питаться круглогодично одними лисичками и сыроежками?.. Все эти вопросы роились в головах, но поход во Внуково был такой же несбыточной мечтой, как эвакуация в Новую Зеландию, где, наверняка, никаких взрывов не было.
На станции Паша нашел целый шкаф, набитый специальной литературой. Половины терминов не
понял, да особо и не старался. Самым важным было то, что в книгах было подробно описано –
как запустить генератор на полную мощность и подключить красные фонари на верхушках
маяков.
Конечно, ни о каком радиосигнале речь уже не шла, но Паша загорелся идеей – подключить
маяки и подать сигнал в аэропорт, а может, и в саму Москву! Ведь они здесь, они уцелели!
Красные огоньки ночью далеко должны быть видны. Впервые за пятнадцать лет было нарушено
молчание, и Иван и Олег сразу же одобрили идею Паши. За прошедшие годы они перестали быть
подростками. Теперь это были просто трое усталых молодых мужчин, у которых вдруг появилась
надежда, мечта.
Несколько месяцев они на свой страх и риск залезали без страховки на высоченные треножники
маяков, проверяли сохранность ламп, меняли провода, неумело пытались паять, обжигали
пальцы и набивали шишки. Оказалось, маяки пострадали намного серьезнее, чем полагал Паша.
Потому времени на восстановление они потратили гораздо больше, чем предполагалось вначале.
Но с каким волнением, с какой радостью они предвкушали первый запуск! Решили не рисковать
– сигнальные лампы зажечь сначала только на пятнадцать минут.
Когда Паша опустил ручку рубильника, все трое молча рванули на улицу: смотреть. Высоко-
высоко в небе ярче звезд светили красные сигнальные фонари. Они не давали особого света, их
было всего девять штук, но трое обитателей станции стояли, задрав головы, боясь лишний раз
вздохнуть или моргнуть: вдруг это им лишь чудится. Прошло десять минут. Фонари светили
ровным светом. Не моргали, не потрескивали, и в какой-то момент новоиспеченных работников
маяка словно отпустило. Они захохотали как безумные, повалились на траву и стали кричать в
небо:
- Э-ге-гей! Мы лучшие! Мы сделали это!
Все трое будто вернулись в счастливое, беззаботное детство, в котором когда-то подружились на
даче. Но теперь их объединяло нечто большее. Они жили одним делом: маяк должен работать и
подавать свой красный сигнал каждую ночь, ведь однажды их обязательно заметят и придут на
помощь.
***
Но однажды утром после сильного дождя по станции пошел странный треск. Маяки начали
искрить, а лампочки хаотично вспыхивали и снова гасли.
- Рубильник, - закричал Иван, - вырубайте рубильник!
- Да выключен он, - заметался Паша, - блин, чего творится!
Треножники маяков гудели и вибрировали, друзья выбежали на улицу и задрали головы.
- Ой, ой, ой, мама! Назад!
Все трое заметались по территории радиомаяков. Треножники качались все угрожающей, гудение
все нарастало. В какой-то момент один из них накренился и стал заваливаться на бок. С лязгом
маяк упал на бетонные плиты и переломился пополам. Следом за ним так же начали валиться
оставшиеся два.
- … мать,… мать, …мать! – Кричал Олег.
Все трое выбежали за территорию и отбежали в самый конец Тупиковой улицы. С искрами, грохотом, грязью рушился их привычный мир. Олег, Иван и Паша стояли и оцепенело смотрели
на то, как практически складывалась станция. Они уже пережили это когда-то, двадцать пять лет
назад. Но тогда это был крах всего мира, тогда у них еще не было ничего своего. Когда тебе
пятнадцать лет – ты проще воспринимаешь перемены, ты легче на подъем и свободнее. С годами
человек «прикипает» к месту, да и не только к месту – к вещам. Простейшие предметы, привычно лежащие на своих местах, уже составляют целую жизнь. В пятнадцать они пережили
потерю этого мира очень ярко, но быстро. В сорок лет, глядя на развалины любимой станции, каждый из них ощущал в груди пустоту и тянущую боль, которая не собиралась уходить.
Отчаяние вкрадчиво, как настойчивый червячок, вгрызалось в их сердца, лишая воли, надежды, стремления жить.
Встревоженные птицы кружились над сломанными треножниками. Белели поломанные стволы
берез. Маленький оазис исчез – он стал подобен окружающему его миру.
- Ну, станция-то цела, - после молчания робко заметил Паша.
- Цела. А делать что ты собрался? В потолок плевать? Пеньки пинать? – огрызнулся Иван.
- Нет, ну должен же быть какой-то выход… - Ответил Паша.
- Какой? Пригнать подъемный кран и поставить треноги на место? Как ты это себе
представляешь?
- Я не знаю… Я просто думаю, что не надо отчаиваться… Можно попробовать дойти до
аэропорта…
- Ага, словить дозу и скопытиться у Иззварино, - буркнул Иван. – Олег, да скажи ему!
Олег стоял и сжимал кулаки, по щекам его текли слезы.
- Э-э, ты чего? – Схватил его за плечо Паша. – Ну, ты взрослый мужик! Да мы выберемся! Да ну, смешно даже – стоит здоровый бородатый лось такой и слезы льет… Эй! Ну, куда ты прешь! Да
пошел ты!
Олег отмахнулся от него и, опустив плечи, пошел к станции. Паша и Иван понуро побрели за
ним. Поперек ворот лежал сломанный треножник, поэтому всем троим пришлось перелезать
через него.
- Уй-я, - Паша потер голову, - вот зараза неудобная.
Ужинали в полной тишине, не глядя друг на друга Так же молча торопливо легли на топчаны и
отвернулись к стенам. Ночью, казалось, никто не спал, все трое вздыхали и откашливались. Под
утро Паша услышал шаги: кто-то поднялся наверх.
Встали они в тот день особенно рано: не было ночного дежурства на маяке. В той же абсолютной
тишине Паша и Иван вышли из подвала, но Олега нигде не было, и, не сговариваясь, они пошли
искать его.
- На втором нет, - сказал через несколько минут Паша
- Да тут тоже, - ответил Иван, - куда его черти носят-то. Что он, в поселок пошел?
- Ты на улицу выходил?
- Я что, на смертника похож – белым днем по поселку шастать…
- Пойдем посмотрим… На минутку.
- Вот ты дурак. Сиди тут и не рыпайся. Сам вернется.
Паша покачал головой, что-то пробурчал под нос и пошел к двери.
С перекладины сломанного треножника свисало безжизненное тело Олега. Старая неумело
скрученная веревка кольцом охватила его шею. Паша уставился на толстый узел под ухом Олега, потом, словно не понимая, встряхнул головой. Нет, всё тоже. Олег болтался на веревке с
посиневшим страшным лицом, вокруг него роились черные маслянисто поблескивающие мухи.
Паша метнулся назад к дому.
- Повесился, - выдавил он из себя в ответ на немой вопрос Ивана.
- Твою ж мать. Да ну что ж такое.
- А чего теперь делать?
- Чего делать. Снимать пошли. Или нет, пусть лучше как флаг болтается? Где он там?
- На треноге… У ворот…
- Придурок.
В тишине друзья сняли тело Олега. Копать могилу было нечем, так что, недолго думая, они
сбросили его тело в заброшенную шахту. Мухи послушно последовали за телом.
- Я тут точно не смогу жить, – сказал вечером Паша, – я буду все время думать, что он там
лежит.
- А думал как будет? Прилетят америкосы и всех спасут? Все мы там будем. Ну, конечно, кроме
последнего.
- Но что делать?
- А ничего не делать. Сидеть и подыхать. Думаешь, маяк мог что-то изменить? Да ничерта он не
мог. Так, видимость деятельности. Так все сейчас выживают. Да так всегда было – разве кто-то
что-то делал? Фикция все. Не знаю, как ты, а я буду жить, как жил раньше. Ну, разве что, спать
больше буду наконец-то.
Паша сидел и думал. Можно выживать на станции, среди обрушившихся треножников, но тогда
все будет как в первые годы: тишина, пустота… Можно, как Олег. Тоже тишина. И тут Паша
поймал себя на мысли, что он не хочет ни успокоения, ни отдыха. Если не вышло на маяке, надо
попытаться в другом месте. Последние годы он жил ожиданием. Сейчас впереди снова была
пустота.
- Точно останешься здесь? – уточнил Паша.
- А то, – зевнул Иван, - спать буду… А ты чего?
- Ничего. На том свете отосплюсь.
- Ну, как знаешь…
В этот момент Иван страшно раздражал Пашу. Тюфяк. Старый тюфяк: раздраженно думал он.
- Ну, я пойду…
- Куда собрался? Сиди, говорю.
- Да нет, я все обдумал. Я к аэропорту не пойду – там через лес надо. А мне страшно. Я лучше к
железной дороге. Тут до нее полчаса ходу…
- И восемнадцать километров до Москвы. Долго думал? Да ты через пару часов свалишься и
подохнешь.
- Все равно лучше, чем тут сидеть. Упаду, отсижусь, опять пойду. Может, вокруг дороги люди
уцелели…
- У тебя даже костюма защитного нет.
- Да пошел ты!
- Сам пошел.
Иван спустился в подвал, хлопнув дверью. Паша поежился, Потом брезгливо поджал губы и
пошел собираться. Брать с собой было, по сути, и нечего: немного сушеных грибов в мешочке, фляжку с водой, да нож. Низ лица он замотал себе обрывком какой-то старой рубашки, наивно
понадеявшись, что он послужит своеобразным фильтром. Все. Больше на потухшей станции его
ничто не интересовало.
***
Сначала идти было легко, и Паша жадно всматривался в знакомые улицы. Все они, конечно, изменились, но он прекрасно помнил, что вместо растрескавшегося асфальта была когда-то
прекрасная гладкая дорога, по которой они гоняли на велосипедах; что лес начинался гораздо
дальше, это теперь он занял все поле; что раньше у болта прыгали лягушки и рос камыш. Ворота
дач были распахнуты, стекла почти все выбиты.
Паша знал, что ему нельзя останавливаться: сил могло действительно не хватить. И вот она –
насыпь! Тяжело дыша, он вскарабкался на нее. Голова кружилась, Паша закашлялся и, сжав
зубы, пошел вперед. Все, кто хоть раз ходил по шпалам – знают как это неудобно. Если ступать