, – сказала Сара и посмотрела, насколько хорошо булавка скрыла порванное место на брюках Ефима.
– Красный командир, что вы, что вы… – сказала княжна. – Такая фильма, такая готика… И все так живописно… Честно сказать, не ожидала.
А вот мнение Доры было иным:
– Обычная приключенческая литература.
– Да, кажется, я все же увлекся, пародия на приключенческий роман превратилась в настоящий приключенческий роман.
– Ефим, брось кокетничать. Какой характерный персонаж твоя Ольга Аркадьевна. Я ведь ее так и вижу. Да нет, постой, я же ее и вправду видел, в Вене!.. Вскоре после нашего с тобой знакомства. Помнишь? Она с мужем еще была. Странный человек. Очень странный. И оба только о Джордже Ивановиче и говорили… А она, как его имя произнесет, так сразу ладошки сложит по-индийски и к груди их поднесет.
– Ольга Аркадьевна – образ собирательный. – Ефим не хотел, чтобы его романное прошлое, к которому он так ревностно относился, налетело на настоящее, где все не учтено, все лепится подряд, без выборки художника. Но Герлику, видимо, очень хотелось стянуть неизвестное прошлое друга с хорошо известным настоящим.
– Вот только не надо мне говорить о собирательном образе. Все собирательные образы рассыпаются в том месте, где они появляются.
– Только не кипятись, – успокоила Герлика княжна, – Не надо. – И, воспользовавшись паузой в рассказе Ефима, спросила его: – Лучше скажи нам, Герлик, где это ты был?
– Они так спешили, – Герлик показал запыхавшегося бульдога с высунутым языком, – что все приходилось делать по два раза. Школьник тоже молодец. Когда чеки и расписка были подписаны и скреплены, обнаружилось, что он расписался не в том месте.
– И много было денег? – поинтересовалась у брата Дора.
– Какая разница. – Герлик пережевывал пастилу, которую ему только что положила в рот княжна. – Не так давно я понял, что вопрос наличия денег – это всего лишь вопрос их циркуляции, деньги должны приходить и уходить. Оставаться на твоем счету их должно ровно столько, – он чуть не поперхнулся, княжна поднесла ему бокал вина, чтобы он запил пастилу, – чтобы… чувствовать себя более или менее спокойным. – Княжна постучала Герлику по спине, из бокала выплеснулось немного вина на ковер.
Дебора возмутилась:
– У тебя все сыпется, все проливается!..
– В противном случае… кхм-кхм… в противном случае это либо нерадивость и пагубные привычки, либо скаредность и инфантилизм.
– Судя по всему, они теперь решили посылать за деньгами Школьника. – Дора улыбнулась, ей стало легче после того, как она разгадала чьи-то намерения.
– А я тебе о чем, сестрица… Я стоял над Школьником и одним глазом смотрел на часы, а другим – чтобы он не промахнулся с подписями. Что касается того малого, что был «курьером», по-моему, он остался доволен. Мы должны были посчитать все по дороге на вокзал, но не успели. Впрочем, по бумагам все должно сойтись.
– По правде сказать, я ничего не понял… – честно признался Ефим.
– Прости, друг, дела семейные. Помогаем нашему брату еврею в столице нашей Родины, впрочем, не только в столице, судя по тому, как лучезарно улыбаются при виде меня Рапопорт, Шраер и Суперфин.
– Ах вот что, – сказал Ефим и вспомнил одного крупного киночиновника, который заявил Маре: «Если вы настоящий советский патриот, вы не должны помогать советским детям. Советские дети не нуждаются ни в чем, тем паче в вашей фильме».
«Как эта страна могла попасть всецело в лапы урода-подлеца?!» – чуть не вырвалось у него. Ефим в бешенстве сжал кулаки: «Надо было его убить еще в Польше!.. Отомстить за проигранную войну, за себя, за тех, кого он уничтожил и кого еще уничтожит».
А Герлик все возмущался и возмущался:
– Да они же папу за нэпмана недобитого считают… А что ты думаешь, Школьник просто так приходит? Во-первых, он в доле, во-вторых, ему надо вынюхать, кто к нам на субботу заглянул. Они же все в синагоге – и нашим, и вашим, а иначе бы Багиров их как плевок растер…
– Ну ладно, хватит, – одернула брата Дора, – если ты заведешься, тебя потом не остановить.
Она встретилась взглядом с Ефимом.
– Мы вас прервали. Это все Герлик, будто на пожарную лестницу влез. Вообще-то он у нас очень спокойный.
Тут подоспело и главное угощение – большой фруктовый торт с орешками.
– Ефим, а ты свой кусочек торта получишь после новой главы, – сообщил Герлик.
Все рассмеялись. И Ефим тоже.
Глава восьмаяПан Леон
Тучи то вовсе скрадывали свет, то неохотно пропускали его вдалеке над холмами, и тогда косые острые лучи, прорезая густые серые клубы, подсвечивали нарезки полей, словно только что расчесанных гребнем. Слева и справа тревожно трепетала листва, и никли огненные верхушки деревьев, как это часто случается перед дождем. Воздух казался чистым, и чистота его и сокрытая легкость побуждали принять скорое и, конечно же, единственно верное решение.
А вот голубей в небе не было. Уже не было. И отсутствие их будто лишало небо той заведомой высоты, какую еще совсем недавно сообщали ему безучастные к происходящему внизу голуби.
«А может, не безучастные? – поправил комиссар кого-то из далекого будущего. – Когда жизнь под облака уходит, кто ж ее разберет».
Верховой и Ефимыч шли по заметно поредевшей липовой аллее, делясь впечатлениями от той тишины, которая выпадает порою в дни войны и вспоминается перед началом боя, в особенности если бой не обещает легкой победы, а уже готовая залепить рот земля отдает гнильцой.
Порядком отставая от комполка и комиссара, безмятежно разбрасывая ногами палую листву, за ними шли эскадронные Кондратенко и Ваничкин. Командир второго эскадрона, также званый на обед, сославшись на невыносимую зубную боль, отказался поддержать товарищей. Про хозяина поместья и его матушку здешние столько всего разного ему наговорили, что бравый эскадронный решил от приглашения воздержаться. «Пущай на луну барскую без меня слетают, а я их по возвращении послухаю», – осторожно поделился он своими соображениями с ординарцем.
– Никак ливень собирается, – посетовал на природу комиссар, когда они с комполка вышли наконец из аллеи на открывшуюся взору панскую усадьбу, стоявшую на некотором возвышении.
– Ась?..
– Ливень, говорю, собирается…
– Ливень рассчитан природой, а у нас с тобой все дела в обход нее, родимой. Сказочно-невозможные у нас с тобой дела. Хуч три потопа в день – сдюжим, браток.
Комиссар незаметно глянул на комполка, как это часто делают дети, неуверенные в реакции родителей.
– Эх, Ефимыч, что нам Баварская Советская Республика, мы с тобой до Индии доберемся. Разобьем над ихними магараджами шатер революции, растянем над океяном зарю вековечную! – Он обвел газетным свертком по контуру накинутой на верхушки лип тучи. Получилось смешно и как-то очень по-древнеримски.
Комиссар тоже посмотрел на тучу, но так, словно спрашивал ее, не померещилось ли ему то, что происходит.
– А уж после Индии все у нас с тобой, брат Ефимыч, под гармонь пойдет, как то товарищ Троцкий с Лениным обещают. Веришь в то? Что молчишь? Эко как развернуло тебя на скаку-то! А сам ведь еще в мае при начдиве Илюшине пел: «Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару революции!»
«Музыка смолкла, лампы погасли», – мысленно прокомментировал происходящее Ефимыч и вспомнил май, вспомнил, как рвались они к «решительным битвам и громозвучным победам», отдавая на время Киев и отступая на время за Днепр. А сейчас и сказать-то нечего. Что тут скажешь после чрезвычайной сессии ВЦИК. «А не поторопились ли они там, наверху?» – задал он себе вопрос и, ответа не найдя, спросил Верхового:
– Не понимаю, почему нам надо ждать?
– Это ты о чем?
– Это я о сентябрьской сессии, о переговорах… о перемирии, – сказал он, не отрывая глаз от липовой тени, на которую должен был сейчас наступить.
– Я бы тебе сказал, Ефимыч, да боюсь, нас птицы обгадят.
Светло-голубые глаза Верхового смотрели на комиссара рассеянно, его явно занимали какие-то свои мысли. Невеселые.
– Что ординарец твой? Доверяешь ему?.. – как бы небрежно спросил он.
– Могу часы сверять по Тихону. И в заводе он не нуждается.
– А мой Матвейка теперь с ординарцем Ваничкина в обнимку. – Верховой грустно улыбнулся. – Он, видите ли, считает, что они из настоящих яиц вылупились, а мы – нет. И ты тоже, Ефимыч, поосторожней с Тихоном.
– Думаешь, судьбу нам беспокойную готовят?
– Судьбу нам овражную готовят, Ефимыч, вот что я тебе скажу. На тебя да на Кондрата положиться могу, а остальные предадут, к бабке не ходи.
Комиссар с комполка вступили на мягкую, выстланную желтым ковром лужайку. У усыпанной листвой скамейки, разыскивающей одиноких путников, подождали, пока подтянутся эскадронные, и уже вчетвером подошли к широким щербатым ступеням, ведущим к панской обители.
– Да, не дурен домик! – не удержался от восхищения комиссар.
– А сам сколько раз твердил: «Кто восхищается статуей императора…»
– Не мои то слова…
– …Ясное дело – не твои. Для рождения подобных слов только у товарища Ленина возможности неограниченные. Ну еще у товарища Троцкого кремлевский мандат имеется, – добавил с заминкой Верховой. – По всему видать, светловельможному пану недолго так барствовать: годика два, от силы три. Так что полюбуйся объектом, комиссар, детишкам апосля расскажешь… Хотя не надо им, потому как несмышленые они, может статься, восхищаться императором начнут апосля статуи. И что тогда делать будешь, Ефимыч, особиста нашего на самого себя вызывать?
Ясновельможный пан встречал гостей у парадного входа ухоженного двухэтажного дома с зеленой свежевыкрашенной крышей, благодарил «господ офицеров» в самых что ни на есть старомодных и высокопарных выражениях за то, что приняли его приглашение. И делал он это та