— А ну-ка сними камеру!— произнес кто-то над самым его ухом.
Он обернулся. Это говорила Истат. Она стояла в двух шагах от него в цветастом платье. По смуглым щекам ее разлился румянец. Губы были приоткрыты и словно охвачены пламенем. Большие черные глаза с насурьмленными бровями смотрели дерзко.
— Сними камеру!—потребовала она настойчиво.
— Пожалуйста,— ответил он, еще не догадываясь, что она хочет делать.
Камера была основательно наполнена водой. Держать ее было трудно.
— Выше!— распорядилась Истат и тряхнула тяжелыми косами.
— Так?—спросил растерявшийся Шарапов, не без усилия поднимая камеру над головой,
Девушка кивнула.
— А теперь лей.
Он наклонил камеру. Она вдруг подскочила и встала под тягучую, словно мед, струю. Вахид резко повернул камеру, так что отверстие, через которое лилась вода, оказалось наверху.
— Что ты делаешь, девона[7]!— окончательно сбитый с толку, спросил он.
Она не ответила, выхватила у него из рук камеру и, подняв над головой, (откуда только сила взялась!) выплеснула на себя всю воду.
Шарапов не знал, что сказать.
Теперь она стояла перед ним мокрая, смешная, но, как показалось Вахиду, счастливая. Цветы на ее платье почернели. Платье туго обхватывало хрупкую девичью фигурку.
— Ну, зачем ты это сделала?—спросил Вахид с нарочитой строгостью.
— А вот пусть, пусть!— сказала она и снова тряхнула косами.
— Испортила платье,—произнес он с жалостью.
— Пусть!—повторила она.— Все платья испорчу. Приду к вашему начальнику. Покупайте, скажу, новые. Покупайте, раз заставляете меня обливаться.
— Тебя скорпион укусил, что ли?—Шарапов поднял брошенную ею камеру и повесил на крюк. Тут только он вспомнил о Ефремове. Водитель автопогрузчика виновато улыбался.
Истат разошлась:
— Почему купаться не разрешают? Что я на тот берег уплыву?— Глаза у нее стали колючими.— Чего молчишь?
— Нельзя купаться,— сказал Шарапов.
— Всегда было можно, а теперь нельзя?— вспылила девушка.
— Нельзя,— твердо повторил Шарапов. Он не мог ей объяснить, что это приказ начальника отряда и связан он с последними событиями на границе.
Истат топнула ногой:
— Нет, можно!
Шарапов вздохнул:
— У нас говорят: в жаждущую землю лей воду, понимающему говори слова.
Девушка круто повернулась.
Вахид бросился за ней.
— Постой, у меня дело есть!—и загородил ей дорогу.— У меня знаешь сколько вопросов?
Она повела плечами:
— Вопросов полон мир,— кто даст на них ответ? Брось ими мучаться, пока ты в цвете лет...
— Я серьезно,— перебил он ее.— Вот мы у себя посоветовались и решили...
Теперь она перебила:
— Кто это сказал?
— Что сказал?
— «Вопросов полон мир...»
— Не знаю.
— Омар Хайям сказал.
— Ну и пусть!—Шарапов начал сердиться. Время его истекло, а он был еще далек от цели своего посещения.
— То есть, как это пусть?—она была настроена агрессивно.
— Ну, не все ли равно, что сказал Хайям?— заметил он миролюбиво и стал объяснять:— Понимаешь, мы на заставе решили...
— А не все ли равно, что вы решили?— безразлично сказала она и пошла к дому.
Голос у него дрогнул:
— Меня майор Серебренников послал.
Он шел с ней рядом и страшно злился на себя и на нее, и особенно на Ефремова, потому что если бы тот не подвернулся со своим автопогрузчиком, ничего бы не случилось.
Она вдруг остановилась:
— Что майор Серебренников сказал?
Он уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.
Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь и огромные жернова-колеса начинают перемалывать воду.
Пароход раздувает железные легкие. Нехотя отчаливает от берега. Речная волна, точно белка, крутит колеса.
Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг чувствует себя одиноким.
Он понимает: Максиму Максимовичу пора на берег — годы немолодые и здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Предложить перебраться на КПП? Здесь ему будет совсем тоскливо.
Нет для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относятся друг к другу с подчеркнутой официальностью.
Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, а застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар, конечно, не знал этого и привязался к нему:
«Дяденька, возьмите на фронт!».
Моряк спросил:
«А ты кто такой?».
Анвар рассказал всё без утайки. Тогда моряк ответил серьезно:
«Что ж, пришвартовывайся!»—и повез его назад в Среднюю Азию.
В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но. Максим Максимович обещал:
«Вот, салака! Погостишь у меня недельку и вместе — на фронт. А убежать всегда успеешь».
Мальчик привязался к моряку, который к тому же оказался капитаном, и поверил.
Максим Максимович застал дом пустым. Жена умерла месяц назад от воспаления легких. Капитан загрустил.
Так и остался Мансуров у него. Окончил среднюю школу, пограничное училище, два года служил в Закарпатье, а потом перевели в родные края.
Мансуров вздыхает. Взгляд падает на образцы паспортов, которые, точно на парад, выстроились перед ним в опломбированной витрине под стеклом. Правофланговым стоит одетый в черный мундир дипломатический паспорт с золотым гербом на груди. Рядом с ним — чуть светлее, но такой же нарядный — служебный паспорт. Потом еще какие-то специальные паспорта. И, наконец, замыкает парад так называемый общегражданский загранпаспорт,— в бордовом камзоле и тоже с гербом, на котором золотом вытиснено: СССР.
Вот такой паспорт, сроком до 5 мая 196... года, похищен у журналиста Афанасия Басенюка.
Мансуров не знал, где сейчас Басенюк. Да и зачем ему это было знать? Пусть разиней-журналистом занимаются те, кому по штату положено. А ему нужно не прозевать того, другого, похожего на Басенюка: ростом один метр семьдесят пять сантиметров, с серыми глазами и другими приметами, вписанными в паспорт. Не прозевать, если, конечно, этот мнимый Басенюк вздумает перейти границу.
Мансуров включил приемник. Москва передавала вальсы Штрауса. Накладкой ворвались сигналы точного времени. Мансуров сверил часы.
Работа в поселке кончилась. А он даже не знал, когда она у него начинается и когда кончается.
Молодой начальник КПП привык к жизни без выходных и свободных часов. Она стала для него необходимостью и, конечно, нравилась, потому что граница, как всякая другая служба, а скорей всего больше, чем какая-либо другая, требовала полной отдачи сил.
Проверив заперт ли сейф, Мансуров решил подышать свежим воздухом, если пропитанный пылью, горячий воздух можно назвать свежим.
Он не спеша вышел за дувал на поселковую улицу и столкнулся с Истат Мирзобаевой. Она шла в мокром платье, приплясывая. На смуглом лице сияла улыбка.
Мансуров удивился:
— Откуда Истат?
— Разве не видно?—ответила она задорно.— Я — с работы.
— Ну, ну, ну,— не поверил он.— А почему мокрая?
Она прижала руки к груди:
«Наполнено такою жаждой измученное сердце,
Что и потоки вод прозрачных ее не утолят!».
Вскинула на него глаза:
— Кто это сказал?
— Ты сказала,— ответил Мансуров.
— Нет, правда,— настаивала она.
— Правда, ты,— заметил он серьезно.
Она засмеялась:
— Да ну вас!—и хотела его обойти.
Он не пустил.
— Вначале скажи: кто измучил твое сердце и почему оно наполнено такою жаждой?
Она тряхнула головой:
— Конечно, это — он!
— В зеленой фуражке?— заговорщицки спросил Мансуров.
— Нет,— сказала она.— В чалме.— И побежала.
Он крикнул вслед:
«Вернись, убей меня — ведь умереть любя
Приятнее, чем жить на свете без тебя!»
Она на мгновение остановилась:
— Это из «Гулистана» Саади.
— А кто — в чалме?
— Тоже Са-ади-и! — пропела она и опять побежала.
«Я встретил девушку,
Полумесяцем бровь,
На щечке — родинка,
В глазах — любовь!» —
замурлыкал Мансуров и осекся.
Опять тоска подкралась к нему. Он не заметил, как старательно кивал ему с автопогрузчика Ефремов.
Не заметил и позже, как неизвестно откуда появился майор Серебренников. Он подошел к Мансурову, который одиноко сидел на свежевыструганной скамейке перед воротами КПП, и прогудел в самое ухо:
— Спим, товарищ старший лейтенант?
Мансуров вскочил:
— Товарищ майор, на участке без происшествий. Докладывает начальник КПП старший лейтенант Мансуров.
— Как то есть без происшествий? — сердито сказал Серебренников.— А если вы не замечаете старшего офицера, разве это не происшествие?
В порту заработал движок. Словно потревоженные им, в сгустившейся темноте задрожали звезды.
— Рассказывай, как живешь,— спросил Серебренников, шумно усаживаясь на диване в кабинете Мансурова.
Оказалось, что никаких новостей у начальника КПП нет. Служба, как служба. Живет не жалуется.
Серебренников покачал головой.
— Сколько часов ежедневно ты проводишь в этом кабинете?— спросил он.
Начальник КПП сделал движение, чтобы подняться. Серебренников жестом остановил его.
— Ну, так сколько?
— Много, товарищ майор.
— А дома?
— Иногда совсем не захожу,— сознался Мансуров.— И сплю на этом диване.
— Почему?
Мансуров понял, куда клонит Серебренников. Не в первый раз заговаривает он с ним о том, что пора жениться. Только ведь это пустой разговор.
— Чепуха,— заметил Серебренников, и лоб его пересекла глубокая складка.— Просто ты еще не встретил девушку, которая бы понравилась по-настоящему.
Он подошел к окну. Стирая звезды, по небу плыла чуть розоватая половинка луны.