Но хорошо понимаю нетерпение спрашивающего, ибо живет в нас и вечно будет жить святой закон побратимства: «Сам погибай, а товарища выругай».
А если нельзя? Если не имеешь на это права?!
И кажется мне, мой незнакомый друг, что представление твое о работе разведчика весьма поверхностное. Мол, все просто: смокинги, фраки, белоснежные манишки, приемы. Полковники, которые за коктейлем или картами выдают сверхсекретные тайны. Явки в роскошных коттеджах. Генералы, будто созданные для того, чтобы их выкрадывали вместе с портфелями, где хранятся тайные планы самого фюрера. Роскошные женщины. Бешеная погоня. Перестрелки.
Я знаю, иногда и такое можно увидеть на приключенческом экране, прочитать в некоторых «шпионских» книжках. В жизни, однако, все сложнее и трагичнее.
Судьба разведчика…
Представьте себе чекиста (мне не так давно поведали эту историю), которому удалось три года прослужить в войсках СС. Десятки, сотни раз смотрел он в лицо смерти. И погиб в самый канун Победы. Не от вражеской — от партизанской пули: подвел мундир.
Жизнь разведчика… А если ты мать, и твой сын, комсомолец-подпольщик, знает, что ты на службе у самого шефа гестапо — секретарем-переводчицей, и в его взгляде ты постоянно читаешь презрение, омерзение. На твоих глазах его, раненного в стычке с гестаповцами, допрашивают, пытают. Ты не имеешь права выдать себя жестом, взглядом — ни перед врагом, ни перед ним: и твой сын, твоя кровинка, твоя гордость идет на смерть, так и не узнав, что каждый твой шаг и этот последний, на лезвии ножа, приближает Победу, что тобой, верной дочерью партии, майором Комитета государственной безопасности, Героем Советского Союза будет гордиться Родина. И единственное горькое счастье выпадет вам: быть похороненными рядом, даже в один день — в только что освобожденном от гитлеровцев городе.
Скромная могила на старом кладбище в одном из прибалтийских городов. На белом мраморе слова:
«Герой Советского Союза, майор Государственной безопасности Лидия Калнинь и красноармеец, подпольщик Янош Калнинь — 12 мая 1944 г.».
Судьба разведчика… Бывает, только от одного твоего слова зависит твоя жизнь, и ты молчишь, хотя знаешь наперед, что будут терзать твое тело. И будет камера смертника, и в последний раз — небо, звезды, чахлая зеленая трава на тесном тюремном квадрате, и стена, выложенная красным кирпичом, чтобы не оставалось пятен.
И перед твоими глазами, пока не погаснет в них солнце, будет мастерски изготовленная «специалистами» из гестапо фальшивка, адресованная твоим товарищам, «документ», клеймящий тебя как предателя.
Что тогда? Что может быть ужасней этого, страшнее? А еще страшнее, втиснувшись в сено, лежать и слушать, как бьют по щекам девушку, почти подростка, затаив дыхание, сжавшись в клубок ненависти, видеть, слышать, как пытают твоих товарищей, — больших мук мне не довелось и, надеюсь, никогда не придется узнать. Броситься на помощь, услышав крик Стефы, — таким, именно таким было мое желание. Стрелял я неплохо и, наверняка, убил бы несколько гитлеровцев. Что меня удержало? Задание. Неравный бой (солдат было не меньше тридцати) кончился бы гибелью всех нас, провалом дела. А что по сравнению с заданием, от выполнения которого зависела судьба многих людей, судьба города, значила гибель двух-трех гитлеровцев, моя жизнь?..
В лесу тихо. Только осины гудят. Млеет под сентябрьским солнцем папоротник. Лежу в густых зарослях, подвожу невеселые итоги дня.
Схвачены Врубли, Ольга. Рация в руках у гитлеровцев. Но… обыскивали небрежно. Значит, охотились только за рацией? Запеленговали? Возможно. Почему не сожгли дом Врублей? Оставили как западню?
Спокойно… Спокойно. Главное, восстановить связь с группой, с польскими товарищами, всех предупредить. И тут я вспомнил… Скомский. На сегодня у меня назначена с ним встреча. А может, он и выдал? Сын помещика. Кого привлек? Где твое классовое чутье, капитан Михайлов?
Спокойно… Спокойно. Ведь он давал информацию. Ценную информацию. Дорого обошлась она вермахту. И Михал любил повторять: «Хоть и панского семени, а чло́век». Нет, не похож Скомский на предателя. А может?..
Шаги… Он. В той же охотничьей куртке. Чем-то встревожен. Я тихонько, как было условлено, крякнул уткой.
— Капитан! Живы?
Скомский уже знал о нашей беде. Видел крытую немецкую машину с антеннами: два кольца, вдетые крест-накрест одно в другое. За ней в сторону Кракова промчались еще две машины, набитые солдатами. Из одной — не привиделось ли? — слышал голос Ольги Совецкой. Думал, что и меня схватили… Уже не надеялся.
Постой… Постой… Машина с антеннами. Значит, не предательство — запеленговали. Случилось то, чего я больше всего боялся. Впрочем, окончательные выводы делать рано.
— Вам нельзя здесь оставаться, пан капитан. Немцы могут возвратиться с собаками.
Юзеф изложил свой план. На опушке леса ждет наш связной Генрик Малик. Он и принесет мне одежду от Скомского. Сам Юзеф будет ждать меня в своем саду: дом Скомских пока вне подозрений.
Вскоре примчался Генрик. Притащил брюки, куртку, шляпу. И все пришлось впору. Мы с Юзефом почти одного роста.
Генрика отправил в Краков. Пусть немедленно поставит в известность товарища Михала. А тот уже найдет способ предупредить Грозу, Грушу, своих людей.
Эту ночь я провел у Скомских. Как сквозь сон запомнились старый Скомский, сад, большой помещичий дом с застекленной верандой.
НА «ПОЖАРНОЙ» КВАРТИРЕ
«Господин Тегель!
В субботу 16 сентября в селе Санка на квартире крестьянина Врубля гестапо из г. Кшешовице арестовало русскую радистку Ольгу. Мне известно, что вы, как здравомыслящий человек, давно потеряли надежду на успех Германии в этой войне. Вы неоднократно высказывали свое неудовлетворение властью Гитлера.
Мне также известно, что Нойман из гестапо является вашим приятелем и другом. Вместе с ним вы часто проводите время. Вот поэтому я решил обратиться к вам с деловым предложением: договоритесь с господином Нойманом и организуйте побег Ольги. Если это невозможно, найдите иной способ ее освобождения. Посодействуйте также освобождению батрака Врубля из Санки и его дочерей. Если вы сделаете это, я гарантирую вам и вашей семье жизнь, обещаю, что вы займете должное место в новой Германии. Если в этом окажет вам помощь Нойман, с ним поступим так же.
Если же вы не сделаете этого и попытаетесь задержать подателя настоящего письма, я обещаю вам и Нойману немедленную смерть.
В вашем районе имею достаточно сил для вооруженной расправы с кшешовицким гестапо, а также и с вами. Срок исполнения моей просьбы устанавливаю 24 сентября сего года.
Это письмо я написал в местечке Чернихув под самым носом гестапо.
Было так. От Скомских я ушел на рассвете. В лесу на условленном месте меня уже ждал предупрежденный Владеком Метек — бывший телохранитель и адъютант Ольги.
Метек сообщил: арестов больше не было, товарищ Михал уже знает, о провале, принял меры. В Чернихуве, на конспиративной квартире меня ждут.
Ночь застала нас в пути. Лес казался бесконечным. Метек по одним только ему ведомым ориентирам шел и шел вперед. В полночь вышли на окраину местечка. Я знал: где-то здесь жандармский пост, комендатура. Куда же ведет меня Метек? Вошли во двор какой-то усадьбы. Смотрю: обыкновенный колодец — сруб с барабаном.
— Проше пана в студню…
Заглянул. На глубине двух-трех метров темное зеркало воды. Раз приглашают — значит надо.
Нащупал носком ботинка лесенку, спустился примерно на метр. Слева замерцал огонек. Я нырнул в боковой люк и оказался… в комнате. На столе — пишущая машинка, радиоприемник, по углам — автоматы, нары. Мне навстречу поднялась Янка — партизанская связная. Рядом с ней какой-то незнакомый мужчина.
— Вильк, — представился он, — окружной комендант пляцувки[17] ППР. — И добавил: — Это наша «пожарная» квартира. В случае опасности работники партии могут пробыть здесь не один день.
Обсудили обстановку, всевозможные причины провала.
Сомнений не было: Ольгу запеленговали. Случись предательство — аресты и обыски прокатились бы по многим местам.
Что удалось узнать об Ольге, Врублях? Пока немногое. Их привезли прямо в Монтелюпиху. А ведь не прошло и трех недель, как я сам чудом вырвался оттуда. Как спасти Ольгу? Чем помочь Врублям?
Тут и выплыло имя Тегеля, шефа каменоломни.
— Гестаповец Нойман — давний его приятель, — делился вслух своими соображениями Вильк, — Тегель, нам это достоверно известно, уже не верит в победу рейха и готов любой ценой спасать свою шкуру.
Серьезно продумали все детали. Я тут же написал письмо. Польские друзья перевели его на немецкий язык. Договорились, что 19 сентября вечером Метек сам заявится с этим письмом к Тегелю. Забегая несколько вперед, расскажу, чем кончилась эта история.
Шефа каменоломни визит подпольщика удивил и напугал. Но Метек был невозмутим:
— Это в ваших интересах, господин Тегель. В интересах вашей фрау и ваших киндер.
— Никто еще не бежал из Монтелюпихи! — простонал Тегель. — Да и господин Нойман не из тех, кто выпускает птичек из клетки.
Под конец Тегель все же пообещал навести справки и сделать то, что в его силах, для спасения радистки.
На следующий день, как было условлено, снова встретились. На этот раз, по настоянию Метека, на лесной поляне.
— Вашей радистки нет в Монтелюпихе, — выпалил Тегель, как только увидел нашего связного. — Сегодня утром ее вывезли в неизвестном направлении.
БЕСКИДЫ
В это время я был далеко от «пожарной» квартиры. Накануне в Чернихуве состоялось еще одно, очень важное знакомство. В ночь на 19 сентября мы было уже собрались в дорогу, когда в схрон спустился Вильк.