Лара посмотрела туда же, куда и он. Лицо девушки искривилось.
– Нет! – со злостью повторила она. Ударила кулаком по спинке кровати. – Не дождешься!
И вдруг кинулась прочь из палаты.
***
… Он был – но его будто уже и не было.
Он летел к свету. Не к смертельному солнцу, а к доброму, ласковому свету.
Впереди были тишина и покой. Он знал это, он стремился туда – но какая-то сила все отбрасывала и отбрасывала назад. К боли, к побоям, к унижениям…
«Я не хочу, – уговаривал силу Кирилл. – Не надо, пожалуйста… Оставьте меня… Я устал. Целый год в этом не сознавался, даже себе – но я смертельно устал. Пожалуйста, отпустите…»
Кажется, его мольбы наконец услышали. Он полетел быстрее. Благодатный, спасительный свет стал различимее. Приближался…
… – Бункерный! Ты охерел?!
Неведомая сила рванула назад.
Рэд. Его не видно, но это он. Странно. Откуда он здесь?.. Тишина и покой никак не вяжутся с командирским непокорным нравом.
– Завязывай, слышь?! Люк, Сашка, Гарик – а теперь ты? Хватит! Очухивайся! Маринка с тетей Аней в три ручья ревели, как тебя увидали. Они думали, тебя гранатой в блин размазало, знать не знали, что Толян с собой уволок, а то бы никогда не бросили! Нельзя сдаваться, слышь? Ты боец, или крючок поросячий?!
… – Бункерный! Что за хрень?!
Новый рывок. Новый голос. Жека… Ну, этот куда угодно пролезет. Для него никогда запертых дверей не существовало.
– Ты на кого подругу свою кидаешь? Она тут три месяца на тебя, как папа Карло, впахивала, с Бункера сбегла – а ты вон чего удумал… Бросай это дело! Не ты первый обгорел, не ты последний. Похуже сгорали – и ничего, выцарапывались…
… – Бункерный, ты почему такая сволочь?!
Олеся. В голосе – недоумение и укоризна.
– Я на тебя сколько сил положила, а ты помирать?!
Его тянут и тянут назад. Спасительный свет все удаляется. Он знает, что стоит лишь перестать слушать, отвлечься от настойчивых призывов – и голоса смолкнут. Стоит сделать рывок, всего один рывок, сказать себе, что не хочет больше, не желает их видеть – и всё! Но почему-то этого не делает. Никак не соберется с силами.
– Кирюша, мальчик мой!
Сергей Евгеньевич… Странно. Он-то как в этой компании оказался?
– Я не знаю, что с тобой произошло. Мне страшно думать, что тебе довелось пережить… Тебе больно, обидно. Ты разочаровался во всем и пытаешься уйти… Мальчик мой, не делай этого. Пока ты жив, есть шансы все исправить. У мертвых таких шансов нет… Помнишь, я говорил: ученый не должен сдаваться! Ученый обязан находить в себе силы, упав, подниматься – и идти, снова и снова, искать новые пути… Если не ты – то кто? Мальчик мой, вернись…
– Кирюша!..
Даша.
– Знаешь, я такая дура была, когда тебя не слушала! У тебя замечательные друзья. Они скакали – долго, по солнцу, чтобы тебя спасти. Они не верили, что ты умер! Они сами обгорели, очень сильно! Мы так спешили сюда… Кирюшенька, пожалуйста…
… – Бункерный!!!
Этот голос – самый отчаянный из всех и самый пронзительный, он перекрыл прочие, и, единственный, звенит теперь в ушах.
– Не смей умирать! Милый мой, хороший! Не умира-а-ай…
***
Вспоминая потом, как всё было, Григорий сам себе казался участником театра абсурда. Сумасшедший режиссер ставил очень странную пьесу.
Выскочившая из реанимации Лара убежала, оказывается, не для того, чтобы забиться в угол и рыдать, она привела с собой Джека.
Тот очнулся недавно – бледный и осунувшийся, едва волочил ноги. Одной рукой держался за Лару, в другой сжимал штатив от капельницы, с покачивающейся на стойке бутылкой. Вынуть из предплечья катетер ни Джек, ни Лара не удосужились.
Гневный вопрос: «Вы с ума сошли?!» – застрял у Григория в горле. Он понял, что никакие окрики адаптов не остановят.
Лара и Джек беспрепятственно приблизились к лежащему Кириллу.
– Ну? – требовательно спросила Лара.
Ах, ну да, – вспомнил Григорий. Парень ведь – эмпат. Очевидно, он здесь для подтверждения диагноза.
Джек, на секунду отрешенно застывший над Кириллом, покачал головой.
– Нет! – снова, со всхлипом негодования, крикнула Лара.
– Что? – в дверях показался Рэд.
Он выглядел еще хуже, чем Джек – ковылял так же, как тот, со штативом в руке, сиреневые губы дрожали, – однако глазами сверкал решительно. Рэда поддерживал незнакомый Григорию худощавый юноша. Замыкала шествие Даша.
– В натуре, отъезжать собрался, – ни на кого не глядя, бесстрастно доложил Джек. – Звук идет, такой… Будто год без продыху по болоту полз. Голодно, жарко, ноги вязнут, мошка жрется – а болоту конца-краю не видать. Обрыдло ему всё.
Лара схватилась руками за лицо и замотала головой:
– Нет! Неправда! Он не умрет!
– Уймись, – одернул Рэд. – Мало ли, что кому обрыдло.
Лара смолкла.
Рэд подошел к Кириллу. Долго посмотрел на него, потом на Джека.
– Жека. Ты болтал как-то, спьяну… Что, вроде, можешь…
– Спьяну и ежик – снежный барс, – отводя взгляд, буркнул тот.
Бессмысленные реплики – на посторонний взгляд. Но Григорий вдруг ясно понял, что адапты сказали сейчас друг другу очень многое.
Джек подобрался. Вместо Лариного плеча оперся руками о край реанимационной кушетки. Оглянувшись по сторонам, позвал:
– Подойдите. Все… Надо, чтоб не один я… Чтобы он услышал. – Скользнул взглядом по Григорию. Требовательно спросил: – А старик ваш где? Евгеньич?
За растерявшегося врача ответила Даша:
– Здесь! Недалеко, в другой палате.
– Прийти сможет?
– Он сам не ходит, в кресле только… Но я привезу! Я сейчас!
Даша опрометью кинулась к двери.
– Дарья!
Григорий вскочил, собираясь метнуться следом. Но путь внезапно преградил худощавый юноша, помогавший Джеку.
Безмолвно вырос в дверном проеме, расставив руки в стороны. Поза выглядела красноречиво.
– Не мешай, доктор, – серьезно попросил Джек.
– Сергей Евгеньевич болен! Что вам от него нужно?
– А бункерный через пять минут вообще откинется. И ему уже ничего не будет нужно.
– Если ты рассчитываешь на то, что Кириллу каким-то образом сможет помочь Сергей…
– Доктор. – Джек вздохнул. – Вот, ей-богу – без понятия, на что я рассчитываю! Паршивый из меня счетовод. Одно могу пообещать, хуже не сделаю. – Он по-прежнему держался за кушетку. Чувствовалось, что на ногах стоит с трудом.
– Да куда уж хуже-то… Ладно, черт с вами. – Григорий, махнув рукой, сел. – Делайте, что хотите.
Скоро вернулась Даша, вкатила в реанимацию кресло с сидящим в нем Сергеем Евгеньевичем.
– Так надо, – уговаривала она, – Сергей Евгеньевич, пожалуйста! Кирюше очень плохо.
Джек кивком указал ей, куда поставить кресло. Крепче вцепился в край кушетки.
– Говорите, – приказал он. – Я откроюсь, как могу… А вы все – говорите!
– Что? – лепетнула Даша.
– Да по фигу, что! Главное, чтобы до него дошло. Что есть ему, для чего оставаться… Быстро! Отъезжает, я его почти не слышу… Быстро, все вместе – ну!
Несколько секунд висело мертвое молчание – должно быть, никто не знал, что говорить и с чего начать. А потом они, повинуясь команде, действительно заговорили. Вразнобой, но с одинаковым отчаянием.
Они кидали в Кирилла ласковые и сердитые, отчаянные и полные надежды слова. На разные голоса упрашивали не умирать. В реанимации поднялся невообразимый гвалт, прибежали всполошенные Оля и Светлана Борисовна.
Григорий повелительным жестом заставил обеих застыть на пороге. Он смотрел на Джека. Тот страшно побледнел, лицо исказилось. В кушетку вцепился так, будто собрался оторвать поручень.
Поневоле вовлеченный в эту буффонаду, не имея ни сил, ни возможности ее остановить, Григорий повернулся к осциллографу.
Сердечные колебания затухали. До рокового писка оставались секунды.
Нервы сдали окончательно. Григорий сделал то, чего в нормальном состоянии не допустил бы никогда – закрыл глаза. Потом усилием воли заставил себя их открыть.
Он – врач. Он – профессионал. Констатация смерти – его прямая обязанность.
Открыв глаза, Григорий им сначала не поверил. Моргнул – решил, что показалось.
Не показалось. Белая, почти сплошная линия осциллографа подпрыгнула. Потом снова. И снова… Два, – машинально отметил Григорий, – два и два, два и пять… Не может быть!.. Он метнулся к прибору. Но сказать ничего не успел.
– Есть! – опередив его, прохрипел Джек. – Сдернули. – И, увлекая за собой штатив, уже без сознания рухнул на пол.
***
– Гриша, будь любезен… расскажи, что произошло? – говорил Сергей Евгеньевич с трудом. После каждого слова подолгу вдыхал и выдыхал. – Кто… так обошелся с Кирюшей? Для чего нужны были… эти чертовы реактивы?
Григорий вздохнул.
Вспомнил, как подскочил к упавшему Джеку Рэд: «Доктор!.. Ларка!.. Помогите!»
Как в реанимации появились Вадим с Еленой: «Сюда теперь пускают всех, кроме нас?!»
Мрачный взгляд Рэда в сторону Вадима: «Да расколюсь я, никуда не денусь! Только Жеку откачайте. И бункерного».
После того, как не верящий сам себе Григорий подтвердил, что Кирилл выживет, а Джек – и подавно, Рэд действительно все рассказал. Ну, как «рассказал»… Уложился в десяток фраз. На возмущенные и недоверчивые реплики он не реагировал, ровно, без эмоций чеканил слова.
Герман обменял Кирилла на своих ребят, оказавшихся в плену: Олесю – так Григорий неожиданно узнал, что худощавый юноша вовсе не юноша; и Джека – так вот, где парня ногами-то били, запоздало понял он.
Кириллу адапты пообещали, что освободят из плена, если он сумеет взорвать Толяновы оружейные склады. Местом для добычи составляющих взрывчатки определили бункерное хранилище. Кирилл долго уговаривал адаптов рассказать обо всем Сергею Евгеньевичу и Вадиму, но его не стали слушать, решили действовать тайно, и в Бункере, вместе с доставщиком продуктов, появился Джек. Стащил у кого-то пропуск и убедил Дашу помогать ориентироваться в хранилище. После того, как Кирилл получил нужные реактивы, оружейный склад во Владимире он действительно взорвал и сумел бежать. Толян бросился в погоню. Во что превратил Кирилла, когда догнал, бункерные жители видели своими глазами.