— Да не спеши ты,— сочувственно произнес Пологалов.
Шарапов плеснул в лицо пригоршню одеколона и поморщился. Схватил полотенце, стал обмахиваться.
— Попудрись,— сказал Пологалов.
Но Шарапов не слышал: он торопился в поселок.
Истат ждала дома.
— Можно? — спросил он, заглядывая в приоткрытую дверь.
Она сидела у окна, теребила косы.
— Ты правда любишь меня?—спросила она, поворачиваясь к нему.
Он кивнул.
— Тогда посоветуй...
Она замолчала. Он подождал немного и, сделав несколько шагов в ее сторону, спросил:
— Что посоветовать?
Она сердито свела брови:
— Сядь!
Он послушно присел на краешек стула, рядом с ней.
Она сказала неожиданно:
— Завтра в клубе молодежный вечер. Правда?
Он удивился вопросу и растерялся, заметив, как отхлынула кровь от ее смуглого лица.
— Хочу посоветоваться,— сказала она и снова стала теребить косы.— Каждый говорит, что думает и от души, верно?
— Ну, верно,— согласился он, вспоминая условия диспута и все еще не понимая ее.
Она решилась:
— Я скажу, что так поступать нечестно. Что рассуждать таким образом может только обыватель.
— О чем ты? — спросил он, стараясь вникнуть в смысл ее слов.
— Я скажу, что это и есть те самые пережитки, с которыми не пустят в коммунизм! — горячо продолжала она.
Шарапов подумал, что все это относится к нему, и рассердился:
— Еще такое условие есть в нашем диспуте: никто не поучает других свысока.
— А я и не собираюсь поучать! — вызывающе перебила Истат,— Я просто скажу, что он подлец.
— Кто он? — окончательно сбитый с толку, спросил Вахид. Только теперь он догадался, что речь идет не о нем.
— Горский!
Шарапов непонимающе смотрел на нее.
— Да, Горский, Горский! — зло повторила она и рассказала все. Как быть? Рассказать об этом безобразном случае на диспуте или Шарапов сам поговорит с ним?
Вахид растерялся.
Истат покусывала губы.
— Эх, ты,— сказала она всхлипывая.— А еще говоришь — любишь!
Он не знал, что ответить.
Она отвернулась и теперь смотрела в окно.
— Стойте, стойте! — вдруг закричала она и выбежала на улицу.
Шарапов услышал, как заскрипели тормоза. Должно быть рядом остановилась машина. Еще плохо соображая, он не двинулся с места.
Истат кого-то звала в комнату.
Шарапов увидел майора Серебренникова. Он послушно шел за Истат, наклонив голову, чтобы не удариться о притолоку двери, и сразу будто заполнил всю комнату.
— А, товарищ главстаршина!
— Здравия желаю, товарищ майор! — вскочил Шарапов.
— Сиди, сиди,— разрешил Серебренников, присаживаясь к столу. Истат заняла свое место у окна и снова затеребила косы.
Серебренников переводил серые, немигающие глаза с Истат на Шарапова, стараясь догадаться, что между ними произошло.
Вахид чувствовал себя подавленным. Истат заговорила первой. И вот уже Серебренников в курсе дела. Как быть: выступать ей на диспуте или нет? Пожалуй, не стоит, чтобы не нарушать покой в семье Горских. Но все-таки, признайтесь, подло, очень подло он поступил... А Шарапов? Даже не может заступиться за девушку, когда ее оскорбляют. А еще клянется в любви!..
— Постой ты! — добродушно загудел Серебренников.— Ну, зачем волноваться? Конечно, призовем мы этого ловеласа к порядку... И чего ты набросилась на Вахида? Да он просто обалдел от твоих упреков... Давай все еще раз, только спокойно, повторим с начала. Итак, Горский стоял возле клуба, читал афишу о молодежном диспуте. Верно?
Истат кивнула. Затем она подошла к нему, а он говорит: ну, а вот кто я — борец за коммунизм или обыватель? Почему вдруг такой вопрос? Оказывается, любит «промочить» горло.
— Так,— очень спокойно заметил Серебренников.— А что было дальше?
Истат вспомнила:
— Я решила отшутиться и ответила стихами. Вот отсюда все и началось. Он, наверно, решил, что я с ним заигрываю,— от этой мысли она передернулась,— и потащил меня за клуб.
Шарапов сжал кулаки. Ах, если бы ему сейчас попался Горский!..
— Что же это были за стихи? — с интересом спросил Серебренников.
Истат продекламировала:
«Запрет вина — закон, считающийся с тем,
Кем пьется и когда, и много ли, и с кем»...
Серебренников насторожился:
— А дальше?
— Дальше я ничего не говорила. Он сам продолжил.
— Что продолжил? — настаивал Серебренников.
Она досказала равнодушно:
«Когда соблюдены все эти оговорки,
Пить — признак мудрости, а не порок совсем».
Серебренников вел запись первичного опроса нарушителя государственной границы, задержанного в кошаре старшим сержантом Бояруном. Майор Серебренников обладал отличной памятью. Именно чти строки Хайяма враги собирались использовать для пароля. Неужели Горский — шпион?
Не может быть: Горский — фронтовик, проверенный человек, капитан «Медузы», близкий родственник офицера-пограничника. Наконец, Горский только что встретил его сына и не сегодня-завтра привезет его в Реги-равон...
Серебренников почувствовал, как галстук впивается в шею. Ему было душно. Конечно, это лишь совпадение!..
А, может быть, Горский потому и перебрался на границу?.. Может быть, все-таки это с ним связана работа неизвестного передатчика в Фирюзеваре и появление иностранных самолетов в советском небе? Может быть, стихами Хайяма ничего не подозревавшая Истат сбила его с толку, и этим вызвано его странное поведение?..
Серебренников решительно поднялся.
— Договоримся, так,— сказал он.— Вы пока никому ничего не говорите и с Горским ведите себя так, словно ничего не случилось. Обещаете?.. Остальное я беру на себя.
— Разрешите курить? — спросил начальник КПП, заметно волнуясь.
— Курите.
Серебренников молча ходил из угла в угол мансуровского кабинета, стараясь осмыслить все, что ему только что стало известно.
Истат остановила Серебренникова на пути к контрольно-пропускному пункту. Когда с ней и Шараповым обо всем, кажется, договорились, майор Серебренников поехал дальше. У Мансурова он спросил прямо:
— Какого мнения вы о новом капитане «Медузы»?
Мансуров ответил уклончиво.
— Да что вы, как девица!—рассердился Серебренников и в двух словах сообщил о своем разговоре с Истат.
Мансуров понимал, что больше молчать нельзя, и, в свою очередь, рассказал Серебренникову о заявлении Ефремова.
Серебренников отчитал Мансурова за то, что тот до сих пор не поставил об этом в известность командование отряда. Что же должно произойти в тот самый день, когда Серебренников приготовился встречать сына?..
Требовательно зазвонил телефон. Это дежурный по коммутатору соединил майора с полковником Заозерным.
Начальник отряда внимательно выслушал скупое сообщение Серебренникова, тем более, что несколько минут назад Заозерному стало известно о встрече Горского с резидентом иностранной разведки.
Капитан Харламов не терял времени зря.
В ЗАХМАТ-АЛИ
Ташкент проводил черными, бесплодными тучами. Самолет забирался всё выше и выше. Чуть приоткрытый капот на моторе дрожал, словно жабры гигантской рыбы.
Когда тучи рассеялись, Юрий увидел песчаные холмы. Они вздымались, как океанские волны, и не было этому безбрежному, желтосерому океану ни конца ни края.
Пески поражали однообразием, наводили уныние, но Юрий счастливо улыбался. Время от времени он восклицал восторженно:
— Смотрите, смотрите!
Горский понимал, что это относится к нему и охотно кивал.
На земле их встретила сорокаградусная жара.
Капитан «Медузы» предложил позавтракать. Они зашли в аэропортовский ресторан, заказали бифштекс и пиво.
Вскоре перед ними выстроилась целая батарея пустых бутылок. Юрий старался не отставать от Горского. Он ехал к отцу—один! — и, конечно, чувствовал себя совсем взрослым.
Потом они подъехали на такси к автостанции. Оказалось, что нужный им рейсовый автобус отъехал пятнадцать минут назад.
— Вот досада!— притворился огорченным Горский, хотя умышленно задержался в ресторане, и спросил молодого Серебренникова:— Пойдем в гостиницу и заночуем, или сделаем так: скоро должен отправиться автобус в Захмат-али. Это нам по пути. Доедем до Захмат-али, а там на любой машине доберемся до места. Ты как считаешь?
— Конечно, поехали! — не задумываясь, согласился Юрий.
В Захмат-али они прибыли к вечеру. Горский оставил Юрия в чайхане, а сам пошел справляться насчет машины...
На самом деле он торопился в городской сад.
На одной из скамеек в боковой аллее его поджидал Василий Васильевич.
Горский заметил дамского мастера и замедлил шаги. Глаза стали колючими. Василий Васильевич не выполнил условия и пришел на свидание не один. Рядом сидел «Буйвол», которого Горский вовсе не хотел видеть.
Прежний план ломался. Горский рассчитывал поговорить с Василием Васильевичем наедине, предупредить, что к границе нужно подъехать ночью, а переходить обязательно на рассвете, так как в это время, якобы, сменяются наряды. Он хотел заставить его выпить за удачу. В стакан, из которого будет пить Василий Васильевич, он сумеет всыпать медленно действующий яд. Завтра, с восходом солнца, Василия Васильевича уже не будет в живых. Остальные начнут метаться по границе. Безусловно, пограничники заметят их. Вряд ли «Буйвол» предпочтет сразу сдаться. Значит, завяжется перестрелка.
А Горский на рассвете будет уже на «Медузе» и, в то время как пограничники займутся ликвидацией банды, переправит агента из Фирюзевара в Реги-равон. Вот здесь-то и понадобится ефремовский самосвал, который быстро вывезет его из опасной зоны...
Василий Васильевич поднялся и вежливо поклонился. «Буйвол» продолжал сидеть.
«Придется угостить ядом того и другого!»— решил Горский.
Он сел между Василием Васильевичем и «Буйволом». Ровным голосом объяснил, что им предстоит делать.
Видно, Василий Васильевич и «Буйвол» обо всем уже договорились между собой. Они слушали внимательно, с каким-то тупым упрямством, не перебивая и не задавая вопросов. Горского это начало раздражать.