а лишь «замедление». Никто не знает, как все это началось и даже когда именно.
– Приветик, богатенькая госпожа.
Мальчишка внезапно появляется перед Тией и начинает идти рядом. Черная грива нечесаных волос, босые ноги заляпаны грязью, на физиономии – лукавая улыбка. На вид ему лет десять, хотя вполне может быть и тринадцать. Тия знает: мальчишка – не более чем затравщик, а где-то поблизости затаились его дружки.
– Ты просси?[4] – спрашивает он.
Тия не замедляет хода. Мальчишка упрямо идет рядом и пританцовывает.
– Можешь сказать своим приятелям, что я их вижу.
– Приятелям? Каким приятелям? – Продолжая улыбаться, он слегка кланяется. – Антон Джонс, к вашим услугам.
– Понятно. И какие же услуги ты оказываешь?
– Любые, какие тебе понадобятся! Антон сделает что угодно.
– Наверняка за соответствующую плату.
Мальчишка таращит глаза:
– Никакой платы! Только добровольное пожертвование. Приму с благодарностью.
Они доходят до конца квартала.
– Знаешь, у меня есть для тебя поручение. За мной следует мужчина. Только не пялься на него. Он в синей куртке и солнцезащитных очках.
Антон оборачивается:
– Этого у нас все знают. Хэнсон его фамилия. Он тут большой «прыщ».
«Прыщ». Жаргонное словечко, обозначающее агента Службы общественной безопасности. Сами они любят называть себя «Стражами социального спокойствия». Сокращенно «три-эс». Он увязался за Тией, как только она вышла из автобуса.
– Меня не волнует, кто он такой. Но я хочу, чтобы ты и твои дружки отвлекли его. За эту услугу я заплачу тебе десять долларов.
– Двадцать пять.
А этот Антон – парень не промах. Они приближаются к большому перекрестку. Пора действовать. Тия лезет в сумочку и достает деньги.
– Двадцать. Окончательное предложение. По рукам?
Мальчишка хватает деньги и, присвистнув, исчезает. Тия не оглядывается. На углу она ускоряет шаги, сворачивает направо, затем налево и ныряет в переулок, который выводит на небольшой рынок, кишащий народом. Одни просто смотрят на Тию, другие отходят в сторону, давая ей пройти. Тия сворачивает в другой переулок, где лежит тень от высоких зданий. Пройдя его наполовину, она останавливается возле тяжелой стальной двери, вмурованной в кирпичную стену, трижды стучит в дверь, выжидает несколько секунд и стучит еще два раза. Слышатся звуки отодвигаемых засовов. Дверь приоткрывается на длину цепочки. В узком проеме появляется мужское лицо.
– Я ищу Стефано.
– Кто такая?
– Меня послала Матерь.
Дверь закрывается. Хозяин сбрасывает цепочку и снова открывает дверь.
– Входи быстрее, – велит он.
Тия входит в небольшую комнату с единственным окном. Стекло в нем армировано проволочной сеткой. В углу койка, на которой спит хозяин, а рядом – что-то вроде кухонного закутка с электроплиткой.
– За тобой был хвост? – спрашивает мужчина: коренастый, мускулистый, с гладко выбритой головой и тяжелыми веками.
– Был, с самой остановки. Но на рынке я отвязалась от него.
– Что тебе нужно?
– Одежда и идентификатор.
– Сейчас посмотрю, что у меня завалялось.
Пока Тия раздевается, хозяин комнаты роется в ящике. Тия выбирает хлопчатобумажные брюки с завязками на поясе, просторную блузку и кожаные сапоги. Одежда далеко не новая; такую носят на работе, где приходится потеть. Запах пота сохранился до сих пор. Тия захватила с собой кое-что из косметики: красный и пурпурный карандаши для оконтуривания глаз, жидкость телесного цвета для обесцвечивания губ, желтоватую пудру, делающую лицо более смуглым. А вот волосы с каскадной стрижкой и слегка высветленными прядями можно лишь спрятать под мужской кепкой.
– Ну как? – спрашивает она.
Мужчина оглядывает ее:
– Старайся не поднимать голову, и все будет тип-топ. Теперь надо сделать снимок.
Тия встает у стены, завешенной белой простыней. Мелькает вспышка, и из нижнего отсека фотокамеры выползает готовый снимок. Мужчина уходит в соседнюю комнату и вскоре возвращается с новым идентификационным жетоном, еще теплым после ламинатора. Тия прикрепляет жетон к блузке и открывает сумочку.
– Ты знаешь Старину Фреда? – спрашивает мужчина.
Тия кивает. Старину Фреда знают все.
– Я оставлю твои вещи под его лотком.
Этим он дает понять: не возвращайся сюда. Он провожает Тию до двери и снова отодвигает засовы.
– Прибытие грядет, – говорит он.
– Прибытие грядет, – отвечает Тия.
Тия идет, опустив голову, стараясь не попадать в поле зрения дронов и камер. Тот мужчина больше не следит за ней. Она выбирает кружной путь и, когда добирается до нужного места, замечает, что тени домов стали длиннее. Она находится вблизи гавани на востоке острова. Воздух насыщен запахом рыбы. У причалов покачиваются лодки. Рыбаки перегружают дневной улов в корзины. Что-то останется на Аннексе, но лучшая часть отправится на Просперу, где рыбу разделают, приготовят и станут подавать на красивых фарфоровых тарелках – на квартирах, в частных домах и в залах ресторанов.
Тия вынимает из стены кирпич, достает ключ и открывает дверь. После унылой серятины улиц Аннекса комната кажется джунглями, сияя разнообразием красок и форм. Все стены увешаны большими живописными полотнами. Часть холстов прикреплена к мольбертам, расставленным повсюду. Манера письма – свободная и дерзкая, эмоциональная и в то же время говорящая о том, что художник прекрасно умеет владеть собой и следовать изначальному замыслу. Покой после ливня. Тоска по кому-то, ушедшему очень давно. Искра первой ошеломляющей любви.
– Паппи! – зовет Тия. Перед мольбертом в дальнем конце комнаты сидит старик, почти упирающийся в холст лицом. Он настолько поглощен работой, что не замечает гостьи. – Паппи, это я.
Он выходит из творческого транса и поворачивается к ней. Лицо старика остается неподвижным.
– Тия?
Его глаза похожи на мутные шарики, остатки седых волос всклокочены. Тия подходит и тепло обнимает его.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он, и его неподвижное лицо расплывается в улыбке.
– Странно слышать от тебя подобный вопрос.
– Полагаю, ты приехала повидаться с Матерью, – говорит Паппи. – Увы, ее здесь нет.
– Вообще-то, я приехала купить что-нибудь из картин. – Это шутка, но лишь отчасти. – Поверь, я сделаю тебя богатым. – Тия всматривается в холст. – Смотрю, ты снова взялся за лица.
К этой теме он возвращается снова и снова. Впрочем, «тема» – неподходящее слово; картины Паппи не имеют тем. Правильнее назвать это «присутствием»: лежащий на глубине слой, который едва проглядывает из-под поверхности произведения. Лица в воде. Лица в облаках. Лица на стенах домов. Целая нить лиц, вплетенная в ткань мира.
– Расскажи, что́ ты здесь видишь.
Они постоянно играют в эту игру. Тия смотрит на картину; ее глаза скользят по поверхности холста, впитывая заложенные художником чувства.
– Уединенность, – подумав, говорит она. – Нет, не то. Одиночество. Но особого свойства. Ты просыпаешься посреди ночи, а все остальные продолжают спать. Угадала? – спрашивает Тия, глядя на Паппи.
– Ты всерьез почувствовала это? Я думал, что просто валяю дурака. Обещай, что останешься на обед.
– Я должна уехать до наступления темноты.
– Тогда мы пообедаем раньше обычного.
Надо бы отказаться. Времени мало. Но она не может заставить себя сказать «нет». Ну что случится, если она останется на обед? Одна мысль о совместном обеде доставляет ей радость, какой она не испытывала месяцами.
– Там будет видно, – говорит она, целуя старика в лысину.
Паппи улыбается. Вопрос с обедом решен.
– Тия, дорогая, знала бы ты, как братья и сестры обрадуются твоему приезду.
Она выходит через другую дверь и попадает в очередной переулок, поросший сорняками и заваленный мусором. Пройдя его до конца, она толкает очередную дверь и входит внутрь. Запах здесь ощущается еще сильнее; когда-то в этом помещении разделывали рыбу. Длинные металлические столы, предназначенные для резки и потрошения, сдвинуты к стенам. У задней стены есть люк заподлицо с полом. Тия открывает его и спускается в подвальный коридор, освещенный тусклой лампочкой. На стенах проступает влага; пахнет плесенью и сырой землей. Она подходит к двери, над которой висит камера, направленная вниз. Тия стучится в дверь и поднимает голову, показывая себя камере.
– Кого там еще принесло? – спрашивает бесплотный голос.
– Квинн, да открой же. Не видишь, что ли?
– Обожди секунду.
Секунда растягивается до двух минут. Когда Тия уже начинает терять терпение, дверь открывается.
– Ну и ну, – говорит Квинн. – Смотрю, приоделась.
Сам он выглядит так себе. Квинну за сорок. Бледная кожа, вечно прищуренные глаза и неухоженная борода. Словом, у него вид некогда привлекательного мужчины, измученного затяжной болезнью.
– Это все, что ты можешь сказать? – удивляется Тия. – Я думала, мы друзья.
– А ты не слышала, что заводить друзей опасно? Тебя вызвала Матерь?
– Нет, сама приехала. Сегодня было происшествие на паромном причале.
Квинн открывает дверь шире, пропуская ее внутрь.
– Давай посмотрим, что́ у тебя есть.
Пространство, куда попадает Тия, разделено на клетушки. Комнатенка с двухъярусными кроватями для членов движения. Кухонька, одновременно служащая лазаретом. И центральная комната, известная как «логово». Ее площадь – не более пятидесяти квадратных футов, но это средоточие движения, кора его мозга. Комната и выглядит как обиталище искусственного мозга. Она заставлена терминалами, пультами с сигнальными лампочками и переключателями; многочисленные кабели убраны в самодельные трубки, тянущиеся по стенам, полу и потолку. О назначении половины или даже большей части оборудования Тия не знает.
– Ты можешь найти записи с дронов, которые висели над причалом?
– В какое время?
– Незадолго до часа дня. Скажем, в двенадцать пятьдесят.