Эти три случая, при всех их отличиях, имели одно сходство. Данные об итерантах удалили из Центральной информационной системы; все документы, на которых стояли их имена, бесцеремонно отправили в уничтожитель бумаг. Исчезли не только люди, исчезла официальная память о них, словно этих троих вообще не существовало.
– Здесь есть телефон? – спросил я Тию.
Она повела меня в комнатку, находившуюся в задней части дома. Мне повезло: старомодный аппарат с дисковым набором работал без электричества. Сняв трубку, я услышал гудок. Часы на тумбочке у кровати показывали девятый час утра. Уне полагалось уже быть на работе.
– Приемная директора Брандт.
Чему тут удивляться?
– Уна, это Проктор. – (Молчание.) – Уна, вы меня слышите?
– Да, конечно, – не своим голосом ответила она. – Чем я сегодня могу вам помочь, мистер Смит?
Все оказалось намного хуже, чем я думал.
– Сделайте мне одолжение… Скажите, есть ли сейчас кто-нибудь в изоляторе?
На линии снова стало тихо.
– Что такое изолятор? – спросила Тия.
– Место, где до прихода парома находятся те, кто подлежит принудительному ретайрменту. Словом, зона размещения в подвале здания Министерства социального обеспечения.
– Зона размещения… Это вроде тюрьмы?
Мне вдруг стало стыдно. За двадцать лет работы у меня ни разу не возникло таких мыслей по поводу зоны размещения.
– Да, вроде тюрьмы.
– Мистер Смит, вы меня слушаете? – раздался в трубке голос Уны.
– Да. Внимательно слушаю.
– На вашей встрече будет присутствовать еще один человек.
У меня свело живот, но надежда еще теплилась.
– Мужчина или женщина?
– Боюсь, для ответа на этот вопрос у меня недостаточно сведений. Насколько я поняла, человек очень молод.
Один человек. Очень молодой. Кэли.
– Благодарю вас, Уна. Хочу вам сказать: все, что они говорят обо мне, – неправда.
– Я никогда не сомневалась в вас, сэр. Но мне больно слышать о том, как ухудшается ваше самочувствие. Я бы посоветовала вам проверить свой монитор перед тем, как идти на встречу.
Мой монитор?
– До свидания, мистер Смит. Надеюсь, вам станет лучше.
Моя бывшая секретарша повесила трубку.
– В этом доме найдется ридер? – спросил я, повернувшись к Тие.
– Я думала, ты ненавидишь эти штучки.
– Ненавижу. Так есть или нет?
Ридер нашелся в ванной, под раковиной умывальника: старой модели, но вполне работоспособный. Индикатор показывал, что заряда еще достаточно. Под пристальным взглядом Тии я сел на кровать и подключил ридер к монитору. Экран замигал. В ридер стали поступать данные. Через тридцать минут экран погас. Ридер закончил обработку данных.
Отобразился процент моей жизненности.
Какое-то время я просто пялился на экран ридера и думал: «Конечно. Только этим и можно все объяснить».
– Проктор, какие показатели?
Я протянул ей ридер. Девять процентов.
Я не просто терял рассудок. Я умирал.
19
Когда показатель чьей-нибудь жизненности падал ниже десяти процентов, это уже не являлось личным делом человека. Сигнал с монитора сразу же поступал в Центральную информационную систему и оттуда передавался в Министерство социального обеспечения. Его называли «сигналом тревоги». Соответствующая служба отправляла дроны, которые засекали местонахождение источника сигнала. Департамент социальных контрактов издавал постановление о принудительном ретайрменте и высылал охранников. Если парома в этот день не было, делали запрос на внеочередную отправку. Через день, от силы через два ретайр уже плыл в Питомник.
Так почему же охранники не барабанили в дверь?
Ответ был очевиден: из-за бури. Все дроны вернулись на землю. Должно быть, сигнал тревоги раздался поздно вечером. Дроны следили за мной вплоть до отцовского дома. Потом буря нарушила электроснабжение, и служба слежения потеряла меня из виду. Но как только электричество появится снова (а может, оно уже появилось?), поиски возобновятся.
Они могли явиться сюда в любую минуту. Если меня найдут, Кэли уже никто не поможет.
В кухонном столе я нашел довольно острый кухонный нож, а в инструментальном ящике под раковиной – кусачки. Обследовав комнаты, я разжился швейными принадлежностями, полотенцами, коробком спичек и чистой белой футболкой, которую разорвал на лоскуты. В неработающем холодильнике нашлась бутылка водки – очень кстати. Лучшим местом для осуществления моего замысла оказалась ванная. К счастью, там имелось окно. А я собирался провести варварскую операцию, причем без всякого наркоза. Я продезинфицировал водкой нож и кусачки, разложил все необходимое на бортике ванны, уселся на крышку унитаза, налил в стакан водки на толщину трех пальцев и залпом выпил ее. Не ахти какой анестетик, но другого у меня не было. Тия стояла в проеме двери. На лице застыл ужас.
– Учитывая то, что будет дальше, лучше тебе не смотреть, – сказал я.
Она не шевельнулась, чему я втайне обрадовался. Еще со времен моих студенческих состязаний по плаванию я усвоил одну нехитрую истину: со зрителями ты ведешь себя смелее. И вскоре я почувствовал прилив смелости. (Думаю, кроме присутствия Тии, этому поспособствовала выпитая водка.) Взяв нож, я приставил острие к коже у кромки монитора.
– Приступим.
В глазах замелькали звезды. Закружились галактики. Целый космос боли. Из-под лезвия хлынула кровь. Я вскрывал себя. Казалось, продолжать будет немыслимо, однако я знал: стоит замешкаться хотя бы на секунду и моя сила воли иссякнет. Словно повар, срезающий лишний жир с куска мяса, я надрезал кожу по периметру монитора, затем подсунул лезвие под него и стал давить, пока проклятая штука не отделилась от тела с медленным чмоканьем. Я отодвинул монитор кончиком ножа, обнажив изрезанный розовый прямоугольник плоти, тут же исчезнувший под струей крови. Бросив нож, я потянулся к кусачкам. Оставалось лишь перекусить тоненькие проводки, но я не мог. Голова кружилась, руки ослабли. Я протянул кусачки Тие.
– Прошу тебя, помоги, – простонал я.
Так окончились самые отвратительные шестьдесят секунд моей жизни. Тия стояла передо мной, держа в одной руке монитор, а в другой – кусачки. Затем она швырнула их в раковину, прижав к ране полотенце, щедро смоченное водкой. Казалось, моя рука попала в огонь.
– Извини, – пробормотала Тия и поморщилась.
Я судорожно глотал воздух. Она приложила мою руку к полотенцу:
– Прижми покрепче и держи.
Взяв из швейного набора иголку, Тия простерилизовала ее в пламени спички. Остальное было сущим издевательством над раной. К тому времени, когда она закончила накладывать швы, я едва соображал и к тому же был изрядно пьян. Но меня мучила жажда. Тия принесла воды, и, пока она перевязывала мне рану лоскутами футболки, я осушил целый стакан.
– Удержишься на ногах? – спросила она.
Я удержался. Рубашка, брюки, лоферы – все было забрызгано кровью. Монитор по-прежнему валялся в раковине, куда его бросила Тия. Оставлять его там было нельзя. Я поднял крышку унитаза, кинул монитор в горловину и спустил воду.
– Мне надо во что-нибудь переодеться, – сказал я Тие.
Она ушла в комнату и принесла оттуда рубашку с длинными рукавами, хлопчатобумажные брюки и парусиновые туфли. Брюки оказались слишком короткими, а туфли болтались на ногах. «Сойдет», – подумал я и вернулся в ванную, чтобы умыться. Отражение в зеркале ужаснуло меня. Лицо было серым, как у утопленника.
– Слушай, а я вспомнил, где раньше видел твоего вчерашнего друга, – сказал я Тие.
– И где же?
– Он – тот самый человек, что предлагал мне книгу.
Тия посмотрела на меня, но промолчала.
Мой план был таков: вытащить Кэли из изолятора и привезти ее в этот дом. Потом, когда шумиха уляжется, Тия переправит ее на Аннекс. Мы вышли. Взгляд повсюду натыкался на последствия вчерашней бури: сломанные ветки, горы облетевших листьев и даже целые деревья, вырванные с корнем. Однако над головой синело небо, вовсю сияло солнце. Воздух успел стать жарким и липким. Подойдя к машине, я протянул руку за ключами.
– Ну уж нет, – покачала головой Тия. – Я поеду с тобой.
– Спасибо за заботу, но это плохая идея.
– Проктор, посмотри на себя. Ты же едва стоишь на ногах. Если собрался вызволять девчонку, тебе не обойтись без помощи.
Тия была права, но я и так перегрузил свою совесть.
– Тия, подумай. Пока ты остаешься женщиной, ответившей вчера на мой телефонный звонок. Всего-навсего. Тебе позвонили. Ты ответила.
– Ты ведь сам говорил: она совсем молоденькая.
– Это не твоя проблема.
– Но ключи от машины у меня. – Она открыла водительскую дверцу, уселась и посмотрела на меня. – Ну так как?
Я забрался на пассажирское сиденье.
20
Не ехать же за Кэли с пустыми руками. Пришлось сделать крюк.
У своего дома я увидел двоих охранников. Один торчал у входной двери, другой скрывался где-то сзади. Мы остановились. Тия вырулила на обочину.
– Жди здесь, – сказал я ей.
Я выбрался наружу и, прячась за деревьями, стал пробираться к задней части дома.
Второй охранник (хвала ему) храпел в шезлонге.
Оставалось пережать ему сонную артерию локтем: мой единственный, но исправно работающий прием. Охранник храпел, развалившись на сиденье. Фуражка сползла ему на глаза. Я подкрался со спины. Он не сопротивлялся… ну, почти. Бессмысленные дерганья руками и ногами, что продолжались несколько секунд, не в счет. Он сдавленно закричал, но я успел заткнуть ему рот ладонью. Потом он затих.
Я забрал у него электрошокер и через раздвижную дверь вошел внутрь. Дом изменился, я больше не ощущал его своим. Это удивило меня, пока я не понял: по сути, он всегда был домом Элизы, а я просто жил тут. Я осторожно пробрался к фасадным окнам и заглянул в щель между шторами. Куда подевался первый охранник?
Вскоре я получил ответ. Тот, кто дал его, был у меня за спиной.
Завязавшаяся схватка оказалась жестокой, хаотичной и явно неспортивной. Мы молотили друг друга кулаками, пытались применять захваты и даже царапались. Это больше напоминало потасовку на школьном дворе, чем поединок взрослых мужчин. Мы сшибали предметы, опрокидывали мебель. Я даже начал забрасывать противника книгами. (Честное слово, я не выдумываю.) Электрошокеры куда-то делись еще в самом начале поединка. Из коридора мы переместились в гостиную, оттуда в кухню и снова в гостиную. К этому времени оба тяжело дышали.