Гавань.
Дрон медленно летел над поверхностью воды, усеянной заржавленными корпусами судов. Все они были неестественно наклонены. Катастрофа оказалась настолько чудовищной, что уничтожила границу между водой и сушей. Гигантские нагромождения, уродовавшие побережье, были остатками большого города. Дрон поднялся выше, показывая жуткую панораму: обвалившиеся башни, руины странных куполообразных построек, груды развалин, тянущиеся на многие мили вглубь континента.
– Все дроны обнаружили нечто похожее, – сообщил Квинн. – Найдено тридцать шесть городов, все примерно в одинаковом состоянии. Половина – на побережье, остальные – в других частях континента. Они соединялись дорогами, а также сетью каналов.
Тия оторвала взгляд от экрана и повернулась к Квинну:
– Кем они были?
– Кэлусианцами. Конечно, у них эта планета называлась по-другому. Подробностей мы не узнаем, пока сами не ступим на Кэлус. Но думаю, и тогда не стоит рассчитывать на ошеломляющие находки. Мы можем найти останки тел, а можем и не найти.
Видеозапись повергла меня в печаль. Перед нами были неопровержимые доказательства существования разумной жизни на других планетах, но мы прилетели сюда слишком поздно.
– Если хотите, могу поделиться своей теорией, – сказал Квинн. – Хотите? – упавшим голосом спросил он.
Наше молчание он принял за согласие.
– Отмечу кое-что, – сказал он, кивая в сторону экрана. – Первое. Присмотритесь к эпицентру катастрофы. Что вы видите?
Я последовал его совету и заметил блюдцеобразное понижение.
– Ударный кратер?
– Или воронка от взрыва. Одиночный можно было бы списать на удар крупного метеорита. Но такие кратеры обнаружены во всех тридцати шести местах. Некоторые значительно крупнее этого. И второе: радиоактивный фон. Ничего особо опасного нет, однако уровень превышает расчетный. В среднем он равен полутора миллиремам в час. В горячих точках вроде этой достигает трех.
– Получается, на Кэлусе случилась ядерная война.
– На Земле тоже была ядерная эпоха. Я до сих пор удивляюсь, как мы тогда не уничтожили разумную жизнь на планете. Возможно, кэлусианцы оказались не столь удачливы.
– Значит, эти ледники…
– Последствия ядерной зимы. После взрывов в воздух поднимаются горы мусора и пыли. Они преграждают доступ солнечному свету. Возникает климатическая обратная связь. Поверхность планеты становится все холоднее и холоднее, пока все живое не вымирает от голода. По состоянию морен могу сказать, что лед только начинает отступать.
– Ты говоришь, что кэлусианцы сами уничтожили свою планету. Совсем как мы.
Квинн кивнул:
– Иными средствами, но уничтожили. И у них это получилось быстрее, чем у нас.
Какое-то время мы сидели молча.
– Дроны выбрали место для устройства поселения? – спросил я.
– Пока нет.
– Тогда надо снова отправить их на разведку.
– У них иссякла энергия.
– Почему это? Разве они не возвращались на станции для зарядки?
– Все станции тоже перестали функционировать.
Услышанное показалось мне бессмыслицей.
– Все станции? Как такое может быть?
– Оказывается, может. – В голосе Квинна появилась несвойственная ему осторожность. – Я прихожу к такому выводу. Похоже, мы достигли орбиты Кэлуса не сегодня и не вчера. Мы находимся здесь уже какое-то время.
У меня все сжалось внутри.
– О каком отрезке времени идет речь?
Квинн глубоко вздохнул:
– Сто тридцать семь лет и двести девяносто девять дней.
Это сделал не кто иной, как Уоррен.
Уоррен Сингх, главный врач, в обязанность которого входило пробудиться первым, чтобы удостовериться в здоровье и безопасности руководителей экспедиции, а затем следить за нашей дезинтеграцией. Все это он сделал.
А потом, через семьдесят девять часов, оставил нас в том состоянии, в каком мы находились, и вернулся в сон.
Я думаю о том, как провел Уоррен те три с половиной дня. Представляю, до чего одиноко ему было, каким растерянным и неуверенным ощущал он себя, когда его вытолкнуло из райского сна в унылую белую реальность громадного корабля, повисшего на орбите заледенелой планеты. Я знал Уоррена много лет и считал его своим близким другом. В реальном мире он был почти таким же, как и во вселенной снов: уверенным, обаятельным, легким в общении, большим жизнелюбом. Может, он бродил по коридорам «Ораниоса», кляня судьбу? Смотрел на ледяной шар и проклинал само имя планеты – Кэлус? Если и так, был ли я вправе его осуждать? Ведь доктору Уоррену Сингху идеально подходил мир Просперы: умеренно жаркие дни и прохладные тропические ночи, беззаботное общество и нескончаемые развлечения. Где еще он мог заводить романы и наслаждаться любовными приключениями, не опасаясь последствий? На Кэлусе его ждала жизнь в тундре. Мог ли такой человек не продумывать другие варианты?
Но кажется, я излишне добр к нему. По сути, этот человек оказался трусом.
Подробностей я не знаю и с уверенностью могу сказать лишь одно: через двадцать восемь часов после дезинтеграции мой старый друг Уоррен Сингх принял решение, состоявшее в том, чтобы не принимать никаких решений. Вернее, переложил эту ношу на плечи тех, кто занимал более высокое положение: Каллисты Лэйрд и Отто Уинспира, пробудившихся вслед за ним. Оба наверняка были потрясены и обескуражены не меньше Уоррена. И не только из-за суровых условий. Можно упрекать Каллисту и Отто во многом, но только не в глупости. Через два дня все трое реинтегрировались в сон, предварительно внедрив в систему генератор случайных паролей. Это препятствовало пробуждению любого из нас, будь то колонист или инвестор. Мы оказались накрепко заперты в мире снов.
– А как насчет пробуждения людей изнутри? Если протиснуться через заднюю дверцу? – спросила Тия.
Квинн покачал головой:
– Помнишь, как мне не удавалось пробраться через тот брандмауэр? Тут схожая проблема. Я напрасно потерял время.
– Тогда почему мы четверо все-таки пробудились?
Квинн задумался.
– Что касается Проктора, он уже делал попытки проснуться. Отсюда и все его отзвуки. Неудивительно, что Уоррен и другие торопились поскорее загнать его на Питомник.
– Значит, Уоррен, Каллиста и Отто перед реинтеграцией сознательно не стали принимать препараты, подавляющие память. Они помнили все свои поступки.
– Все не так просто, – сказал Квинн. – Без подавителей памяти они бы оказались статичными объектами в мире снов.
– Тогда что?
– Они не стареют. Выглядят такими же, как и сто тридцать семь лет назад, когда вышли из царства снов в реальный мир. Им не надо проходить реитерацию.
– Однако это не объясняет, как и почему нам удалось выбраться.
– Не объясняет, но дает подсказку, – ответил Квинн. – Мир сна не бесконечен. Он существует до тех пор, пока его поддерживает разум создателя.
– Ты имеешь в виду Элизу, – сказала Тия.
Квинн кивнул.
– Конечно, это лишь теория, которую мы ни разу не проверяли. Думается, мы пересекли внешний предел конструкции. Нечто вроде границы между пространством снов и реальностью. Это послужило сигналом для Системы интеграции сознания, и она переместила нас в переднюю.
– Значит, все-таки можно пробудиться изнутри.
– Теоретически – да. Ты хочешь убедить восемьдесят тысяч человек взяться за руки и поплыть к краю мира? Не представляю, как ты объяснишь им это.
– Но должен же быть какой-то способ, – не сдавалась Тия.
– Поверь, я готов выслушать любые предложения. – Квинн повернулся к Антону. – Скажи, что ты помнишь из своего сна?
Признаюсь, я все еще не мог поверить, что смышленый, плутоватый сорванец, встретившийся мне на Аннексе, и взрослый мужчина, сидевший напротив меня, – один и тот же человек.
– Не много, – ответил Антон. – Все как-то перепуталось.
– Но постепенно картина проясняется.
– В общем да, – кивнул он.
– Нам нужно поговорить втроем. Устроить… совещание руководства, – сказал я Антону.
– Мне надо уйти?
– Почему бы тебе не проверить состояние почвенной лаборатории? – предложил ему Квинн. – Я пришлю данные по почвенным образцам. Глянешь на них профессиональным глазом.
Антон посмотрел на меня, на Тию, затем снова на Квинна.
– Конечно, – сказал он и встал. – Если понадоблюсь, я буду в лаборатории.
– Спасибо, Антон.
Он ушел.
– Проктор, что за чертовщина? – спросил меня Квинн, когда за Антоном закрылась дверь. – Я предвидел, что так оно и будет. – Выкладывай, что у тебя на уме.
– Хорошо. Скажу. Знаешь, что произойдет в ближайшие часы? Этот милый биолог-почвовед, который и мухи не обидит, начнет думать: «Я убью этих мерзавцев». Проктор, все испытуемые вспоминали сон. Все без исключения. Кто раньше, кто позже, но результат был одинаковым. Как по-твоему, что случится, если мы действительно сумеем пробудить колонистов? Да они порвут инвесторов в клочья.
– Давай думать о переходе моста, когда мы окажемся возле него.
– Мы уже возле него. И мост надо переходить. Это ведь ты устанавливал параметры. Восемьсот лет хороших снов. Помнишь?
– Об этом просила Коллегия.
– Скажи, как прекрасные сны обернулись полицейским государством, где колонисты жили в грязи и нищете, а мы играли в теннис и угощались канапе, поданными на серебряных подносах?
– Этого я объяснить не могу.
– А я думаю, можешь. Просто не хочешь говорить об этом вслух.
– Честное слово, я не понимаю, о чем ты.
Квинн и Тия, сидевшие напротив, осторожно переглянулись.
– Эй, вы оба! Давайте напрямую, без намеков, – не выдержал я.
Тия подалась вперед, глядя мне в глаза:
– Знаю, Проктор, тебе не хочется касаться этого, но мы должны учитывать роль Элизы. Мы все помним, в каком состоянии она находилась.
– Она была подавлена. Мы оба были подавлены. Мы же потеряли нашу дочь.
– Я знаю, об этом больно говорить.
– Не столько больно, сколько неуместно. Уоррен – вот о ком мы должны говорить.
– Питомник. Мониторы. Факсы и дроны. Как ты объяснишь их появление?