на каждую – семенишь, если перепрыгивать через одну – шаг слишком широкий. Паша шел, не
глядя ни вперед, по сторонам. Дорога кружила в лесу, ржавые рельсы тянулись далеко-далеко…
Он все шел и шел, просто вперед. Ноги болели с непривычки, в глазах все больше темнело.
Если б у него хватило сил поднять голову, он увидел бы практически неизменившийся пейзаж
вдоль дороги: все те же раскидистые деревья, которые разрослись еще больше, все те же
зеленеющие склоны, как и раньше покосившиеся прогнившие фанерные дачи-времянки...
Он шел и шел, уже на полном автомате, запинаясь и спотыкаясь о шпалы. Паша силился не
упасть, потому что боялся тогда уже не подняться.
Надо дойти до следующей станции. Боковым зрением он заметил поблескивающий на солнце, выкрашенный серебряной краской, которая уже порядком облупилась, памятник Ленину. Значит
переезд и станция. Паша поднял голову и обомлел: впереди стоял железнодорожный светофор, и
одна из лампочек его светилась красным огоньком.
- Блин… Здесь же есть люди… И они сигналят, а мы не видим за лесом.
Паша глубоко вздохнул, закашлялся и ничком упал на рельсы.
А сколько еще горело таких одиноких сигнальных фонарей? Кто знает? Как и прежде люди не
смогли договориться…
***
Он очнулся в бункере, о которых в середине семидесятых годов рассказывали на уроках
начальной военной подготовки. Наскоро выкопанная траншея, бетонные трубы, сверху залитые
гудроном, куча земли: вот, пожалуй, и все. Конечно, наивно было думать, что кто-то долго
протянет в таком убежище, однако, только такие и строили по Подмосковью. Вообще, на
строительство такого бомбоубежища отводилось всего тридцать часов, так что особой
вместительностью и комфортом похвастаться оно не могло, но Паше после обшарпанных стен
станции полукруглый потолок и затхлый запах стен, гул голосов и отблески свечей показались
чем-то необыкновенно домашним и уютным… Люди!
- Здорово, леший! – Хохотнул кто-то.
Леший? Паша машинально поднес руку к подбородку, потрогал себя за бороду и улыбнулся.
Голоса. Люди…
- Издалека идешь?
- Из Лесного, - ответил Паша и закашлялся.
- Ну, отдыхай. Потом говорить будем.
Паша откинулся на кровать и замер. Кровать? Да, это была настоящая кровать. Грубо
сколоченная из досок, но кровать. Где-то за занавеской смеялись люди, женщины спорили, словно это и не бункер вовсе, а они годами не выходили со станции и сходили с ума, ненавидя
друг дуга все больше и больше. Иван! Надо же за ним вернуться! Паша дернулся с кровати, но
схватился за грудь, снова закашлялся и упал на спину. У него уже не было сил идти назад, а
потом снова бункер…
- Эй! – Позвал он проходящего мимо бородача.
- Чего тебе? – Не слишком-то дружелюбно отозвался тот.
- У меня друг… один… На соседней станции. Там идти всего ничего.
- Ну и чего?
- Можно за ним послать кого?
- А сам, не дойдет что ли? Ты же вот дошел.
- Да это близко совсем. За лесом, - пытался объяснить Паша. – Там где маяки…
- А. огни красные? Ну, знаю.
- Так вы видели?
- А то. Там слепой только не увидит. Каждую ночь…
- ВЫ ВИДЕЛИ И НЕ ПРИШЛИ К НАМ???
- А зачем. Ты знаешь, сколько таких огней горит повсюду, Москва – так вообще... Значит, город
жив, а что еще надо. Люди вокруг есть, все тихо и спокойно.
- Но, как же так… Нам же была нужна помощь! Может, кому-то тоже, потому они и зажигают
огни!
Бородач внимательно посмотрел на него:
- А ты сам всегда шел на помощь, когда тебя звали? Ты рисковал собой? С соседями дружил?
Нет? Вот и сейчас не жди помощи…
- Но ведь была война. Теперь-то все по-другому!
- Именно поэтому она и была. Потому что никто никому не нужен.
Бородач повел плечами и пошел дальше, а Паша устало опустился на кровать. Когда-нибудь он
вернется за Иваном.
НАДЕЖДА В ПОДАРОК
Надежда на лучшее никогда не умирает. Она всегда будет жить в сердцах людей, освещая их путь. Но кто из нас по-
настоящему её достоин?
Порывы ветра, налетавшие сквозь ощерившиеся помутневшими от времени осколками стёкол
глазницы разбитых окон, теребили волосы на макушке. Было свежо и прохладно. По небу низко
плыли тяжёлые свинцовые тучи. Дождь, который по всем признакам должен был бы уже
начаться, не спешил оросить иссушенную землю хоть каким-нибудь количеством живительной
влаги.
Стоило поторопиться, так как гроза в мои планы не входила. Поставив рюкзак на пол, я подошёл
к пролому в стене и окинул взглядом раскинувшийся внизу город.
***
Полог палатки приподнялся, пропуская внутрь человека. Не убирая газету, я скосил на
вошедшего глаза. Зелёная камуфляжная форма, пышные усы и суровый, но в то же время
неуловимо виноватый взгляд говорили сами за себя: Петрович. Один из руководителей
ганзейской регулярной армии. Прежде всего, он, конечно, был мне старым товарищем, не раз
вытаскивал из разного рода передряг.
Немного потоптавшись у входа, гость прошёл к стоявшему недалеко от моего топчана
рассохшемуся стулу и, усевшись, выжидающе уставился на меня.
- Ну что, согласен? – вместо приветствия спросил Петрович.
Отложив в сторону так и не дочитанную газету, я приподнялся на локтях и посмотрел на
товарища.
- Ты хоть понимаешь, что это большой риск? – Опустив ноги на пол, я принялся обуваться. – Ещё
не так много прошло времени с прошлой вылазки, а ты мне тут…
- Постой, - перебил меня Петрович. – Мы же уже говорили на эту тему. Ну пойми же меня, Художник, войди в моё положение. Через три дня ты отправишься дальше…
- Через два, - поправил я.
- Тем более, - взгляд Петровича сделался больше виноватым, нежели суровым. – И куда ты
направишься? В Полис? Или в Рейх? А может, дальше по кольцу Ганзы? Как долго тебя ждать до
следующей встречи?! – в голосе товарища проскользнули нотки отчаяния.
- Илья, скажи прямо – зачем тебе так нужен этот рисунок? – усталым голосом спросил я, сидя на
топчане и подперев рукой щёку. Было непривычно видеть и слышать, как человек, привыкший к
беспрекословному выполнению своих приказов, вынужден с виновато-заискивающим
выражением на лице просить у кого-либо помощи.
Илья помялся, словно боролся с нежеланием раскрывать что-то лично-сокровенное, но, устало
махнув рукой, проговорил:
- Не мне он нужен, а сыну, Мише. Подарок на день рождения…
Я удивлённо посмотрел на него. А ведь действительно лично-сокровенное…
- Тут такое дело, Слава, - обратился он ко мне по имени, чего не делал довольно давно, ещё с
прошлой жизни. – У меня у сына скоро день рождения, а я ему обещал подарить рисунок города.
Ну знаешь, когда город с высоты показан, как на открытках или коробках с шоколадными
конфетами раньше делали. Только тогда это фотографии были, а сейчас где фотоаппарат взять?
– Петрович даже опустил глаза, как будто стыдился своей минутной слабости.
Он некоторое время молчал, а потом поднял на меня взгляд:
- Пойми, Слава, для меня это очень важно. Я не был дома больше месяца. – Голос Ильи сделался
скрипучим. – Жена звонит периодически, спрашивает, когда приеду навестить сына. А я не могу
сейчас всё бросить, ты же знаешь. Я и жену очень люблю, и сына. И на день рождения
обязательно приеду. Но я не хочу, чтобы Миша думал, будто я не могу исполнять обещания. – Он
тяжело вздохнул. – Я же всё-таки его отец.
Я смотрел на Илью, вперившего застывший взгляд в брезентовую стену палатки, и пытался
вспомнить, как давно я его знаю. Лет тридцать мы были знакомы точно, и за всё это время
Петрович, не задумываясь, приходил мне на помощь, если таковая требовалась. Кто бы мог
подумать, что и ему когда-нибудь понадобится помощь, ведь Илья принадлежал к такой
категории людей, для которых решение проблем заключалось лишь в формулировке приказа.
А тут вон оно что… Я ведь даже и не знал, что у него сын есть…
- Ладно, хорошо, - я поднялся с топчана и принялся разминать затёкшие конечности. – Но только
ради тебя и твоего сына.
Илья улыбнулся, что тоже было редкостью в последнее время, и, жалобно скрипнув напоследок
стулом, поднялся.
- Пошли, расскажу тебе свои соображения.
Отогнув брезентовый полог, мы друг за другом вышли из палатки.
Мы медленно шли по платформе. По левую руку от нас находились пути, на входах в туннели
оканчивавшиеся блокпостами с пограничными дозорами, дополнительно укомплектованными
армейскими отрядами. Путевая стена, отделанная светлым мрамором, была увешана
многочисленными полотнищами с изображением герба Содружества Станций Кольцевой Линии, или попросту Ганзы, - коричневым кругом. Под одним из стягов красовалась рельефная надпись
«Краснопресненская». С другой стороны, за пилонами, облицованными тёмно-красным гранитом, прямо в центре зала находилась длинная палатка с намалёванной белой краской на брезентовом
боку надписью «Казарма». Вокруг совали солдаты в такой же, как у Петровича, камуфляжной
форме. Проходящие периодически мимо нас бойцы отдавали Илье честь и затем снова спешили
по своим неотложным делам. Гражданских на станции было не так уж и много, и основную их
часть составляли челноки, постоянно снующие по Кольцу с одной станции на другую с
различными торговыми поручениями. Вообще, станция больше напоминала эдакую военную базу, чем разительно отличалась от своих сестёр на Кольцевой линии.
- Самый лучший да и, скорее всего, единственный вариант – сталинская высотка на Кудринской
площади. Её ещё раньше «Домом авиаторов» называли. И недалеко, всего-то Конюшковскую
улицу да большой Конюшковский же переулок пересечь, и будешь на месте. Да и чего я тебе