ругих отцов и матерей, тоже измученных. Но так бывает не всегда.
Итак, эта знаменитая девица со шрамом.
Едва наши глаза встречаются, как я сразу чувствую, что мое присутствие напрягает ее. Ей нравится быть одной, погруженной в собственные мысли. Но пляж пуст; наверное, мы – единственные люди на этом песчаном пространстве. На несколько миль в обе стороны – ни души. Это не корабли, тихо расходящиеся в ночи, а суда, идущие на прямое столкновение. Поэтому нужно хотя бы поздороваться.
– Привет! – весело говорю я. – Доброе утро!
Она не отвечает, но и не отворачивается. Я подхожу ближе. В ней ощущается какая-то отстраненность. Правда, в первые годы итерации многие выглядят угрюмыми и нелюдимыми. Знаю по себе. И шрам у нее не такой страшный, как я думал: розоватый рубец, начинающийся под левым глазом и тянущийся до уголка рта. (Поранилась при падении? Обожглась? Уже не помню.) Подобрать маскирующий карандаш, и будет почти незаметно. Как ни парадоксально, шрам лишь подчеркивает совершенные пропорции лица (большие темные глаза, красивый вздернутый нос и четко очерченный подбородок, который поднят с поистине королевским величием). И в то же время он напоминает каждому, кто смотрит на девушку, о том, как легко изуродовать красоту. В более широком смысле это напоминание о рискованности и непредсказуемости самой жизни, пусть просперианцы и пытаются уверять себя в обратном.
– Не возражаешь, если я немного передохну? А то, знаешь, подустал, пока плавал.
Я стою в нескольких футах от девушки. Она поводит худенькими плечами. Ее поза остается прежней: ноги согнуты и прижаты к груди, руки обхватывают колени.
– Вокруг никого, – добавляю я, надеясь успокоить ее. – И утро такое чудесное.
Девушка смотрит не на меня, а на воду, щурясь от утреннего солнца.
– Вы далеко заплыли. Я наблюдала за вами.
– Не так уж и далеко.
Мысленно прикидываю время. Скорее всего, начало десятого. До меня только сейчас доходит, что эта любительница одиночества прогуливает школу и должна сидеть не на пляже, а на уроке. Впрочем, меня это не касается. Возникает ощущение, что она не прочь переместиться еще куда-нибудь.
– А я совсем не умею плавать, – говорит она, чтобы поддержать разговор. – У нас дома есть бассейн, но им никто не пользуется.
– Очень плохо. Но не все любят воду. – Я сажусь рядом. – Кстати, меня зовут Проктор.
Она вновь пожимает плечами – мастерски, как все молодые парни и девушки. Своего имени она, естественно, не называет.
– Почему это вам так нравится? – спрашивает она.
– Что именно?
– Плавание. Вы должны его любить, иначе не стали бы плавать.
Теперь моя очередь пожимать плечами.
– Я всегда любил плавать. Это меня успокаивает.
– А о чем вы думаете, когда плаваете?
Мне нравится эта девчонка с ее прямолинейностью.
– Знаешь, в воде я вообще ни о чем не думаю. Наверное, в этом и есть весь смысл.
Девушка думает над моим ответом, затем снова смотрит вдаль.
– Должно быть, это здорово, – говорит она. – Я насчет того, чтобы не думать.
Все хуже, чем я предполагал. Время от времени каждый из нас попадает в такое положение. Я попадал, причем на этом же участке пляжа.
– Тебе обязательно надо попробовать, – предлагаю я, стараясь повысить ей настроение. – Если хочешь, я выберу время и поучу тебя плавать.
Девчонка молчит; кажется, она вообще не услышала меня. Проходит еще какое-то время, и вдруг:
– Как по-вашему, что там находится? – Она указывает подбородком на линию горизонта. – Вы же вроде все знаете.
Я поворачиваю голову к воде. Море, небо и прямая горизонтальная линия, разделяющая две стихии. Круг, объемлющий мир.
– Об этом невозможно узнать.
– Но… хоть что-то.
Глаза девчонки становятся все задумчивее, словно она пытается проникнуть в какую-то тайну. Жаль, но мне нечего ей ответить.
– Вы же один из тех, кто возит людей на пароме, – вдруг говорит она. – Паромщик.
Должно быть, ее приемные родители что-то говорили обо мне.
– Ты права.
– Это грустно?
В ее вопросе нет упрека, одно только любопытство.
– Совсем не грустно, – отвечаю я. – Большинство людей, когда приходит их время, рады подняться на борт парома.
– Потому что они состарились.
– Верно. Но главным образом их вдохновляет мысль о том, что произойдет. Им предстоит войти в совершенно новую жизнь.
– Ну а вы?
– В каком смысле?
– Каково это – провожать их? Вы сами грустите?
Я не сразу нахожу ответ, так как не часто ломаю голову над подобными вопросами, а над этим вообще никогда не задумывался. Я выполняю свой долг, приношу пользу обществу. Я умею это делать. Люди хорошего мнения обо мне. Здесь важны чувства ретайров[2], а не мои. Именно по этой мерке я оцениваю свою жизнь.
– Я бы так не сказал, – наконец отвечаю я.
– Я вам не верю, – говорит она, вперившись в меня.
– Почему?
– Вы помедлили с ответом.
Я теряюсь от ее прямолинейности. И в то же время она права.
– Ты задала сложный вопрос. На такой не ответишь «да» или «нет».
Скоро настанет середина утра. Солнце светит ярче. От воды поднялся ветерок. Появились мелкие шипящие волны.
– Простите, что устроила вам допрос, – говорит девушка. – Это было грубо с моей стороны.
– Тебе не за что извиняться. – Желая подбодрить ее, я улыбаюсь. – Ты задавала хорошие вопросы.
Она зачерпывает горсть песка и начинает просеивать его сквозь пальцы.
– Вы ведь знаете, что в это время я должна быть совсем не здесь.
– Мне так показалось. По правде говоря, я тоже должен быть совсем не здесь.
– Серьезно?
– Просто утро слишком приятное, чтобы торопиться в рабочий кабинет. А тебе, наверное, пора возвращаться. Приемные родители, думаю, уже волнуются.
Девица едко усмехается:
– Очень сомневаюсь. Поверьте, меньше всего они думают обо мне.
– Уверен, это не так.
– Представьте себе, это так. – (Последние песчинки просачиваются сквозь пальцы.) – Вам придется мне поверить.
Проходит еще минута-другая. Мы сидим бок о бок и смотрим на плещущиеся волны. Я чувствую себя не в своей тарелке. Я почти не знаком ни с кем из молодых людей. И не знаю, что́ посоветовать юной бунтарке, помимо обычных банальностей – «Смотри на светлую сторону» или «Завтра будет новый день». Правильные фразы, но пустые. И она сразу почует, что я говорю неискренне.
– Вот что, – говорю я, нарушая молчание. – Мне пора идти. – Я встаю и стряхиваю с себя песок. – Было очень приятно поговорить с тобой…
– Кэли.
Ее имя происходит от латинского «caelus», что означает «пришедшая с небес». Какой славный сюрприз! Оказывается, я еще что-то помню из своего краткого и весьма скучного курса древних языков. Мне кажется, имя подходит ей, если это можно сказать об именах.
– Было очень приятно поговорить с тобой, Кэли. Не засиживайся здесь слишком долго. Слышишь? Хоть ты и не считаешь, что родители беспокоятся о тебе, ты им небезразлична.
Услышав последнюю фразу, Кэли таращит глаза и при этом улыбается. Ее забавляет мое «отцовское» поведение.
– Ладно… если вам от этого будет легче. – Снова пауза. Мы оба не знаем, о чем еще поговорить. – Я ведь еще увижу вас?
Странно. Время от времени мы неожиданно встречаем человека, к которому сразу же проникаемся симпатией. Кто знает, почему это происходит? Но сейчас я испытываю именно такое ощущение. Словно в это июньское утро я обрел друга.
– Можешь не сомневаться.
Я иду по пляжу не оглядываясь. Мне кажется, что если я оглянусь, то разрушу доверие, установившееся между нами. Успеваю пройти шагов двадцать, после чего она окликает меня:
– Вы серьезно? – (Я оборачиваюсь.) – Насчет того, чтобы учить меня плаванию.
Вопрос успокаивает меня. Значит, она думает о будущем и ей не все безразлично.
– Конечно серьезно, – отвечаю я. – Как и обещал.
Кэли кивает и снова смотрит на океанский простор.
– Знаете, я думаю, мне это понравится, – говорит она. – Я считаю, что каждому надо бы уметь плавать.
Я спускаюсь по лестнице. Дойдя почти до самого низа, поднимаю голову и вижу нашу экономку Дорию. Она энергично машет руками:
– Мистер Беннет! Мистер Беннет!
Я прибавляю шагу:
– Что случилось?
Дория – невысокая полноватая женщина средних лет, определеннее сказать трудно.
– Вас дожидается какой-то мужчина.
– Мужчина? Кто?
– Не сказал. Ждет в доме.
Наверняка кто-то с работы. Приехал напомнить мне о служебных обязанностях. Вздохнув, заскакиваю в ванную, бросаю полотенце и захожу в гостиную.
Мой посетитель стоит посередине гостиной, точнее, в самом центре комнаты, словно боится прикоснуться к чему-либо. В руке – кожаный портфель с логотипом отдела. Совсем молодой, выбритый с предельной тщательностью. Безупречная осанка, на лице написаны искренность и энтузиазм. Темный костюм, строгий галстук. На ногах – ботинки со шнуровкой, начищенные до зеркального блеска.
– Директор Беннет?
– Он самый.
– Джейсон Ким. – Он подходит ко мне и с какой-то щеголеватостью протягивает руку. – Меня направили к вам на стажировку. – (Я совершенно сбит с толку. Дни, когда я возился со стажерами, давно миновали.) – Позвольте признаться, директор Беннет: для меня это большая честь! – выпаливает он.
– Простите, мистер… Ким? Я правильно услышал?
– Да, сэр. Прошу называть меня просто Джейсоном. Мне этого достаточно.
– Боюсь, произошла какая-то ошибка. Мне никто не сообщил о вас.
Он достает письмо о назначении на должность. Я сразу же смотрю на подпись внизу. Моя.
– Когда мне сказали, что я прикреплен к вам, я поверить не мог. Перечитал все ваши отчеты о нештатных ситуациях. Какое мастерство!
Похоже, я оказался жертвой своей избыточной щедрости. Несколько месяцев назад, когда приток новых кадров замедлился, я составил и послал по инстанциям памятную записку, предложив, чтобы старшие должностные лица брали новичков на стажировку. Я знал, что моя идея будет встречена без энтузиазма, и ни на что не рассчитывал. И уж точно не горел желанием лично натаскивать стажеров. Что касается моей подписи, то каждый день я подмахиваю десятки документов, даже не взглянув на их содержание.