— А ты мне будешь писать, если уйдешь в море? — спросила она, прижимаясь к нему.
Он усмехнулся:
— Писать-то я буду, но вот читать тебе мои письма придется только через полгода — все сразу! — когда вернусь домой.
Елена испугалась:
— И полгода я о тебе ничего не буду знать?
— Почему же,— возразил он.— Раз в неделю обещаю посылать радиограммы.
Она задумалась:
— А там очень холодно?
— Очень,— ответил он.— Зимой вьюжно, холодно и темно... Ты такой зимы еще никогда не видела.
Елена представила себя одну в темном чужом городе. За окном метет вьюга, шумит ветер.
Зябко поежилась.
— А, может быть, я все-таки останусь здесь? — спросила она неуверенно.— Что скажет Людмила, если я брошу дом?
— Дом, конечно, бросать не стоит. Но я думал попросить Василия Васильевича присмотреть за ним,— гладя ее руку, отозвался Горский.
— Он уже старенький,— сказала Елена, вздыхая.— Трудно ему будет и за своим домом следить, и за нашим.
— Возможно, ты права,— согласился Горский.— Что же, тогда оставайся. А я, конечно, при первой же возможности прилечу сюда.
Она потянулась к нему, и он поцеловал ее в губы.
Ровно через неделю после замужества Елена проводила Горского.
Как всегда решение пришло неожиданно. Капитан Харламов продолжал наблюдать за дамским мастером. Только Василий Васильевич поздравил Елену и Горского после их возвращения из ЗАГСа. Капитану Харламову доставили копию брачного свидетельства. Елена оставила девичью фамилию, но прибавила к ней фамилию мужа.
Девичья фамилия... Фамилия мужа...
А у Марии Кузьминичны Спириной чья фамилия: своя или мужа?
В конце концов Харламову удалось узнать, что девичья фамилия Марии Кузьминичны — Трошина.
«И как это я сразу не догадался?»—упрекал он себя.
«М. Т.»—буквы на кольце убитой в январе 1946 года женщины, конечно, означают: Мария Трошина.
Теперь капитан Харламов не сомневался, что ее смерть — дело рук Василия Васильевича, хотя еще и не мог это доказать.
Поздно вечером его вызвал начальник. Из Минска сообщили, что младший сержант запаса Гойфман Исаак Давыдович не опознал в представленных фотографиях своего бывшего однополчанина Ушаковского. Когда ему указали на фотографию Василия Васильевича, он даже возмутился: Ушаковский ничего общего с этим человеком не имеет — он коренастый, узколицый.
Удалось выяснить также, что в последние дни войны Ушаковский был сильно контужен и отправлен в полевой госпиталь. Гойфман навестил его. Врачи предупредили, что ефрейтор Ушаковский будет демобилизован «подчистую».
Разговаривая тогда же с Ушаковским, Исаак Давыдович узнал, что его сослуживец предполагает вернуться на родину, в Несвежаль. Друзья обменялись адресами и обещали писать друг другу. Гойфман отправил письмо в Несвежаль, но Василий Васильевич не ответил, а письмо вернулось с припиской: «адресат не значится». Больше Гойфман о нем ничего не слышал.
Стало несомненно, что дамский мастер Василий Васильевич живет под чужой фамилией. Уж не его ли имел в виду предатель Родины Сикура, заявивший на следствии, что кого-то еще забросила в эти края иностранная разведка?..
Было решено пока Василия Васильевича не трогать, но усилить наблюдение.
Однако на следующий день Василий Васильевич из дому не вышел и на работу не явился. Голодный бульдог метался на цепи, никого не впуская в дом. Все это показалось странным: уж не случилось ли чего с дамским мастером?
Медлить было нельзя. На бульдога накинули мешок и, поднявшись на крыльцо, убедились, что дверь заперта изнутри.
Все окна в доме, защищенные решетками, также были заперты.
Дверь взломали.
Василия Васильевича дома не оказалось.
Когда стали производить обыск и передвигали мебель, под старым массивным буфетом обнаружили крышку люка. Вероятно, снизу ее держали крюки, потому что крышка не поддавалась. Принесли ломы. Заскрипели просмоленные доски.
Люк вел в подвал и заканчивался подземным ходом.
Необходимо было срочно установить, где Василий Васильевич?
Многодневные розыски успеха не принесли.
МОЛОДЕЦ, БОРОДУЛЯ
20 сентября. Бородуля был необыкновенно внимателен на стрельбище. В первый раз за все время он выполнил упражнение на «4». После занятий сержант Назаров построил отделение и объявил Бородуле благодарность.
Кошевник, неизвестно откуда появившийся в этот момент, дождался, когда Назаров распустит строй, и пристал к Бородуле:
— За что выговор?
— Не выговор, а благодарность,— ответил Бородуля.
— Виноват,— почтительно сказал Никита.— А за что?
Бородуля собирался с мыслями, как бы поскладнее ответить.
— Наверно, сам догадался койку заправить? — донимал Никита.
— Нет,— серьезно ответил Бородуля.
— Тогда свежий подворотничок подшил?
— Ошиблись, товарищ ефрейтор.
— Так за что же благодарность? — елейно допытывался Кошевник.
Бородуля вдруг заулыбался, и на его круглых щеках обозначились ямочки.
— Упражнение выполнил! — Нет, что ни говорите, а ему было приятно получить благодарность.
— На «тройку?» — спросил Никита.
— На «четверку».
— Так за это на гауптвахту сажают! — засмеялся Никита, и Бородуля расстроился. А Кошевник продолжал его донимать.
«Нам опять пропела пуля:
«В небо метит Бородуля!..»
— Старший матрос Кошевник! — сердито окликнули сзади.
— Я! — весело отозвался Никита и повернулся на каблуках. На него строго смотрел командир отделения Назаров.
— Вам что, делать нечего?
— Почему, товарищ сержант?
— Не «почему», а так точно!
— Так точно, товарищ сержант.
— Ну так ступайте и занимайтесь своим делом.
Кошевник исчез.
23 сентября. Бородуля опять выполнил упражнение из карабина на «4» и ждал, что сержант Назаров объявит ему благодарность. Но командир отделения не объявил.
Бородуля надулся и решил, что Назаров попал под влияние Кошевника.
Старшина первой статьи Шарапов заметил его удрученный вид:
— Заболел, Бородуля?
— Призвали бы лучше своего ефрейтора к порядку,— засопел Бородуля.
Шарапов насторожился.
— Ему моя благодарность покоя не дает...
Шарапов не сразу сообразил в чем дело.
9 октября. Вечером сержант Назаров сказал Бородуле:
— Я докладывал начальнику заставы, что вы отлично стреляли.
— А зачем? — спросил Бородуля, скрывая удовольствие.
— Заслужили,— ответил командир отделения.
Солнце зацепилось за край сопки и подпалило пески. Сейчас яркооранжевое пламя подбиралось к Реги-равону.
«Наша вз-з-зяла!» — запели комары.
Бородуля прихлопнул одного из них и пошел за «комариной мазью». Старательно натер руки и шею. Закрыл глаза. Стал водить липкими, пахнущими ликером пальцами по щекам и носу... А поощрения-то, оказывается, приятней получать, чем взыскания.
За ужином он все время улыбался.
Бегалин принес чайник.
— Налить, Бородуля?
«Налей»,— хотел ответить Бородуля, но, верный себе, промолвил:
— А зачем?
— Как зачем? — удивился Николай.—Пить.
Повар пересолил макароны с мясом, и Бородуля очень хотел пить.
Бегалин смотрел на него добродушно и уже наклонил чайник.
— Не хочу пить,— сказал Бородуля, а у самого всё пересохло во рту. Он стал жадно глотать слюну. Но и слюны-то не было.
— Пей, Бородуля,— опять предложил Бегалин.
За соседним столом Никита Кошевник наливал себе четвертую кружку. Бородуля с завистью глядел на него, однако повторил упрямо:
— Не хочу.
Старшина Пологалов заглянул в столовую.
— Все довольны?
— Довольны! — ответил Никита.
Бородуля обиженно засопел.
Пологалов подошел к нему и взял за плечи.
— Что, Бородуля?
— Чаю хочу.
— Пей.
— А где чай?
Бегалин подвинул к нему чайник.
Бородуля не шевельнулся.
Пологалов улыбнулся:
— Можно я поухаживаю? — и наполнил его кружку.
Бородуля продолжал сопеть:
— Это разве чай?
— А что?
— Я люблю крепкий.
— Ну, попроси повара, заварит...
За камышовыми стенками столовой раздался голос дежурного:
— Выходи строиться на боевой расчет!
...Лейтенант Пулатов скомандовал:
— Смирно, равнение налево! — и строевым шагом двинулся навстречу Ярцеву.
— Товарищ капитан, личный состав построен на боевой расчет.
— Здравствуйте, товарищи пограничники!— сказал Ярцев.
— Здравия желаем, товарищ капитан!
— Рядовой Бородуля, выйти из строя... За отличную стрельбу объявляю вам благодарность.
Бородуля покраснел от удовольствия и постарался глазами отыскать Кошевника.
ИСТАТ ОТВЕЧАЕТ СТИХАМИ
Глубокой осенью на заставу прибыло пополнение. Старослужащие разъезжались по домам.
Младший сержант Ковалдин приучал к молодому пограничнику «Амура» и грустил, что скоро придется расстаться с ним.
Старшина первой статьи Шарапов остался на сверхсрочную. Все понимали, что он сделал это из-за чернокосой Истат. Перед Новым годом старшина решил, наконец, с ней объясниться.
Против обыкновения, он решительно распахнул дверь в поселковый Совет и остановился перед Истат.
— Есть разговор,— сказал он твердо, не обращая внимания на посетителей.
— Любопытно,— заметила Истат, сбитая с толку его необычным видом.
Некоторое время они испытующе смотрели друг на друга и даже не заметили, как комната опустела.
— Так вот,— приступил к делу Вахид.
Она перебила полушутя, полунасмешливо:
Страсть бесконечна; страстным дорогам
Нет пресечения, нет!..
В деле отрадном ждать ли гаданья,
Предвозвещения? Нет!..
— Хафиз! — небрежно сказал Вахид, подходя ближе.
— Верно, Хафиз,— согласилась Истат.
Шарапов сказал глухо:
— Я за тобой, Истат! — Трудно давались ему слова.— Поедем со мной... в колхоз...
Она смотрела насмешливо:
— Да что у тебя в колхозе?