К этому времени, видимо, и относился рассказ задержанного агента.
Абдусаломов снова заговорил.
Им не сразу вручили оружие. С утра и до ночи зубрили коран и молились... А не так повернулся — плети. Не так посмотрел — в карцер. Не то сказал — расстрел перед строем. За попытку к бегству — пуля на месте... И снова зубрили коран, и молились, со страхом поглядывая на эсэсовские дубинки, не пропускавшие никого.
Шли дни и недели в беспрерывном молении и муштре. И вот однажды в лагерь приехал человек в черном костюме и черном галстуке, в ослепительно белой манишке и скрипящих штиблетах. Он был среднего роста, с густыми черными волосами. Точеное лицо его, бледное, как у европейца, тем не менее принадлежало сыну Востока. Надломились в улыбке бескровные, тонкие губы.
Человек в черном костюме был крупной фигурой. Его охраняли эсэсовцы, и сам оберст относился к нему почтительно.
— Вали Каюм-хан! — объявил он и выкинул вперед руку.— Хайль Гитлер!
— Хайль! — ответил человек с бледным лицом и обратился к застывшим в строю легионерам:
— Братья, мы с вами одной крови и одной веры. Аллах да поможет нам!..
Это был тот, кого немцы готовили в президенты своей Туркестанской республики.
Вали Каюм-хан — матерый враг советского народа. Сын ташкентского торговца, в 1922 году он был направлен на учебу в Германию, но затем отказался вернуться на родину и стал агентом немецкой разведки. С приходом Гитлера к власти занимался антисоветской работой среди эмигрантов. Был назначен руководителем «Туркестанского национального комитета». После разгрома фашистов бежал в английскую зону оккупации и по заданию английской разведки приступил к возрождению своей организации на территории Западной Германии.
Знал ли Абдусаломов, кого заслушался в тот роковой для него день?!.
...Позже, с группой легионеров-фанатиков он оказался во Франции. Здесь снова попал в плен, на этот раз к американцам, и очутился в Марокко, где со временем превратился из военнопленного в «перемещенное лицо».
Подполковник Шилов хорошо знал, что значит «перемещенное лицо»: человек без родины, без прав и защиты. Заозерный тоже знал это и сдвинул брови.
— Я искал работу и молился аллаху,— продолжал Абдусаломов.— Но аллах был далеко, как родина, куда я уже не мечтал вернуться. А я страшно грустил по родине. Честное слово!.. И молил аллаха дать мне силы всё вынести. И голодал, и плакал. А потом слез не стало. И меня будто не стало... И вдруг встретил такого же, как я, нашего пленного. Он — ашхабадец. И его история похожа на мою. Он тоже ходил без работы. Мы стали ходить вместе. И мечтали о родине, и готовы были умереть, но прежде увидеть ее!.. И ведь так не год, не два. Гораздо больше!.. Перемещенные лица!..
Абдусаломов задыхался.
— Отдохните,— предложил подполковник.
— Нет, нет! — возразил Абдусаломов, словно боясь, что ему помешают высказаться.— А потом совершилось чудо: мы оказались в полицейском участке и наелись досыта, и подписали какую-то бумагу. И Кулиев сказал:. «Слава аллаху!»..
— Кто такой Кулиев? — спросил Шилов.
— А тот ашхабадец...
Заозерный вдруг подумал, что Кулиев и мог оказаться тем утопленником, которого выловил старшина первой статьи Шарапов.
Начальник отряда отлично помнил, как выглядел утопленник, и переглянувшись с подполковником, предложил Абдусаломову описать внешность Кулиева.
Нарушитель задумался.
— Смуглый,— выговорил он наконец. — Черноволосый.
— С усами? — подсказал Заозерный.
— С усами,— не очень уверенно согласился Абдусаломов, и полковник решил, что Кулиева могли заставить отращивать усы в последние дни перед выброской на задание.
— Что вы еще можете сказать? — спросил Шилов.
— Неприметный он,— словно извиняясь, ответил задержанный.
— Так что же с вами было дальше? — Шилов отодвинул стул и устроился удобней.
Нарушитель торопливо ответил:
— Нас отвезли в Западную Германию и уже оттуда — за океан.
Абдусаломов и Кулиев согласились работать на американскую разведку. Иначе они не видели возможности попасть на родину.
— Почему же именно вас избрали агентом? — перебил подполковник.
Абдусаломов потупился:
— Дед у меня муллой был, и об этом знали еще в легионе...
Шилов хотел о чем-то спросить, но Абдусаломов продолжал горячо:
— Я не виноват!.. Дед муллой был. Ну и что?
— Ничего,— невольно подтвердил подполковник.
— Вот именно,— обрадовался нарушитель.— Я ведь учился в школе и работал, и не скрывал, что дед муллой был. И ничего.,. Но тут мне сказали: времена другие. И всех верующих преследуют.. И родственников верующих.. А дед — мулла. Да еще я был в легионе... В общем, я запутался. Совсем запутался. Хотите — верьте, хотите — нет. А пароль я сказал правильно: рубаи Омара Хайяма и чайник. А рядом положить спички. Крест накрест. Вот так. Только не сейчас и не в Энабаде, как я говорил на заставе, а спустя некоторое время, когда устроюсь. Может быть, через месяц или два... В Ташкенте... В ресторане «Бахор». С кем—не знаю. Но обязательно в понедельник или четверг.
— Для чего встреча? — спросил Шилов.
— Чтобы получить указания. Ведь у меня нет рации.
— А как вы должны были сообщить о благополучном переходе границы?
— Разрешите закурить? — попросил задержанный.
— Пожалуйста,— Шилов показал на портсигар.
Абдусаломов не сразу прикурил: ломались спички.
— Я должен был отправить телеграмму,— ответил он, разминая папиросу и снова чиркая спичкой. На этот раз ему удалось прикурить
— Куда? — спросил подполковник.
Абдусаломов назвал один из городов-курортов.
— По какому адресу?
Абдусаломов ответил.
— Кому?
— Степану Васильеву.
— Какого содержания?
— «Возможно приеду».
— Всё?
Абдусаломов кивнул и сбил пепел.
— Подпись?
— «Ходжиев».
— Пожалуйста, продолжайте.
— Я не знаю, о чем еще рассказать.
Шилов помог:
— Чтобы встретиться с кем-то в Ташкенте, надо было предупреждать?
— Да. За неделю. Не позже.
— Каким образом?
— Телеграммой. По тому же адресу.
— Что написать?
— Одно слово: «приеду». Подпись — «Ходжиев».
— Вам ответят?
— Нет.
— И на первую телеграмму не ответят?
— Нет. Связь односторонняя. До встречи в Ташкенте давать о себе знать могу только я. Да, и вот еще что. Сообщить о себе в первый раз я должен был на десятый день после перехода границы...
Солнце прорвалось сквозь марлевые занавески, и в комнате стало душно. Несмотря на то, что было начало десятого, термометр показывал уже сорок градусов.
— Кто до вас перешел границу? — спросил из своего угла полковник Заозерный.
Абдусаломов прижал папиросу к пепельнице.
— Я не знаю.
— Говорите правду, Абдусаломов,— посоветовал Шилов,—В вашем положении нужно говорить только правду.
— Не знаю,— убежденно повторил Абдусаломов.
— А ваш друг... Кулиев?
Жалкая улыбка скривила губы задержанного.
— Действительно, я ведь вам еще не всё рассказал... Мой друг Кулиев.— Он потянулся к графину с водой.— Вначале мы вместе учились в разведшколе.
— Где? — уточнил Шилов.
Абдусаломов сделал несколько глотков и поставил стакан рядом с собой.
— Под Вашингтоном, На ферме мы были вдвоем, если не считать инструкторов из офицеров «Джи-ту»[20]и «Си-Ай-Си», да собак, спущенных с цепи.
Он содрогнулся, вспоминая, и опять стал недоговаривать слова:
— Стреляли... Вот так. В живот!.. Чтобы враг, умирая, мучился... В живот. Как ту, ощенивш... суку, которую меня застави... убить. В живот. Она выла и корчилась, А я смотрел... Нас учили забыть о жалости...
Они изучали фотодело и топографию. Оружие и тайнопись. Историю разведки. Систему охраны государственной границы СССР. Проходили специальные занятия по практике наблюдения за военными объектами и добыванию документов.
Абдусаломов допил воду в стакане и опять потянулся к графину.
Заозерный неспеша пересек комнату и подсел к Шилову.
Абдусаломов вопросительно взглянул на полковника:
— Вы спрашивали о Кулиеве?.. Однажды мы были в Нью-Йорке... Есть такое здание — «Эмпайр стэйт билдинг». Пятое авеню, между Тридцать третьей и Тридцать четвертой улицами. Скоростной лифт. Помню ощуще... как на самолете. Высота триста восемьдесят метров. Тысяча девятьсот три ступеньки...
— Помните? — спросил Шилов.
— Развивали память,— сказал задержанный.— Мы не считали ступеньки. Но нас всё заставляли запоминать и говорили: это вам не Советская Россия... Ездили в кабриолете «Импала»[21]... Пили до тошноты... Точно окунулись в омут. И вдруг...
Голова у него стала дергаться.
— Вдруг нас отвозят на Третье авеню, туда, где его пересекает Четырнадцатая улица. Вы знаете, что это за место?.. Там проживают русские эмигранты... А потом с пьяной компанией ворвались в какую-то квартиру и там встретили девушку. Она играла на пианино. Нам с Кулиевым показалось, что она из другого мира — такая чистая. Даже хмель прошел... Она испуганно смотрела на нас. А Кулиев вдруг подошел к пианино и заиграл. Он говорил, что до войны учился в консерватории, но я как-то этому раньше не верил.
«С такими руками только на пианино играть!» — вспомнил Заозерный. Значит Шарапов выловил труп Кулиева. Но почему Кулиев так поспешно принял яд? Полковник ждал, что дальнейший рассказ Абдусаломова прольет на это свет, и не ошибся.
Задержанный находился в таком состоянии, что ему необходимо было высказаться до конца. Теперь офицеры верили, что он говорит правду: его истосковавшееся по родине, истерзанное сердце, в котором долгие годы пытались заглушить всё человеческое, вдруг воспрянуло к жизни.
«Возможно не сразу, но этот человек обязательно бы явился с повинной»,— подумал Шилов. Задержание шпиона на границе ускорило развязку.