– Директор Беннет? – удивленно сказала она. – Это действительно вы?
Поговорить нам не удалось. Бернардо подошел к ней со спины, схватил за талию и приподнял в воздух. Женщина кричала и лягалась, словно пойманный зверь. А передо мной вырос Ицхак и с деликатной назойливостью стал оттеснять меня от ужасной сцены:
– Мистер Беннет, вам не о чем тревожиться.
– Это неправильно! – кричала женщина, которую Бернардо тащил к выходу. – Вы меня слышите? Это совсем неправильно!
Закрывшаяся дверь заглушила ее последние крики. В зале установилась гнетущая тишина, но так продолжалось недолго. А дальше произошло еще одно странное событие, от которого мне стало жутковато. Присутствующие словно по команде продолжили есть. Воздух наполнился негромким стуком ножей и вилок, позвякиванием тарелок. Вскоре возобновились разговоры. Все вели себя так, будто и не было никакой женщины с ее пугающими вопросами.
– Сэр, почему бы вам не вернуться за ваш столик? – спросил Ицхак. – Вы же не хотите, чтобы омар остыл.
– Куда Бернардо потащил эту женщину?
– Госпожа перенервничала.
– Я понял. Как и все, наверное.
– Уверен, скоро ей станет легче. Вам не о чем беспокоиться.
– Мистер Беннет, чем я могу вам помочь? – спросил Бернардо, материализовавшись у меня за спиной.
«Надо же, какой прыткий», – подумал я. Откуда он появился?
– Лучшей помощью будет честный ответ.
– Госпожа просила передать вам наилучшие пожелания. Она высоко оценила вашу заботу и очень сожалеет о случившемся. Сейчас она вернулась в свои апартаменты и легла отдыхать.
Бернардо и Ицхак умолкли. В их молчании было что-то напряженное. При этом на их лицах были улыбки – но не те, заученные и подобострастные, что свойственны гостиничным служащим. Скорее, улыбка вышибалы из ночного клуба, делающего последнее предупреждение. «Лучше не зли нас».
– Сегодня у вас был очень нелегкий день, – сказал Бернардо. Его рука опустилась к талии, задев край куртки. Под курткой, на поясе, был электрошокер. – Наверное, вам лучше вернуться к себе и лечь.
– Вы правы. День действительно был нелегким. Я подустал.
– Вам надо беречь себя, мистер Беннет, – подхватил Ицхак. – Даже короткий отдых творит чудеса.
– Вы очень добры ко мне, – сказал я, поочередно взглянув на каждого. – У вас вообще очень заботливые люди.
– Мистер Беннет, вы так и не притронулись к обеду. Хотите, мы доставим его в ваши апартаменты?
– Конечно, – подыграл им я. – Будет здорово.
Одна рука Бернардо лежала на моем плече, другой он взял меня за локоть и повел к выходу. Мы прошли мимо столика, за которым сидела Даниэлла.
– Спокойной ночи, мистер Беннет, – сказала она. – Спите крепко.
У самой двери я остановился.
– Одну минуту, – обратился я к Бернардо. – (Он еще сильнее сжал мое плечо.) – Я забыл пожелать спокойной ночи молодому человеку, с которым познакомился за обедом. – Я вывернулся из его хватки. – Я быстро.
Но когда я повернулся к столику, оказалось, что за ним никто не сидит.
Ту женщину звали Орилия Восс.
Она прибыла с понедельничным паромом. Ее ретайрмент был запланирован давно. Я это знал, поскольку недели две или три назад просматривал ее личное дело. Сто тридцать один год, показатель жизненности – около двадцати процентов. Она проработала несколько десятков лет в городском симфоническом оркестре, будучи ведущим гобоистом. Ее четвертый муж, книгоиздатель, еще три года назад принял решение о добровольном ретайрменте и отправился на Питомник. Физическое состояние Орилии оставалось превосходным, а вот разум стал подводить. Появились рассеянность, забывчивость, признаки легкой депрессии. Она скучала по мужу. Это сказалось на исполнительском мастерстве; в какой-то момент она почувствовала, что больше не может играть на любимом инструменте. И тогда решила, что пришло время ретайрмента. Словом, образцовый ретайрмент – пусть и не на пике формы, но близко к тому. Обычно про таких говорили: «Везет же некоторым».
Меня удивляла одна особенность. Знакомясь с делом Орилии, я видел лишь ее фотографию. Мы с ней не встречались.
И тем не менее она обратилась ко мне по имени. Вдруг мы все-таки виделись, а я напрочь забыл об этом? Возможно, но крайне маловероятно. Меня удивила интонация, с которой она произнесла: «Директор Беннет, это действительно вы?» Казалось бы, она увидела поверхностно знакомого ей человека, и все. Однако в ее словах ощущался более глубокий смысл. Орилия знала, кто я такой, но, кроме того, я кое-что значил для нее. Так встречают родственника или старого друга, которых не видели много лет.
Оставшись один, я проанализировал свое умственное состояние. К этому времени отупляющее воздействие фильма доктора Пэтти ослабло. Голоса по-прежнему звучали, однако мое настороженное внимание к ним лишало их убаюкивающей силы. Сколько я смог бы вот так продержаться? Заняться в апартаментах было нечем: ни книг, ни телевизора, ни прочих развлечений. Я понял, что видеоокна с меняющимися природными красотами были смонтированы все для того же – чтобы сделать меня податливым. «Посмотри на красивый закат. Посмотри, как ветер колышет головки ярко-красных маков. Взгляни на траву, покрытую утренней росой. Наслаждаясь этими видами, ты захочешь лечь и больше не вставать».
Ложиться я не собирался. Наоборот, ходил из гостиной в спальную зону и обратно. Несъеденный омар, принесенный Ицхаком, отправился в унитаз. Меня мучил голод; я почти ничего не ел целые сутки. Но даже эта уступка потребностям желудка воспринималась как поражение, как первый шаг на пути к психологической капитуляции.
Ради чего я боролся с собой? Странно, но я никогда не задумывался о том, что в действительности происходило с людьми на Питомнике. Ретайр прибывал туда в одном состоянии, а возвращался на Просперу в другом. Вот все, что я знал, не пытаясь копать глубже. Ретайры наверняка подвергались каким-то медицинским процедурам, однако, кроме доктора Пэтти, я не видел там врачей и медсестер. Не было никаких указаний на то, что Питомник – нечто большее, чем фешенебельный курорт, где люди наслаждаются гастрономическими изысками и отмокают в грязевых ваннах.
Я продолжал безостановочно ходить, стараясь напряженно думать. Это помогало заглушать голоса. Смогу ли я продержаться вот так всю ночь? Чтобы поддерживать ум в возбужденном состоянии, я стал вспоминать прошлое, выуживая из памяти не счастливые минуты, а самые досадные, постыдные и даже шокирующие случаи – то, что порой будит человека среди ночи и вызывает у него не самые приятные чувства вроде жгучего раскаяния. Преподавательница из Академии раннего обучения, унизившая меня перед всем классом. Мой первый сексуальный опыт – я опозорился по полной. Имя университетского друга, с которым я расстался навсегда из-за мелочного соперничества. Естественно, я вспомнил о самоубийстве матери и отстраненности отца в последующие дни. Затем о его проводах на причале.
Причал.
Дория и ее сын Джордж едва успели прибыть туда, чтобы проститься со мной. Мальчишка вдруг захотел меня обнять, хотя мы виделись всего один раз и были чужими друг другу. Я снова задал себе вопрос: «Зачем понадобилось это объятие?» Никаких разумных объяснений не имелось. Более того, было видно, что ему не по себе. Значит… значит, он выполнял распоряжение матери. Но зачем Дория велела сыну обнять мужчину, которого он почти не знал?
А может, объятие – это так, для виду? Может, Джордж исполнял какое-то поручение?
Мой больничный халат по-прежнему валялся на полу ванной. Память не подвела меня: там действительно был карман. Я сунул руку и обнаружил сложенный листок бумаги, который Джордж передал мне.
Я развернул листок, оказавшийся уменьшенной копией чертежа. Некоторые линии были снабжены мелкими пояснительными надписями.
«Столовая»… «Бассейн»… «Апартаменты»… «Спа».
Джордж вручил мне план большой клетки, в которой я оказался.
24
Так прошла первая ночь.
Я почти не смыкал глаз, сопротивляясь дреме. Едва она подступала, как я волевым усилием просыпался и, чтобы прочистить голову, начинал отжиматься от пола, сопровождая это занятие самыми жуткими мыслями, какие только приходили на ум. (Удивительно, сколько их появлялось!) Часов в апартаментах не было, и поэтому я не знал, когда именно ко мне пожаловал Бернардо, свежий, как утренняя роса. В руках он держал поднос, накрытый блестящей металлической крышкой.
– Доброе утро, мистер Беннет, – весело произнес он. – Уверен, вы прекрасно выспались.
Естественно, нет. Думаю, мое паршивое самочувствие отражалось на физиономии. Бернардо поставил поднос на кофейный столик и поднял крышку. Под ней оказались блины, политые расплавленным маслом и сиропом, и два толстых ломтя бекона, положенные крест-накрест.
– Доктор Пэтти посчитала, что вам будет приятнее принимать пищу в апартаментах.
Его слова не обрадовали меня. Я собирался осмотреть этот рай для ретайров.
– Благодарю, – ответил я. – Охотно позавтракаю здесь.
Бернардо продолжал стоять, глядя на меня. На его губах застыла пустая улыбка. Он недвусмысленно давал понять, что мне придется завтракать в его присутствии. Я с тяжелым сердцем взял вилку и нож, отрезал кусочек бекона и положил в рот. Стоило нежнейшему бекону оказаться во рту, как в мозгу включились датчики удовольствия, вызвав состояние гастрономического экстаза. Боже мой, до чего это было вкусно! Известно ли людям, каким потрясающим вкусом обладают блины? А бекон? Его корочка похрустывала на зубах, приглашая язык порадоваться пиршеству. Просто чудо!
– Приятно видеть, как вы наслаждаетесь завтраком, мистер Беннет.
Голос Бернардо что-то пробудил во мне. Вспыхнула искорка сопротивления. Что за непотребство я себе позволил? Набросился на блины – еду для детей. И тем не менее тарелка опустела, если не считать последнего блина, разрезанного пополам. Остальное тяжелым грузом лежало в желудке. Но мне отчаянно хотелось доесть и этот блин; я был готов по-собачьи вылизать тарелку. Сделав над собой усилие, я положил вилку и посмотрел на Бернардо.