сь бы оскорблять человеческие чувства.
Парсуна Михаила Леонтьева, публициста, телеведущего, пресс-секретаря корпорации «Роснефть»
Легойда: Тебя большинство наших зрителей знают как журналиста и менеджера. А вот если бы я тебя попросил самого представиться, что бы ты в первую очередь сегодня сказал о себе?
Леонтьев: Ну, я всю жизнь занимался публицистикой. У меня есть позиция, и я эту позицию транслирую. Стараюсь делать это доходчиво и наглядно.
Легойда: А в человеческом плане?
Леонтьев: В человеческом плане я – человек.
Вера – это, безусловно, некий якорь. Человека все время носит туда-сюда. Такого человека, как я, носит очень сильно. И суеты много. Но существует некий абсолют, некая точка отсчета.
И ты себя относительно этого как-то измеряешь. То есть человек грешен, он склонен многое позволять себе, тебе. Да, Господь милостив. Но важно понимать, где ты находишься и насколько ты от Него отошел. Потому что если этой точки нет, тебя вообще унесет куда угодно. Я не считаю себя правильным и хорошим христианином, но я стараюсь.
Не думаю, что сейчас кого-то удивляет, что я верующий. Меня лично удивляет обратное: есть люди, которые делают себе имидж на богоборчестве. Это какую самонадеянность надо иметь. Особенно это относится к людям с приличным образованием, которые именуют себя неверующими.
Я подозреваю, что есть в общем очень приличные и неплохие сами по себе люди, которые не считают себя верующими. Но это скорее исключение, аномалия. Это их заблуждение. И, конечно, серьезная личностная травма.
Вот есть что-то не меняющееся, что-то стационарное в жизни. Оно есть, существует. Или у тебя этого нет? И все, как в марксистской моральной этике, относительно и определяется обстоятельствами? Вера – это вообще вопрос выбора.
Все мы – мое поколение, во всяком случае, – генетически были марксистами. А люди, особенно это свойственно людям с математическим мышлением, они чем больше владеют информацией, тем больше считают, что все знают и все видят. Они начинают формировать какую-то «целостную» картину мира, которая внутренне противоречива. Но при этом и разрушить ее нельзя. Особенно если человек, ее создавший, очень самоуверенный, а с другой стороны, очень хорошо считает и вообще не глупый. Она разрушается только от столкновения с реальностью, для чего должно пройти какое-то время.
Кстати, экономика очень гуманитарная наука. Вечная ошибка, когда из экономики пытаются сделать точную науку. Потому что поведение людей крайне нерационально. И не только в индивидуальном плане, оно и в массовом плане нерационально. И презумпция рационального поведения, она абсолютно безумна. Она с неизбежностью приводит к неудаче.
Человек выстраивает свою картину мира. Когда я был маленький, я рисовал себе одну картину. Потом ты получаешь новые знания, и ты понимаешь, что эта картина мира – это «Эвклидова геометрия», она достаточно адекватно описывает лишь какую-то часть, островок. И ты не можешь сформировать эту картину, потому что ты очень мало знаешь. Ты вообще песчинка и не имеешь ни права, ни основания претендовать на понимание мироздания. И для этого существует вера. И Церковь, кстати, очень нормализующий человека институт.
Умничать меньше надо. А то есть манера умничать в Церкви – реформы всякие предлагать. Это какая-то совершенно, на мой взгляд, нечеловеческая амбиция. Смиренней надо быть.
Я вообще к телевидению отношусь хорошо. Особенно к талантливому. А наше телевидение в значительной степени талантливое. Оно осуществляет ту социальную функцию, которую, в общем-то, должна осуществлять Церковь – успокаивает. Хотя считается, что оно всех возбуждает. А оно дает каждому что он хочет. И тот, кто по разным причинам не может, не готов, не способен получить это от Церкви, может получить это от телевидения.
Ну и потом это еще инструмент консолидации общества. Инструмент какой-то идентичности, в том числе и общественной, гражданской. И, судя по тому, как сейчас работает наше телевидение, это, безусловно, очень сильный инструмент.
Я-то занимался пишущей журналистикой, которая, как правило, умнее, глубже. Хотя не сейчас и не везде. Кстати, радио в этом смысле один из самых честных форматов.
Но если ты хочешь что-то сделать и у тебя есть возможность использовать для этого сильный инструмент, ты должен это делать, конечно.
Наше общество сейчас выстроено таким образом, у нас такой общественно-социально-политический уклад, при котором нужно публичным пространством покрывать все, что существует. Потому что если ты какую-то сферу этим пространством не покроешь, там начинает твориться неизвестно что, и ты теряешь всякий контроль.
Я вообще считаю, что лучшая система организации общества – это теократия. Построенная на сословной основе. Потому что мы уже пришли к тому, что без идеократии серьезное государство, серьезная цивилизация существовать не может. А лучшая форма идеократии – это, конечно, теократия.
Идеократия без теократии – это такая выхолощенная, безголовая и бессердечная статуя. Мы это уже видели. Это суррогат.
Вранье демократии заключается в том, что она разных людей объявляет совершенно одинаковыми, равными. Равными по мотивации, по возможностям, по способностям. А поскольку это ложь, просто ерунда, для того чтобы общество существовало, эту ложь надо преодолевать. И в реальности работоспособность любой демократии – вопрос в выборе ценза.
Есть ценз римский – боевой: у тебя есть место в строю, значит, у тебя есть голос; нет места в строю, ты не можешь умереть за Рим – значит, у тебя нет голоса. Не потому, что ты провинился, а просто потому, что ты не можешь выполнять свою гражданскую функцию.
Буржуазный ценз – это деньги. Ну, так построено это общество. Исторически ведь из чего родилась современная демократия? Люди распоряжались налогами: я плачу налоги, значит, я должен решать, на что я их готов потратить. А если вы хотите вести войну с кем-то, а я на это не согласен, ведите ее, пожалуйста, за свои деньги. И без меня. Пожалуйста, все что угодно – за свои деньги.
Так вот, демократия начинает врать. Начинает отстраивать систему лжи, когда люди должны быть как бы формально равны, а на самом деле – нет. И этих людей надо дистанцировать от процесса принятия реальных решений. Высшая форма современной постмодернистской демократии – это когда люди вообще отдельно. А реальная власть существует иначе. Она абсолютно никак не связана с публичной сферой и может ею манипулировать. Вот эта фейковость – это и есть постмодерн, когда совершенно не играет роли, имеет место факт или нет.
И в этом смысле мы – страна НЕ победившего постмодерна. И за это нас так ненавидит настоящий постмодерн. Потому что у нас очень много настоящего – в политике, в государстве, во власти.
А фейковость – ее как минимум надо видеть. В тот момент, когда ты перестаешь ее видеть, ты превращаешься в управляемое кем-то чмо.
Людей, не подверженных манипуляции, практически нет. Вопрос в качестве манипуляции и в ее уровне. То есть человек может быть манипулируем в том, в чем он некомпетентен. Но в своей деятельности человек серьезный, ответственный, имеющий какую-то мыслительную дисциплину, меньше поддается манипулированию или почти совсем не поддается. Наверное, за счет этого и существует что-то внятное и толковое. Но когда мы говорим не о Боге, а о земном бытии, то если ты не сможешь манипулировать людьми, ими будет манипулировать твой противник, враг.
Конечно, хотелось бы такую откровенную манипуляцию кому-нибудь делегировать – кто-то должен делать грязную работу. В конце концов, сортиры тоже кто-то чистит, если бы их не чистили, было бы довольно противно существовать.
А нравственные проблемы вообще в рамках жизни на земле никаким образом не разрешаются. Это надо понимать. И в этом, кстати, состоит одно из таких величайших социальных заблуждений – попытка создать на земле Царствие Божие.
Вот в экономике существует такая вещь, как акцизы. В нормальных странах с нормальной экономикой акцизами, в принципе, облагаются человеческие грехи, которые – умные люди это понимают – устранить нельзя. А если их нельзя устранить, пусть за счет акцизов эти грехи, во-первых, несколько минимизируются, потому что дорого; а во-вторых, будут финансироваться какие-то богоугодные и праведные вещи.
Конечно, хотелось бы видеть социальное, политическое и экономическое устройство, которое не было бы основано на грехе, как нынешнее, которое в основе своего функционирования имеет страсть к корыстному обогащению. Это – основа хозяйственного бытия современного человечества.
Есть некоторые культуры, которые пытаются как-то этого избежать. Мы знаем, что в исламе, например, запрещен ссудный процент. И другие модели умозрительно придумываются. Понятно, что нельзя игнорировать корыстную сущность человека, иначе ты не получишь эффективно действующую модель. Но снова делать основным критерием эффективности и успешности наживу – это большая ошибка. В конце концов это разрушительно.
С религиозной точки зрения прогресс ведь вообще не имеет никакого значения. То есть разница между каменным, бронзовым веком и компьютерными технологиями в религиозном смысле отсутствует вообще.
Но ты можешь сколько угодно понимать мир религиозно и плевать на прогресс, но тогда тебя «замочат». Ладно тебя – тебе на себя и на свою семью плевать, – «замочат» твою цивилизацию.
И будет на этом месте другая цивилизация, победившая, которая в этот прогресс вкладывалась.
Хотелось бы все-таки пожить…
В политике есть только одно существенное многофакторное обстоятельство – это могущество. Когда рухнула Римская империя? Когда она перестала быть могучей. Или Византия? Она впала в ничтожество. И Советский Союз не был уже могучим в тот момент, когда рухнул. Да, все цивилизации проходят этот путь. Да, иногда они реинкарнируются. Вот и Россия показала способность в разных ситуациях возрождаться после всей русской смуты. Ну, мы еще помним конец 90-х годов, когда государства как института на самом деле практически не существовало.