В этом пчелином промахе видна еще одна осенняя примета, живо дополняющая всю картину: «Розовели травы все яркоцветные, наливные в осеннем, кричащем о скорой смерти цвету…»
Осенние цветы, как правило, лишены аромата, а без душистых маяков пчелы чаще ошибаются. Зато летом, особенно когда взяток хорош, сборщицы нектара и пыльцы находят свои цветки с такой точностью, будто всегда знали дорогу к ним.
Но ведь пчелы в иных случаях летают и за пять километров по прямой, даже дальше, и, следовательно, способны охватывать своими полетами площадь чуть ли не до ста квадратных километров вокруг улья. Как же не теряются в этом огромном пространстве крылатые 12—14-миллиметровые существа весом в одну десятую грамма?
Тут есть над чем задуматься.
Рассмотрим еще один опыт, который кое-что объяснит в том, как пчелы впервые летят за взятком.
В 150 метрах к западу (запомним направление) от улья поставлена кормушка с сахарным сиропом. Сироп сам по себе не пахнет ничем, однако кормушка стоит на фланелевом лоскуте, который сильно надушен мятным маслом, так что, хотя сироп и лишен какого бы то ни было запаха, место взятка связано для сборщиц с ароматом мяты.
Пчел, первыми прилетевших на кормушку, аккуратно помечают краской в то время, когда они берут сироп. Они так увлечены сосанием сладкого корма, что не замечают операции, которая над ними производится. Меченые пчелы возвращаются в улей и бурно танцуют на сотах, высылая в полет новых сборщиц.
Новым сборщицам тоже предоставляется возможность насасываться сиропом из кормушки, причем и их, в свою очередь, тоже помечают краской. Всё новые сборщицы возвращаются в улей, а пчел со старой цветной меткой, вновь прилетевших из улья к кормушке, одну за другой задерживают.
Таким образом, в улей прилетают пчелы, лишь однажды побывавшие на кормушке.
Проходит некоторое время — столик с кормушкой на фланелевом лоскуте убирают; одновременно в разных направлениях и на разных расстояниях от улья выкладывают несколько фланелевых лоскутов, пахнущих мятой. Теперь, однако, на лоскутах нет больше никаких кормушек.
К каждой такой душистой приманке прикомандирован наблюдатель, который в течение часа, пока продолжается его дежурство, подсчитывает прилетающих пчел.
Если в танце сборщицы действительно каким-то образом скрыт сигнал, сообщающий мобилизуемым на взяток пчелам, что корм принесен из района, расположенного на этот раз к западу от улья, то на душистую приманку, поставленную к западу от улья, должно, по-видимому, прилететь пчел больше, чем на те, которые расставлены к югу, к востоку или к северу.
Так оно и получается.
Одна приманка стоит совсем рядом с ульем, и сюда за час прилетело больше восьми десятков сборщиц; другая отнесена за 200 метров к востоку от улья, и сюда не прилетело ни одной пчелы; на третьей — в 150 метрах к юго-востоку — зарегистрирована всего одна сборщица; на четвертой — в 150 метрах к юго-западу — зарегистрирован сорок один прилет; и за то же время к западной кормушке, которая находится в четверти километра от улья, то есть на 100 метров дальше, чем она стояла раньше, прилетело больше всего сборщиц—132 пчелы!
Значит, пчелы-сборщицы ищут все же корм не где попало, а как раз в том направлении и именно возле того места, где недавно стояла кормушка с сиропом; и ведь его здесь ищут не только пчелы, уже прилетавшие однажды (их легко опознать: все они помечены краской), но и пчелы без всякой метки, то есть прилетающие сюда впервые.
Нетрудно заметить, что прилетают они без провожатых. Значит, направление полета действительно каким-то образом было указано им при мобилизации.
Разве это не может показаться чудом? Но теперь, когда опыт закончен, когда мы убедились, что направление полета задается, попробуем рассмотреть полученные результаты еще* раз.
Всего было пять приманок, и из них четыре лежали в направлениях «неправильных». А ведь на всех этих «неправильных» приманках, вместе взятых, за час наблюдений зарегистрировано почти столько же пчел, сколько и на «правильной».
Значит, в этом случае примерно половина всех сборщиц, вызванных в полет, летала в поисках корма вхолостую.
Правда, пчелы, которых путевка, полученная в улье, не привела к цели, могут открыть для семьи новые места взятка. Такие первооткрыватели цветущих полян и куртин расширяют пастбищную площадь семьи. Но это уже не закон, а дело случая.
Выходит, чудо, которым мы только что восторгались, не столь уж совершенно… Выходит, не много меда могли бы собрать даже самые прилежные семьи, если бы летная деятельность сборщиц постоянно руководилась только сигналами танцев.
Как теперь известно, пчелы руководятся ими далеко не всегда.
Исследователи пчелиных повадок поставили однажды в спокойной, ровной местности, не имеющей особо заметных ориентиров, блюдце с кормом и стали постепенно переносить его все дальше и дальше от ульев пасеки, а по дороге к кормушкам устанавливали шесты с яркими пучками цветной материи.
Через некоторое время стало хорошо видно, что вдоль дорожных вех, расставленных между летком улья и кормушкой, наладилось оживленное движение.
Запасы в кормушке регулярно пополнялись, и пчелы, с утра до вечера летавшие за сиропом, с примерным усердием выбирали корм.
Однажды вечером, после того как наступление сумерек прервало движение сборщиц на трассе полетов и пчелы собрались на ночь в улье, пчеловоды переместили всю линию вех, отведя ее в сторону от участка, где стояла кормушка.
Куда должны направиться утром пчелы?
Они направлялись вдоль вех и, прилетая к последней, принимались летать вокруг в поисках корма. А на кормушке, стоявшей на старом месте и, как всегда, полной сиропа, долго не было ни единой пчелы.
Значит, когда дорога к месту взятка проторена, сборщицы руководятся в полете не солнечным компасом, не небесными, а наземными путевыми ориентирами.
Много лет назад в питомнике медоносных растений на Тульской опытной пчеловодной станции засеяли как-то эспарцетом несколько грядок, разделенных полуметровыми междурядьями.
Когда эспарцет зацвел, наблюдатели стали подкарауливать прилетающих сюда сборщиц, и, пока они копошились в цветках, высасывая нектар, им на спинку осторожно наносили цветную метку.
На первой грядке пчел помечали белой краской, на второй — красной, на третьей — желтой.
Загрузившись нектаром, сборщицы снимались с цветков и улетали.
Через некоторое время среди пчел на эспарцете были замечены сборщицы с цветной крапинкой на спине. Это, конечно, не было неожиданностью. Неожиданным было другое: на первую грядку прилетали пчелы, помеченные только белой краской. Сборщицы с красной меткой прилетали на вторую, с желтой — на третью. Так дело шло час, два, три… Так продолжалось и* через день, через два, через три. Лишь после того, как цветущих растений осталось совсем немного, невидимые границы грядок как бы окончательно стерлись для меченых пчел, и они стали посещать растения на всех грядках без разбора.
Опыт был повторен на цветках синяка и дал такие же результаты. Сходные результаты получены и во многих других опытах.
Когда под наблюдение были взяты полеты пчел в старом яблоневом саду, на поле гречихи площадью около шестнадцати гектаров, на поляне, заросшей большими куртинами розового клевера, одуванчика и других растений, оказалось, что сборщицы действительно привязаны в своих полетах к каким-то ограниченным участкам поля, луга, сада.
На посеве цветущей гречихи многие пчелы всю жизнь не изменяли своему участку.
Пчела, которую порыв ветра унес в сторону от облюбованного ею для полетов участка, не стала трогать цветков той же гречихи на новом участке. Летя против сильного ветра, она добралась до своего участка и лишь здесь приступила к сбору корма.
В пределах своего участка пчелы посещают цветки растений, как правило, только одного вида, не обращая внимания на цветущие рядом другие растения. В плодовом саду с его большими деревьями, у которых кроны имеют несколько метров в диаметре, многие пчелы всю жизнь посещали цветки одного только дерева.
Еще более наглядно можно было убедиться в существовании такой привязанности пчел к месту взятка в опыте, проведенном на обширной поляне, где в шахматном порядке расставлены были сто с лишним одинаковых столиков с кормушками и наблюдателями при них. Всех пчел, прилетавших за кормом, каждый наблюдатель помечал своим цветным номером.
Здесь-то окончательно и открылось, что пчела способна находить плошку на «своем» столике среди десятков таких же, стоящих вокруг.
Отдельные пчелы иногда ошибались во время повторных прилетов, но они опускались при этом только на соседние, ближайшие к своим столики.
Так, впрочем, все это происходило лишь до тех пор, пока корм в плошках не иссякал. Стоило убрать с одного из столиков кормушку и заменить ее пустой плошкой, — и сборщицы сразу же оставляли столик и переходили на соседние, точь-в-точь как на участке доцветающего эспарцета, когда взяток кончался и невидимые границы участков начинали как бы сглаживаться, стираться для пчел.
Не только дорожные вехи, но и окраска, запах, форма и размер соцветия или цветка, на котором пчела уже побывала и заправилась нектаром, помогают ей безошибочно вернуться к месту взятка.
Однажды пчел приучили брать сироп с жасминным запахом из кормушки, поставленной в синий ящик. Сначала ящик несколько раз перемещали с находившейся в нем кормушкой, а затем кормушку из него вынули и поставили в ящик желтого цвета.
Таким образом, приманка «синий жасмин» раздвоилась, и пчелам была предоставлена возможность показать, что они предпочтут: синий цвет или запах жасмина.
Возвращавшиеся за новой порцией сиропа меченые пчелы, уж не раз бравшие жасминный сироп из синего ящика, уверенно направляли свой полет именно к пустому синему ящику. Подлетая поближе, они меняли курс и, не заходя в ящик, делали несколько поисковых заходов, затем поворачивали в сторону незнакомого по цвету желтого ящика со знакомым жасминным запахом.