– Ну, как хотите. – Эймос нервно побренчал монетами в кармане. – Полагаю, вы знакомы с Набилем?
Набиль Уэст, главный юрисконсульт Министерства социального обеспечения. Худощавый, серьезный, он был известен как своей непрошибаемой невозмутимостью, так и склонностью к щегольству. В этот день он надел облегающий костюм в меловую полоску, с ярко-желтым галстуком-бабочкой.
– Вынужден сообщить вам неприятную новость, – сказал Эймос. – В субботу утром стало известно, что охранник, на которого вы накинулись на причале, скончался от смертельной травмы.
Я понимал каждое слово, однако вместе они казались какой-то бессмыслицей.
– Эймос, о чем вы говорите?
– О том, Проктор, что этот человек умер.
Я посмотрел на Эймоса, затем на Набиля:
– Простите, но я не понимаю. Вы хотите сказать, что я причастен к этому?
Эймос откашлялся.
– Это не было… так сказать… удушением в чистом виде. Патологоанатом считает, что причиной смерти стало мозговое кровотечение, вызванное ушибом головы. При просмотре записей с камер дронов выяснилось: когда вы разжали руку, охранник упал и ударился головой.
Нелегко переварить известие о том, что ты причастен к чьей-то смерти. «Разве я – убийца? – зазвучал в мозгу мой собственный голос. – Я? Но ведь я дружелюбно отношусь к людям! Совсем недавно я мирно завтракал! Как они могут говорить такое обо мне?»
– Должно быть, тут какая-то ошибка. Когда я убрал руку с его шеи, он просто сполз на землю и потерял сознание. Он не ударялся головой. Кто-то неверно истолковал случившееся.
– Увы, директор Беннет, здесь нет никакой ошибки, – вступил в разговор Набиль. – Отчет патологоанатома и записи с камер дронов практически не оставляют сомнений. К тому же есть свидетельские показания.
– Свидетельские показания? Чьи?
– Джейсона Кима, вашего стажера.
Этого восторженного идиота!
– Что он вам рассказал?
– Более чем достаточно.
Я почувствовал, что мне нужно сесть. Меня мутило.
– Спокойнее, Проктор, – сказал Эймос. – Хотите воды?
Я не хотел, но понимал, что стакан хотя бы даст возможность сосредоточиться. Уна принесла воду. Я взял стакан дрожащей рукой и сделал несколько глотков.
– В выходные мы провели заседание аттестационной комиссии. – Голос Эймоса стал менее официальным. Теперь это был голос старого друга, старавшегося помочь мне, но придавленного неопровержимыми фактами. – Могу сообщить хорошую новость: вас не обвинят в совершении преступления.
– Да? А с какой стати? Не вы ли говорили мне, что я убил человека?
– Нет, такого мы не говорили. Вы лишь сыграли определенную роль в его смерти. Но по мнению аттестационной комиссии, применение охранником электрошокера было совершенно неоправданным. К тому же он не подчинился вашему непосредственному приказу. Ваша реакция, при всей ее жестокости, была спровоцирована тем, что охранник злоупотребил своими полномочиями и применил силу там, где этого совсем не требовалось. Его травму можно вполне считать результатом несчастного случая. Смягчающим обстоятельством является и то, что ретайром, с которым так грубо обошелся охранник, был ваш отец. Мы все очень сочувствуем вам. Вы оказались в ужасном положении.
До меня начало доходить: вот он, конец моей прежней жизни.
– А плохая новость?
– Учитывая обстоятельства, комиссия рекомендовала немедленно уволить вас из Департамента социальных контрактов. Если вы согласитесь не обращаться в суд, аттестационная комиссия не будет предпринимать против вас никаких действий… Набиль, прошу вас.
Главный юрисконсульт достал из портфеля тонкую стопку листков и положил на кофейный столик передо мной.
– Чепуха какая-то, – вырвалось у меня.
– Совершенно стандартная процедура, директор Беннет. Будьте любезны, поставьте вашу подпись там, где стрелочки.
«Директор Беннет». Недолго мне осталось ходить в директорах.
– Не возражаете, если я вначале прочту? Профессиональная привычка.
На лице Набиля отобразилась вспышка раздражения. Ему хотелось поскорее все закончить.
– Как вам угодно, – буркнул он.
Настоящее Соглашение об увольнении по собственному желанию (далее – «Соглашение») заключено между Проктором Беннетом (далее – «Работник») и Министерством социального обеспечения, расположенным по адресу: площадь Просперити, 200 (далее – «Работодатель»), с целью освободить Работника от занимаемой должности и дальнейшей ответственности перед Работодателем.
Принимая во внимание, что Работник, Работодатель и нижеперечисленные стороны желают избежать любых взаимных претензий, все разногласия, существующие между ними на данный момент, считаются решенными мирным путем. Работник признает, что условия, перечисленные в Соглашении, установлены исключительно для того, чтобы избежать каких-либо неясностей, взаимного недовольства и судебного разбирательства. Настоящим стороны заявляют, что Соглашение между Работником и Работодателем заключено добровольно, с полным осознанием его содержимого, включая условия и последствия…
И так далее и тому подобное. Аналогичными документами я руководствовался всю жизнь, придавая им большое значение, считая, что они связывают общество воедино. А теперь труд всей моей жизни, мои добрые дела, само мое имя… все будет перечеркнуто. Какая горькая ирония! Совсем недавно я собирался уйти с этой работы. Но теперь, когда то, что я был готов отдать добровольно, вырывали у меня из рук, я чувствовал себя раздавленным.
Прочитав последнюю страницу, я поднял глаза на Уэста:
– А это что еще за балаган?
– Всего-навсего подписка о неразглашении. Совершенно стандартная процедура.
– Мне даже запрещается говорить об этом?
– Неужели у вас еще осталось желание об этом говорить… директор Беннет?
Эймос подал мне ручку. Одну из моих.
– Уверен, что вы понимаете: так будет лучше для всех.
– Где Джейсон? Я хочу с ним поговорить.
Они переглянулись.
– Увы, этот парень уволился, – сказал Эймос.
– Он уволился?
– Случившееся сильно потрясло его. Вы явно были для него героем. Утром курьер привез нам подписанное им заявление.
– Каллиста знает обо всем этом? – (Эймос кивнул.) – И она согласилась?
– Проктор, это была ее идея. Первоначально аттестационная комиссия придерживалась мнения, что вас надо судить. Каллиста произнесла вдохновенную речь в вашу защиту. По сути, это благодаря ей вы не оказались за решеткой. – Эймос чуть ли не насильно совал мне ручку. – Проктор, ну пожалуйста. Будьте благоразумны. Вряд ли вам нужна скандальная огласка. Не хотите сделать это ради себя, сделайте ради Элизы.
Был ли у меня выбор? В морге лежал труп. Я понимал, что дешево отделался.
Я взял ручку и расписался везде, где стояли стрелочки.
Набиль торопливо убрал бумаги в портфель и выразительно щелкнул замком. В проеме двери появились двое охранников.
– Эймос, зачем этот цирк? Я что, не могу покинуть здание самостоятельно? Или вы думаете, что я начну все крушить?
– Проктор, существуют правила. – (Я не подозревал о существовании правил, касавшихся выдворения убийцы из присутственного места.) – Да, вот еще что. Пожалуйста, сдайте документы.
Это когда-нибудь кончится?
Я швырнул их на кофейный столик.
– Личные вещи собирать не надо, – сказал Эймос. – Мы их отправим с посыльным.
– Оставьте себе. Плевать мне на это барахло.
Отнюдь не все из того, что находилось в моем кабинете, теперь уже бывшем, было барахлом, но пусть.
– Проктор, мне жаль, что все закончилось вот так.
– Эймос, не надо лишних слов.
Я вышел. Уна стояла возле своего стола с глубоко несчастным видом.
– Ох, директор Беннет…
Она не договорила. В ее глазах блестели слезы. Мы обнялись – в первый раз за все то время, что работали вместе, и, надо думать, в последний.
– Нет больше директора Беннета. Теперь я Проктор, – сказал я. – Просто Проктор.
Вот так и кончилось мое директорство. За стенами помещений Шестого округа было тихо, как в доме, где все улеглись спать.
– Идемте, ребята, – сказал я охранникам.
Я впервые узнал, что от моего кабинета (еще раз: бывшего) до улицы – ровно сто восемьдесят шесть шагов.
Вопрос для размышления: на что человеку потратить целый день, когда еще нет девяти часов утра, а его прежняя жизнь перестала существовать?
Позвонить жене, чтобы вдоволь наораться и наскулиться в трубку? Отправиться в бар и мучить посетителей сетованиями на судьбу? Сесть на морском берегу, созерцать воду и думать о вечности?
Мой организм выбрал четвертый вариант: меня начало выворачивать в мусорный контейнер.
Внутри меня что-то прорвалось. Три раза подряд я исторгал свой скудный завтрак на брошенные в контейнер мятые газеты, бумажные кофейные чашки, сплющенные куски жевательной резинки и мешки с собачьим дерьмом, лежавшие на дне. Прохожие косились на меня. Ничего удивительного. Уродство притягивает не меньше, чем красота. Разве можно пройти мимо отталкивающего зрелища и хотя бы мельком не взглянуть на чужой позор? Когда рвотные позывы стихли, я взялся за стенки контейнера и выпрямился.
– Ну что глаза вылупили?
Мой вопрос наотмашь ударил по испуганному лицу пожилой женщины, выгуливавшей пушистую собачонку. Женщина в ужасе смотрела на меня.
– Проваливайте отсюда! – рявкнул я.
Ее как ветром сдуло. Во рту сохранялся вкус блевотины. С лица капал пот. Я осмотрел галстук, пиджак и носки ботинок. К счастью, одежда и обувь не пострадали.
Я пересек улицу и ступил на лужайку. Роскошная зелень, безупречно подстриженные деревья, живые изгороди, кусты в виде животных и птиц, цветочные клумбы – все это вдруг показалось смешным, частью какой-то большой космической шутки. Бродя по дорожкам, я не знал, куда отправиться. Разумнее всего было бы вернуться домой, но я лишился служебной машины, а к поездке на автобусе мое состояние совсем не располагало. Мелькнула мысль – не ворваться ли в кабинет Каллисты? – и тут же погасла. Довольно с меня унижения, пережитого на теперь уже бывшей работе. Следом явилась другая мысль: Элиза уже знает. Узнав о моем «добровольном» увольнении, Каллиста вполне могла позвонить дочери, тем более если знала, где та находится. «Дом принадлежит другу моих родителей. Вряд ли ты встречал этого человека и его жену».