Я подошел к капсуле Элизы и пальцами стер иней. Криогенная жидкость была полупрозрачной, желеобразной, цвета сепии, как на старинных фотографиях. Сквозь эту желтовато-коричневую массу на меня смотрело лицо жены; ее настоящее лицо, которого я не видел почти четыреста лет. Каким неподвижным оно было, каким безжизненным! Но только внешне. Внутри ее разума таинственным образом существовал целый мир с городом и предместьями, сушей и морем, работой и отдыхом, печалями и радостями. Мир, где другие участники полета ели и спали, боролись и предавались телесным утехам. В этом мире существовали розы, чайные чашки, велосипеды и детские туфли. Там были время, материя и свет. И она властвовала над всем этим, как богиня, пребывая в том же сне.
Последняя капсула пустовала. Она предназначалась для Кэли. Странно, что, стоя возле нее, я думал не о Кэли, а о парне, цеплявшемся за кабину лифта в день нашего бегства с Земли. Разве трудно было приоткрыть дверцы, протянуть руку и втащить его в кабину? Спасти хотя бы одну обреченную душу? Однако все произошло слишком быстро; тот парень давно мертв. Он мертв почти четыреста лет. Почти целую вечность – и чем дальше, тем отчетливее будет это ощущение.
Мои размышления прервались: я понял, что не один в помещении. Повернувшись, я увидел Тию. Она сидела на полу, упираясь спиной в одну из капсул.
– Извини, – сказала она и поморщилась. – Нужно было подать голос, как только ты вошел.
– Тоже не спится, да?
– Знаешь, я вдоволь наспалась за эти годы.
Я сел на пол рядом с ней.
– Как она выглядит? – помолчав, спросила Тия.
– Такая же, как была.
– Странно сознавать, что все мы жили в ее голове.
– Я понимаю, о чем ты.
Тия вздохнула:
– А знаешь, что злит меня по-настоящему? – Она подняла большой и указательный пальцы. – Я ведь чуть не переспала с этим придурком.
– С кем? С Уорреном?
– С кем же еще? Он вел себя как настоящий мартовский кот. Поверь, ничего серьезного я к нему не испытывала. Мы тогда оба изрядно набрались.
– Не знаю, что тебе ответить, – сказал я, поскольку слышал об этом впервые.
– Мог бы начать со слов «Мои соболезнования». А вообще, это ты во всем виноват.
– Ты переспала с Уорреном, а я виноват?
– Я же сказала: «Чуть не переспала». Это не одно и то же. А ты виноват, поскольку вечеринку устроили в твоем доме. На таких сборищах каждый обязательно оказывается в постели с кем-нибудь. Таков закон природы. – Тия вдруг замолчала. На ее лице отразился ужас. – Боже мой, о чем я говорю! Проктор, прости меня.
– Все нормально, – успокоил я ее. – Забудь.
– Какая же я дура! Не надо было об этом заикаться.
– Я же тебе сказал: забудь. Ты слышала? – Я слегка пихнул ее локтем в бок. – А ты права. Вечеринка была что надо.
Тия негромко засмеялась:
– Помнишь, как Джейсон столкнул Уоррена в бассейн?
Я улыбнулся, вспомнив тот случай:
– Уоррену не слишком понравилось.
– Какая у него была физиономия! А помнишь, во что вырядился Набиль?
– По-моему, во что-то вроде комбинезона.
– Как он мог дышать в этом скафандре? А сигары Отто?
– Редкостная дрянь.
– И эта сука Регана. – Тия даже застонала. – Никогда не переносила эту особу. Но танцевать она умеет. Надо отдать ей должное.
– Постой, мы говорим об одной и той же Регане? – спросил я, поскольку не помнил, чтобы та танцевала.
– Ты шутишь? Да она настоящая Джинджер Роджерс[16]. В извращенном варианте… если бы Джинджер вздумала отправиться в школу стриптиза. Впечатляющий был танец.
– Значит, я его пропустил.
– Только ты и пропустил. Остальные видели.
Мы умолкли. Тишина была приятной и успокаивающей. Впервые после дезинтеграции мое настроение чуточку улучшилось. Реальность, в которой мы оказались, была на редкость паршивой, и все же я с удовольствием сидел на полу с Тией, вспоминая счастливые времена.
– Хочешь услышать кое-что странное? – спросил я.
– Хочу, если расскажешь.
– Я думал о Кэли. Не о настоящей, а о Кэли из мира снов. Она оказалась совсем не такой, какой я ожидал ее увидеть. С учетом того, что она была подростком.
– Да? А в чем различия?
– Кэли из мира снов была куда… своевольнее. Наверное, это самое подходящее слово. Пойми меня правильно; настоящая Кэли бывала очень упрямой. Ее всегда отличала тяга к независимости. Но в ней была и нежность, которая меня очень трогала. Мы с Элизой всегда ругались из-за этого. Она говорила, что я избалую ребенка. Предостерегала меня: «Малыш, ты и оглянуться не успеешь, как эта девчонка сядет тебе на шею».
– Возможно, Элиза ревновала тебя.
– К кому? – удивился я. – К нашей дочери?
– Она завидовала тебе, потому что ты хорошо ладил с Кэли.
– Не так уж и хорошо. Быть родителем – занятие не из простых.
– Речь о другом. Проктор, я же видела, как ты общался с Кэли. До этого я не представляла, что один человек может любить другого так, как ты любил ее. Всей душой. Когда тебя любят вот так – это удивительное, редкое счастье. Оно достается не каждому. А Кэли досталось. И она, невзирая на возраст, тоже понимала это.
– Надеюсь, так оно и было.
– А я знаю, что так оно и было. И меня это ничуть не удивляло. Эту способность я разглядела в тебе с самого начала. Ты был прирожденным отцом.
– И поэтому мы с тобой разбежались?
– Нет, Проктор. Мы разбежались, поскольку были молоды.
– И наверное, глупы?
– Я бы этого не сказала. У нас с тобой были разные цели. Каждого манили свои дела и свои места. Я не говорю, что это плохо. Лишь констатирую факт.
– Пожалуй, да, – согласился я.
– Пойми меня правильно. Я часто думала о том, какой была бы наша жизнь, останься мы вместе. Просто не могла не думать об этом.
– И к какому выводу ты пришла?
– Вариантов было только два. Или мы по-настоящему любили бы друг друга всю жизнь, или порвали бы друг друга в клочья. Но потом в твоей жизни появилась Элиза, и мои раздумья прекратились. Дело было закрыто.
Возникла пауза.
– Мы с тобой так и не поговорили о том, что случилось в ночь, когда мы поднимались на крышу, – сказал я.
– Да, не говорили. А нужно?
– Если не хочешь, то и не нужно.
– Вот что я думаю. Во вселенной, состоящей из плюсов и минусов, это было несомненным плюсом. Тебе может показаться, что я старалась тебя взбодрить. Но это не так.
– А как?
– Я вспоминала. Тебя. То, каким был мир, когда мы впервые встретились. Думаю, даже тогда мы с тобой понимали, куда все движется. Если бы не понимали, то не оказались бы здесь. Но в молодости это значило намного меньше. И в ту ночь на крыше – тоже. Ко мне на несколько часов вернулись прежние ощущения.
Я почти признался ей. Может, стоило признаться… Я стоял у парапета, думал о вечности и был готов спрыгнуть; оборвать свою жизнь раньше, чем она оборвется сама.
Вместо этого я сказал Тие:
– И ко мне.
Тия переплела свои пальцы с моими и положила голову мне на плечо. Ее жест говорил не о телесном желании, а о близости другого рода: мы с самого начала подавали друг другу пример для подражания. Мы были любовниками, друзьями, снова любовниками – в реальной жизни и в мире снов. Сейчас наши отношения перешли на иной уровень. У него не было названия, да оно и не требовалось.
– Теперь моя очередь спрашивать, – сказал я. – Раз ты так хорошо разбираешься в отношениях родителей и детей, почему ты не стала матерью?
– Прошло столько времени – и ты только сейчас спрашиваешь меня об этом? – удивилась Тия и вздохнула. – Я не могу ответить в двух словах. Отчасти из-за работы. Из-за состояния мира. Я не могла очертя голову броситься в материнство.
– Жалеешь об этом?
– Было время, когда жалела. Я не раз видела себя одинокой старухой. А потом подумала, что в мире, катящемся к гибели, мне не суждено дожить до старости, и все видения прекратились. – Тия повернулась ко мне. – Не надо об этом, а?
– Хорошо.
– Давай тихо посидим, и все, – сказала она и снова положила голову мне на плечо.
Потекли минуты. Меня вновь захватила благоговейная тишина этого места, где обитала целая армия душ. Не гробница, а дом духов, застрявших между мирами.
И вдруг…
– Слушай, а Кэли действительно не была такой, какой я представлял ее себе.
– Проктор, что тебя настораживает? – встревожилась Тия, поворачиваясь ко мне.
Колесики моего мозга бешено завертелись.
– Каким образом Кэли проникла в сон? Что ты об этом думаешь?
– Я согласна с Квинном. Это случилось из-за тебя. Сработал один из твоих отзвуков. Ты вспомнил, как пытался вернуть ее к жизни.
– Но в мире снов я был не единственным, кто ее видел. Ты тоже видела.
Тия выпрямилась:
– Верно. Мы все ее видели.
Мы оба посмотрели на капсулу Элизы.
– Нужно отыскать Квинна, – сказал я.
35
Элиза отчетливо понимает, что теряет рассудок.
Вот, например, сейчас она сидит за столом, освещенным свечами в канделябре, и ждет, когда Уоррен подаст обед, с которым он возится уже который час. Ей не до еды. Она едва дышит. Буквально задыхается. «Это все из-за дождя», – твердит она себе. Из дому носа не высунешь, и так день за днем. Вынужденное затворничество сведет с ума кого угодно. Однако Элиза знает: причина совсем не в дожде. Дождь не имеет к этому ни малейшего отношения. Уоррен открывает духовку, выдвигает противень, смотрит на шкалу термометра для мяса и задвигает противень обратно. После этого он снимает крышку сотейника и помешивает содержимое. Пахнет соблазнительно, но Элизу от этого запаха тошнит. Далее наступает черед кастрюли, из-под крышки которой вырывается облачко пара. Уоррен что-то помешивает и там. Элиза настолько раздражена, что готова закричать.
– Ну вот и все. Кушать подано.
Кулинарные изыски Уоррена перекочевывают на стол. Говяжья вырезка, пассерованные овощи, полента в сырном соусе, украшенная пучком чабреца. При виде этих яств у Элизы бурлит в животе. Уоррен наливает ей вина. Тошнота усиливается.