– В часы занятий девочку видели вне кампуса. Она болтала и строила глазки мужчинам из обслуги.
– Боже мой!
– Мы могли бы увидеть ее?
– Конечно. – Секретарша порывисто встала. – Пожалуйста, назовите имя и фамилию.
– Ее зовут Кэли. К сожалению, фамилии мы не знаем. Думаю, она учится в третьем или четвертом классе.
Блондинка ушла в соседнее помещение и через пару минут вернулась.
– Вы уверены, что правильно назвали имя? У нас не значится никакой Кэли. Может, вкралась ошибка?
Я сомневался в этом, но все же назвал пару вариантов. Секретарша снова удалилась и вернулась, как и в первый раз, с пустыми руками:
– Жалею, что не сумела вам помочь. – Она слегка вздрогнула. – Строить глазки обслуге! В голове не укладывается.
– Возможно, вы видели ее. Короткие светлые волосы, довольно рослая. На одной щеке характерный знак.
– Какой знак?
– Шрам.
– Боже мой! Бедняжка! – воскликнула блондинка, потом задумалась. – Ничего не припоминаю. Девочку со шрамом я бы обязательно запомнила… Впрочем, постойте. – Блондинка хлопнула себя по лбу. – Возможно, родители забрали ее из Академии. Поэтому данных и нет.
Я не слышал, чтобы приемные родители забирали итеранта из Академии.
– А что, такие случаи бывают?
– Бывают, хотя и крайне редко. Приемные родители переводят итеранта на домашнее обучение. Почти всегда это связано с неадекватным поведением питомца. Судя по вашим словам, родители этой девочки вполне могли принять такое решение.
– Но неужели у вас не осталось ее личного дела? Каких-нибудь других документов?
– Мы отдаем все это приемным родителям. – Выражение лица блондинки изменилось. – Вы же из Департамента социальных контрактов. Ваше ведомство должно получать такие данные.
Я взглянул поверх ее плеча. На стене, у самого потолка, торчала камера, направленная вниз. Неизбежное зло любого присутственного места.
– Теперь мы обязательно проверим по нашим каналам, – сказал я и улыбнулся блондинке. – Благодарю вас за хлопоты, мисс…
– Бофорт. Флоренс Бофорт.
– Спасибо, что уделили нам время, мисс Бофорт.
Мы спешно ретировались. Но как теперь выехать за ворота Академии? Как объяснить наше быстрое возвращение? Однако ворота поднялись автоматически. Тия погудела и помахала охраннику. Я обернулся. Охранник стоял посреди дороги, уперев руки в бока, и смотрел нам вслед.
– Мы вели себя не слишком разумно, – сказал я Тие. – Один телефонный звонок, и кое-кому все станет ясно.
– Согласна. Импровизации не всегда бывают удачными. Но ты когда-нибудь слышал, чтобы итеранта забирали из Академии?
– Никогда.
– Я тоже. – Тия бросила на меня косой взгляд. – Ты уверен, что видел на картине именно ее лицо? Полностью уверен?
– Мне не померещилось. Это была она. Точно.
– А то, что связано с ее именем?
– Признаюсь, это чистое совпадение.
Тия вновь посмотрела на меня:
– Проктор, я не говорю, что не верю тебе…
– За такими словами всегда следует «но».
Она набрала воздуха, как перед нырком в воду.
– Но это кажется немного… неправдоподобным.
– Не отрицаю. Я не хочу усложнять тебе жизнь. Одно твое слово, и я уйду.
Какое-то время мы ехали молча. Мое физическое состояние было отвратительным. Вернулся озноб. Во рту и на языке ощущался привкус какой-то химической горечи. Может, я подцепил что-нибудь? Эта мысль была тягостной. Я не помнил, болел ли когда-либо, и мне было не с чем сравнивать свои ощущения. Я не знал, сколько это продлится и какие мучения меня ждут. Машина подскочила на дорожной выбоине, и у меня забурлило в животе. Сама езда вдруг стала невыносимой.
– Останови машину, – попросил я.
– Зачем?
– Я серьезно. Останови.
Я выскочил из машины, не дождавшись полной остановки. Увидев канаву, я склонился над нею, уперев ладони в колени, и стал ждать, когда меня начнет выворачивать. Но этого не случилось. Да и с чего бы? Все, что было во мне, желудок исторг в мусорный контейнер несколько часов назад. Постепенно тошнота отступила, а озноб остался. Но он сделался другим; теперь это было не столько физическое ощущение, сколько тревожное чувство внутреннего разлада. Со мной творилось что-то непонятное. Я поднял голову. Мы остановились на краю луга, поросшего густой травой. Трава вдруг показалась мне экзотически-яркой, почти психоделической. Легкий ветер теребил травинки; они колыхались, как волны, постоянно меняя цвет. Гипнотическое зрелище полностью заворожило меня. Ветер, дувший в лицо, был прохладным и тоже странным; я воспринимал его не как движение единой воздушной массы, а как стук микроскопических дождевых капель, только дождь состоял из отдельных молекул. Стало спокойно. Я вдруг ощутил, что я один во всей вселенной. Нет, не вдруг. Так было всегда. Просто сейчас я сделал это открытие.
– Проктор!
Голос, зовущий меня, раздавался откуда-то из необъятной дали. Голос из моря, летящий сквозь звезды.
– С тобой все в порядке?
Ее вопрос вернул меня к реальности. Я увидел траву и деревья вдали, ощутил ветер на щеках. Все стало знакомым и обыденным. Тия по-прежнему сидела за рулем, глядя на меня через открытую пассажирскую дверцу. Я вернулся в машину.
– Извини, меня немного укачало.
Она встревоженно посмотрела на меня:
– Вид у тебя, прямо скажем, не блестящий.
– Сколько я там находился?
Вопрос заставил ее нахмуриться.
– Не знаю. Может, секунд тридцать.
Тридцать секунд. А для меня – как несколько дней.
– Может, поискать ридер и проверить процент твоей жизненности? – предложила Тия.
– Только этого не хватало. Довольно с меня дурацких измерений и осмотров.
Мимо пронесся тяжелый грузовик, и нас обдал резкий порыв ветра. Я почти забыл, что мы остановились на обочине дороги, где ездят другие машины.
– Почему ты так беспокоишься о ней? – спросила Тия, глядя не на меня, а перед собой. – Я об этой Кэли.
Я беспокоился? Для этого не имелось никаких оснований, она же не была моей приемной дочерью. Однако меня не покидало это странное ощущение.
– Я знаю одного человека, – сказала Тия. – Наверное, он поможет отыскать ее следы.
– Одного человека, – повторил я.
– Он не из «три-эс», если ты подумал об этом.
– Я вообще ни о чем не думал.
– Пусть будет так. Но я ему доверяю, он профессионал высокого класса.
Я был не в том положении, чтобы отказываться.
– Мне понадобится день-другой, чтобы связаться с ним. Если кто и может разузнать, что приключилось с этой Кэли, то один только он.
– Хорошо.
Мы помолчали.
– Наверное, тебе пора домой, – сказала Тия.
Она была права; я не мог вечно прятаться. Но оставалось еще одно дело, с которым следовало разобраться до конца дня.
Узнать адрес Джейсона оказалось несложно: я зашел в ближайшую телефонную будку и открыл телефонную книгу. Я думал, он обитает в другом месте. Большинство молодых людей предпочитали жить в центре города, поближе к работе и развлечениям. Дом, где снимал квартиру Джейсон, стоял на западной окраине города и соседствовал с оживленной магистралью. Здание было старым, довольно обшарпанным, без лифта. Мы поднялись на второй этаж. Кнопка звонка отсутствовала. Я несколько раз постучал в дверь. Ответа не было. Спустившись, мы увидели, что шторы на его окнах плотно задернуты. Мы вернулись в дом и стали расспрашивать жильцов.
Никто не видел его ни в этот день, ни в выходные.
15
Нельзя сказать, что он совсем не видит. Видит, но очень слабо. Размытые, лишенные границ очертания, пятна цветного тумана. Смещающиеся тени подсказывают ему, как происходит то или иное движение. Если сравнить движущиеся предметы с кометами, он видит лишь их хвосты. Таков мир, в котором он живет и занимается повседневными делами: умывается, одевается, справляет естественную нужду, ест и засыпает, чтобы назавтра встать и начать новый день.
Было время, когда он мог видеть наравне с другими. Но однажды все изменилось. Это случилось в каком-то переулке. Он был молод, неистов и горяч. Трудно сказать, что именно в его поведении вызвало гнев охранников. В таких случаях часто говорят: оказался не в то время, не в том месте и не с теми людьми. Черт бы побрал эту житейскую мудрость! Он ничего им не дал, да у него и не было ничего. Впрочем, охранники и не собирались поживиться за его счет. Кажется, он все-таки что-то крикнул им, и тогда… Его били дубинками, кулаками и носками сапог. Все это обрушивалось на него с разных сторон, а когда охранникам надоело его избивать и они удалились, окружающий мир изменился. Превратился в подобие туннеля с темными стенами, внутри которого плясали искорки. Он думал, что это пройдет, однако привычное зрение не возвращалось. Стены лишь смыкались, а искорки превращались в неясные цветные вспышки. Однажды утром он проснулся и не мог понять, день сейчас или ночь, бодрствует он или это ему снится.
Вскоре он на собственном опыте убедился: быть слепым не означает вообще ничего не видеть. Его зрение просто поменяло направление, переключившись с внешней, физической реальности на внутреннюю – реальность разума. Внутри него рождались новые мысли, а вместе с ними рождался и новый образ жизни. Мир стал тем, что он чувствовал, уже не отягощенный тиранией зрения.
Затем возникла настойчивая потребность заняться живописью. Как еще запечатлеть свое новое понимание, чтобы поделиться им? Он и понятия не имел, с чего начнет. Раньше, когда он прекрасно видел, ему и в голову не приходило взяться за кисть. Но в своем новом состоянии, среди визуальной тишины, он чувствовал безмерную нежность ко всему, что существует. Он словно прощал мир за все, чем тот был.
Итак, лица.
Когда они впервые появились на его холсте, он даже не понял, что изображает их. Это было… когда? Много лет назад. Утро началось с привычных действий: он провел руками по чистому холсту, примериваясь к очередной картине. Затем, почти вплотную прильнув к мольберту, начал писать. Он работал над картиной так же, как вол тянет плуг, целиком сосредоточиваясь на том, что у него под носом. Только вместо комков земли это были участки холста. Он живописал начавшийся день так, как ощущал его: ностальгически, с оттенком беспокойства и скуки. Использовал оттенки синего и зеленого для кругов и квадратов. Изображенные им формы означали здания, стоявшие косо, словно тяготение по-разному действовало на каждое из них. Он почти вошел в состояние транса, как вдруг волшебство оборвалось. За его спиной кто-то стоял.