– Джулиан, почему бы тебе не пойти в бар и не помочь им? – предложила мужу Каллиста.
– Так это же всего несколько бокалов.
Каллиста многозначительно посмотрела на него:
– Уверена, лишняя пара рук им не помешает.
Джулиан открыл рот, но в последнюю секунду решил не спорить.
– Ладно, – проворчал он и растворился в толпе.
«Бедняга», – подумал я, глядя ему вслед. Однажды мы с ним играли в теннис – три сета, – и он победил меня, но это далось ему нелегко. Несколько порций джина с тоником, при помощи которых Джулиан восстанавливал силы, развязали ему язык, и он признался мне, что считает дни до завершения своего брачного контракта с Каллистой.
– Проктор, я хотела поговорить с тобой наедине, – начала Каллиста.
– Я так и понял.
– Знаю, как тяжело тебе пришлось. Я сочувствую тебе, как никто другой.
– А дальше последует «но».
– Нет, никакого «но» не будет. Я тревожилась за тебя. Ты был свидетелем ужасного события. Причем во второй раз. Каждый растерялся бы.
Каллиста никогда не говорила о моей матери. Это было чем-то новым.
– Каллиста, со мной все в порядке. Честное слово.
– Никто не сомневается. Ты сделал все, что смог.
– Значит, вы видели запись с камер дрона. Скажите, в каком состоянии шея у охранника?
Она взяла меня за локоть. Почему всем вдруг приспичило трогать меня?
– Не принимай близко к сердцу. Это все, что я могу сказать. Увы, твой отец был попросту не в себе… Кстати, дочь сказала, что ты подумываешь взять отпуск.
– Боже милостивый, есть хоть один человек, которому она еще не сказала об этом?
– Проктор, она волнуется за тебя. Хочет, чтобы ты был счастлив. И знай: какое бы решение ты ни принял, я тебя поддержу. Излишне говорить, что ты мне как сын.
Едва ли я был ей как сын. Каллиста что-то задумала и сейчас вела меня в нужном направлении.
– Это печальное событие нужно оставить в прошлом. Еще один вопрос, и мы закроем эту тему. Проктор, что он тебе сказал? Звук на записи очень плохой. Много посторонних шумов. – («Ага, – подумал я. – Вот что тебе нужно».) – Твой отец был известным человеком. Он занимал ответственную должность и имел доступ к массе конфиденциальной информации. Проктор, я знаю, что могу рассчитывать на твое благоразумие. Ты не из болтливых. Но если твой отец что-то… разгласил, есть риск, что его слова могли подслушать.
– Это даже не были связные фразы. Просто набор слов.
– Значит, ничего особенного.
«Этот мир – совсем не тот мир. Ты – это не ты. Это все Ораниос». Знала ли Каллиста? Ее назойливо-добрый тон, осторожная игра на эмоциях, косвенное упоминание о моей матери… Все это произвело обратное действие: мне захотелось надежно сохранить тайну последних минут, проведенных с отцом.
– По правде говоря, я даже не помню, что он там бормотал. Вы же сами сказали, что он был не в себе. Если бы я услышал что-нибудь запоминающееся, то сказал бы. А сейчас я попросту хочу забыть обо всем этом.
Каллиста отпустила мой локоть.
– Что ж, это даже к лучшему. Сейчас ты не помнишь, что он бормотал. Но со временем что-нибудь может всплыть в памяти. Если такое случится, обязательно сообщи мне. Любую мелочь. Обещаешь? Такие происшествия, – сказала она, слегка вздрогнув, – будоражат народ… А вот и вино, – сообщила Каллиста, взглянув поверх моего плеча.
Вино появилось как нельзя вовремя. И тут же раздался мелодичный звон, приглашавший слушателей в зал.
– Пьем до дна, – сказал Уоррен, раздавая бокалы.
Я немедленно последовал его указанию.
На сцене стоял массивный черный концертный рояль. Свет прожектора делал его похожим на акулу. За ним сидела пианистка: бледное овальное лицо, темные волосы, собранные на затылке в пучок-ракушку, и ярко накрашенные губы. Музыка была насыщенной, негармоничной и даже атональной. Пальцы исполнительницы порхали над клавиатурой, сливаясь в одно безостановочное движение, слишком быстрое для глаз. Джулиан, сидевший рядом со мной, был готов расцарапать себя от наслаждения, а во мне с каждой минутой нарастало отвращение. В манере игры пианистки было что-то невероятно механическое, даже конвейерное. Я словно смотрел на плотника, безупречно забивавшего гвозди. Четыре произведения – и каждое вызвало шквал аплодисментов. Пятое я узнал, так как слышал его в университете, проходя курс музыковедения. Это была Венгерская рапсодия № 2 Ференца Листа: эмоциональная, сочная, ужасно сентиментальная, но не лишенная романтизма. Под руками пианистки она стала мертвой как бревно.
На сорок первой минуте я не выдержал. Пока слушатели аплодировали, я коснулся локтя Элизы и прошептал:
– Мне надо глотнуть свежего воздуха.
Прежде чем она успела возразить, я переступил через ноги тестя, выбрался в проход и покинул зал. Фойе пустовало, если не считать нескольких уборщиков и одинокого бармена, мывшего бокалы. Безжизненные звуки, извлекаемые пианисткой, слышались и здесь. Во мне поднималась ненависть; от этих звуков веяло ужасом. Возникло желание убежать туда, где их вообще не слышно.
Я поднялся по ступенькам в зону отдыха. Там был выход на балкон, откуда открывался вид на красивый, ухоженный садик с живой изгородью, цветами, соответствовавшими времени года, и журчащим фонтаном. Я прошел на балкон и какое-то время просто вдыхал воздух. С ветвей доносилось пение древесных лягушек. До чего приятные звуки! Настоящее лекарство против игры пианистки, если это вообще можно было назвать игрой. Сколько времени я простою здесь, пока не появится Элиза и не потащит меня обратно?
За моей спиной открылась дверь. На балкон вошла женщина. Вероятно, она почувствовала, что я хочу побыть один, и сделала вид, что не заметила меня. Но балкон был невелик по размерам, и не обращать внимания друг на друга было бы глупо. Женщина подошла к перилам, открыла клатч, достала трубочку и показала ее мне.
– Вы не возражаете? – спросила она.
Это был облачник – последний писк моды среди поборников здорового образа жизни. Внутри трубочки находилась ароматизированная жидкость, насыщенная основными питательными веществами. Миниатюрный нагреватель превращал жидкость в пар, который наполнял легкие. Считалось, что облачник оказывает расслабляющее воздействие.
– Ничуть, – ответил я.
Она поднесла трубочку к губам и вдохнула. Облако сладковатого, терпкого тумана оказалось слишком большим, и часть его, подхваченная ветром, понеслась прямо на меня.
– Извините, – смущенно пробормотала женщина. – Пожалуй, нам стоит поменяться местами.
– Это лишнее. Запах приятный. Что я вдыхаю?
– Смесь называется «Торт мира». – Она подошла ближе и протянула мне облачник. – Хотите попробовать?
Ее лицо попало в полосу света, лившегося из зоны отдыха. Красивое, но по-своему, без косметических ухищрений, свойственных просперианкам. Светло-каштановые волосы с янтарным отливом, белая кожа (что обычно свойственно рыжим), небольшая россыпь веснушек, вздернутый носик, мягко закругленные скулы и бледные, почти невидимые брови. На женщине было простое облегающее платье из шелка темно-синего цвета.
– Пользоваться этой штучкой несложно. – Она показала, как правильно держать облачник. – Нужно всего лишь нажать кнопку и вдохнуть пар.
Я последовал ее совету. Послышалось слабое шипение, и пар устремился мне в легкие. Когда я выдохнул, во рту остался привкус фруктов и пирожных.
– Неплохо, – сказал я, возвращая ей облачник. – Надо бы мне купить такой же.
Незнакомка снова затянулась и выдохнула.
– Как вам сегодняшняя исполнительница?
– Мне показалось, что она играла… слишком быстро.
Женщина негромко засмеялась, выдыхая облачка пара:
– А по-моему, это просто издевательство над роялем.
– Я думал, что, кроме меня, этого никто не заметил.
– Смею вас уверить: вы – не единственный. Хотите выслушать мою теорию?
– Да вы, оказывается, женщина-теоретик.
– Пожалуй, «теория» – слишком громко сказано. Просто кое-какие соображения. Дрянную игру заметили все. Но эти люди изо всех сил стараются слыть ценителями музыки в глазах друг друга и не желают признавать то, что сами же заметили.
– Вы позволите еще раз? – спросил я, указывая на облачник.
Я затянулся, задержал пар в легких на несколько секунд дольше, чем во время пробы, затем медленно выдохнул. Пар висел у меня перед лицом, лениво расползаясь. Новый порыв ветра быстро унес его.
– Тия Димополус, – представилась женщина, протягивая руку.
Я протянул свою. Ее рука была небольшой, но сильной.
– Проктор Беннет.
Какое-то время мы молчали, передавая друг другу облачник. Восторженные отзывы об этой вещице оказались правдой: под влиянием ароматного пара мир казался более сносным и даже приятным.
– И чем же вы занимаетесь, Проктор Беннет? Если не ошибаюсь, такой вопрос всегда задают при знакомстве.
Обычно я всеми силами уклонялся от ответа. Стоило мне сказать, чем я зарабатываю на жизнь, как разговор на этом и заканчивался – в десяти случаях из десяти. Но в ту минуту… возможно, на меня подействовала ароматическая смесь… словом, я утратил бдительность.
– Я работаю в Департаменте социальных контрактов, – сказал я и добавил: – Паромщиком.
– Понятно, – спокойно кивнула она. – Звучит интригующе.
– И вас это не настораживает?
– Не знаю. А должно?
– Большинство людей, узнав, кто я такой, бросились бы к выходу.
Она лукаво улыбнулась:
– Наверное, я отличаюсь от большинства людей.
– Моя работа совсем не так романтична, как вы думаете. В ней полным-полно канцелярской рутины. Димополус… Я мог где-нибудь встречать вашу фамилию? – спросил я, вспомнив, что она мне знакома.
– Вполне.
– Вот только не знаю где.
Тия достала из клатча визитную карточку, на которой значилось: «ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ГАЛЕРЕЯ „ДИМОПОЛУС“». Судя по адресу, галерея находилась неподалеку от моей работы. Я вспомнил, что по пути в пекарню видел вывеску.
– Значит, вы торгуете произведениями искусства.