открывающегося отсюда вида. Сняв с плеча рюкзак, я поставил его на пол и подошёл к пролому
в стене.
Оглядевшись и некоторое время поколебавшись, я решил попробовать залезть на крышу
галереи, чтобы улучшить обзор. Пробубнив сталкерам о своих намерениях, я с превеликой
осторожностью принялся взбираться вверх по завалу, благо он оказался не особо крутым.
Немного повозившись, я всё же смог кое-как забраться наверх.
Увидено в первые минуты мне не совсем понравилось. Я, кажется, начал догадываться о
причинах разрушения четвёртой башенки.
По поверхности крыши шли длинные неровные борозды. Нужно было быть совсем дураком, чтобы не понять, что это были следы от когтей. Но что за тварь оставила их? Что здесь
произошло, что стало причиной разрушения башенки? Я подумал, что не хочу знать ответ. Ведь
если некая тварь приложила к этому лапы, то каких же размеров она должна быть?
Поёжившись, я решил, что лучше побыстрее закончить начатое. Оглядевшись, я окинул взглядом
раскинувшийся внизу на многие километры вокруг город.
Открывавшийся отсюда вид поистине захватывал дух. Я смотрел вниз, на останки былого
человеческого величия, и думал о том, как много человек потерял. В своём стремлении достичь
во всём совершенства люди возводили гигантские сооружения, как будто желая достать до
небес, возвыситься над остальным миром. Но по иронии судьбы, чем выше поднимаешься, тем
больнее падать вниз. И однажды упав, человек остался лежать, поверженный собственной
гордостью. И вряд ли он когда0нибуль поднимется…
Или всё-таки поднимется? Есть ли у нас шанс на это? Ведь дети не отвечают за грехи отцов, зато
зачастую ощущают на себе их последствия… Так сколько ещё нам терпеть эти последствия?
Сможем ли мы когда-нибудь вновь подняться на поверхность, у которой нынче иные хозяева, и
без опасения за свою жизнь остаться здесь навсегда?
Особенно сильный порыв ветра выловил меня из пучины размышлений. Я одёрнул себя, призывая к сосредоточенности, и, не забывая глядеть под ноги, принялся обходить башню с
венчающим её шпилем и смотреть по сторонам в поисках подходящего ракурса.
На западе, откуда мы пришли, не было ничего заслуживающего внимания, лишь огромное
количество оплавленных развалин домов.
Далеко на севере, слегка накренившись, лишённая шпиля, в небо возвышалась Останкинская
башня. Бывшая когда-то предметом гордости жителей города, сейчас она больше напоминала
почерневший от времени, покосившийся телеграфный столб, готовый рухнуть от малейшего
толчка. Чуть в стороне пролегал отрезок Садового Кольца. Сотни автомобилей навеки застыли на
месте, так и не достигнув своих пунктов назначения. Часть машин представляла собой
обгоревшие каркасы, часть была просто покорёжена. И всё равно создавалось впечатление, что
люди лишь отошли ненадолго и, вернувшись, снова рассядутся по машинам и поедут по своим
делам.
Но люди не возвращались уже двадцать с лишним лет. Лишь приходили иногда сталкеры и
потрошили автомобили, растаскивая по частям под различные нужды.
А внизу расположился уже виденный ранее зоопарк. Сейчас он на некоторое время вышел из
своего обычного безмолвного состояния и шелестел на ветру ветвями своих могучих деревьев.
Даже несмотря на такую высоту, мне не удалось ничего разглядеть среди этого зелёного ковра.
Мне лишь показалось, что снизу доносятся какие-то загадочные пощёлкивания, хотя у меня и не
было твёрдой уверенности в их реальности.
Я перешёл на восточную сторону здания, заранее опустив взгляд – где-то там впереди находился
Кремль. По всему метро о нём рассказывали много чего: и про звёзды на башнях, гипнотическим
светом заманивающих сталкеров в ловушку, и про биологическое оружие, якобы сброшенной на
Кремль и скрывающееся где-то за его стенами. Впрочем, находились и те, кто говорил, будто
Кремля на самом деле уже давно нет, а все остальные этого не понимают и не хотят понять. Мол, всем хочется верить в нерушимость самого дорогого, любимого, вечного. Как бы то ни было, но
проверять правдивость этих историй на своём опыте я не хотел, поэтому от греха подальше
«миновал» взглядом это таинственное место.
Дальше располагался Новый Арбат. С одной стороны его обступали дома-«книжки», непонятным
образом избежавшие разрушения, с другой – обычные высотки, которым, однако же, не так
повезло, как своим собратьям через улицу. Дальше за домами виднелся храм Христа Спасителя.
Я слышал от сталкеров, что крылатые демоны, бороздящие теперь небо Москвы вместо птиц, свили себе гнездо прямо на куполе храма, рядом с крестом.
Вот и думай после этого, есть ли Бог на свете…
А что я, собственно, удивляюсь? В теперешнем мире, заключённом между границами станций и
протянувшихся между ними туннелей, не осталось места для религии, для веры в какие-то
высшие светлые силы. Всё это отошло на второй, третий план. Оставались ещё эти сумасшедшие
Иеговы, бороздящие просторы метро в поисках последователей, но их бредни о скором
пришествии Христа и избавлении всех от страданий давно уже никто не воспринимал всерьез. В
остальном религия изменилась. Теперь, следуя всеобщему настрою, пророками новой эры стали
сектанты всех сортов, от сатанистов с их воплями об адовых вратах и до, кришнаитов, по слухам, поселившихся на Октябрьском поле. Или вовсе дикароподобные идолопоклонники с отдалённых
глухих станций.
Но там, где не осталось веры, должна продолжать жить надежда. Надежда на лучшее, на
возвращение прежних времён. На светлое будущее, в конце концов.
Вздохнув своим невесёлым мыслям, я перешёл на южную сторону. Впереди возвышались другие
сталинские гиганты – здание МИДа и гостиница «Украина». Точно так же, как бывший «Дом
авиаторов», они хмуро взирали своими незрячими глазницами на мир вокруг. Между ними я
увидел Новоарбатский мост, переломленный под воздействием непонятной силы ровно
посередине. А вдалеке виднелся ещё один великан – МГУ. Где-то там, в его подвалах, имеющих, по слухам, выходы в метро, должен был находиться мифический Изумрудный город. Я не знал, было ли это правдой или очередной беспочвенной байкой, какие можно вдоволь послушать в
дозоре у костра. И всё же хотелось верить и надеяться, что сохранилась ещё где-то в нашем
бренном мире цивилизация в том виде, в каком она существовала до катастрофы.
Немного поразмыслив, я сделал выбор. Запад и восток отпали сами собой, а из южной и
северной сторон я выбрал последнюю. Да и рисовать северный вид было удобнее прямо из
смотровой галереи, благо пролом в стене давал довольно широкий обзор.
Кое-как спустившись вниз, я принялся доставать из рюкзака карандаши и другие необходимые
для рисования принадлежности. Следом я извлёк свёрнутый в трубочку, слегка пожелтевший
лист ватмана. Расстелив его на расчищенном участке пола, я уселся на основание завала и вновь
оглядел северную панораму города.
А что я, собственно, собрался рисовать? Крошащиеся развалины домов? Покорёженную
Останкинскую башню? Заросший зоопарк? Неужели таким Миша хотел увидеть город на этом
заветном рисунке? Какие чувства может вызвать этот разрушенный пейзаж, кроме отчаяния и
безнадёжной тоски? Нет, не таким мы мечтаем видеть некогда прекрасный город…
Решение пришло само собой. Я наклонился к листу и принялся за работу. Я рисовал
раскинувшийся передо мной пейзаж и чувствовал, как сердце начинает биться чаще.
Город оживал. Выровнялись бывшие когда-то развалинами дома, в небо несгибаемой стрелой
устремилась Останкинская башня. Пришли в движение автомобили на Садовом кольце. Из
зоопарка исчезли огромные корявые деревья. Их заменили обычные зелёные насаждения, радовавшие взгляд ещё двадцать лет назад. В вольерах появились фигурки до боли знакомых
животных. Подёрнувшийся рябью пруд пускал солнечные блики.
И люди… По улицам, спеша по своим делам, ходили люди. Они не боялись радиации и мутантов.
Не боялись солнца. Они жили и радовались, что им не нужно каждодневно бороться за свою
жизнь.
Я не знаю, есть ли у нас шанс вернуть всё обратно. Но надежда на это всегда будет жить в наших
сердцах.
Дождь так и не начался, но на лист с рисунком всё-таки упала одна-единственная капля.
Снаружи, разрушая наваждение, раздался протяжный, леденящий кровь вопль, и мимо пролома
пронеслась огромная тень. Сильный поток воздуха, возникший при этом, внезапно подхватил
лист ватмана и вынес его в пролом. С нечленораздельным криком я бросился на четвереньки и, едва не вывалившись наружу, протянул руку за листком. На миг пальцы коснулись поверхности
рисунка, но порывы ветра тут же понесли его прочь. Внутри меня как будто что-то оборвалось. Я
просто стоял на четвереньках и смотрел вслед своей памяти.
Вслед своей мечте.
Затем сзади раздался предупреждающий крик одного из сталкеров, почти слившийся с
повторным воплем, донёсшимся откуда-то сбоку и сверху. Последнее, что я почувствовал, был
сильнейший рывок вверх, после чего мои ноги потеряли точку опоры.
***
Ни Слава, ни сталкеры к вечеру так и не вернулись. Илья не знал, что могло произойти, но
понимал, что надеяться на что-то уже поздно, да и глупо. Сталкеров сейчас на станции ни одного
не осталось, все разъехались по делам. И всё же Илья несколько раз отправлял наверх, в
вестибюль, несколько простых бойцов в надежде, что те что-нибудь разглядят в сгущающихся
сумерках.
В конце концов, Илья Петрович решил сам сходить осмотреться. Облачившись в свой старый
защитный комбинезон, он в полном одиночестве поднялся в здание наземного вестибюля. Ветер
снаружи не стихал, усиливаясь с каждым часом. Видимо, гроза всё же будет.