Я помню, еще совсем маленьким я с папой читал Евангелие на английском. На русском и на церковно-славянском я его и сам читал. А это была еще и практика английского языка. Это была папина идея. Он выпускник Иняза, был переводчиком, знает и английский, и французский. С французским у меня хуже, а вот английский благодаря отцу я хорошо выучил. И многие староанглийские выражения буквально въелись в мое сознание, а моя лексика обогатилась очень многими религиозными терминами. «Деяния святых апостолов» мы тоже читали на английском. Попутно возникали какие-то вопросы.
У меня особое отношение к Церкви, в том числе в тех ситуациях, когда она может оказаться под ударом. И когда Церковь злословят или подвергают нападкам, у меня срабатывает своего рода инстинкт – я встаю на ее защиту.
В общественной реальности достаточно много искушений, соблазнов и поводов уклониться от своей совести, смалодушничать. Я бы не хотел бахвалиться. Но представление о принципах, о достоинстве, о необходимости защищать слабых, страдающих, не идти на откровенные компромиссы с тем, что представляется мне злым, нехорошим и подлым, – вот это было в меня вложено в детстве. Спасибо домашним за эту закваску.
Я много езжу по стране и в людях везде встречаю веру. В глубинке люди, может быть, часто не воцерковленные, они не сильны в богословии, но сама вера в Спасителя, в разумность мира, в то, что не стоит село без праведника и нужно жить по совести, и совесть должна быть чистой, в них живет. И это очень важно. Многие могли бы отчаяться, и многие действительно отчаиваются. Но я вижу в них одновременно большую силу. Очень важно людей поддержать и им помочь.
Я вот вижу, как в городе Бийске, где оказались разрушены все градообразующие предприятия и где из-за наводнения каждую весну водой заливает подвалы, простые бабушки, сорганизовавшись, выкачивают эту воду снова и снова. Устроили свой поэтический клуб: приносят домашние пироги и читают стихи. И внучек своих приглашают. А еще они сорганизовались и ходят по лежачим больным, то есть совершают подвиг христианского милосердия. Без каких-то громких слов, без, может быть, познаний церковных премудростей. Но тем не менее это настоящие христианки.
Слава Богу, у России есть надежда и кроме нефти и газа. Есть прекрасная литература – у нас каждый год появляется 5–7 замечательных книг.
Было в какой-то момент ощущение пепелища, хотя писались хорошие стихи и выходила проза. Но книжный рынок был разгромлен, и практически не было современной литературы. Не было и переводов. А между тем сегодня русскую литературу переводят за границей. Сегодня существует армия читателей серьезной, качественной литературы, она даже потеснила тех, кто предпочитает низкие жанры.
Но главная моя надежда связана с тем, что мы – страна слова. Россия приближена к евангельскому ощущению значимости слова. И куда бы ты ни приехал, люди там могут даже не разбираться в литературе, но само название «писатель», то, что у тебя издаются книги, заставляет их относиться к тебе как к человеку, который по-особенному воспринимает, знает и чувствует мир. То есть это странное, таинственное пророческое служение русской литературы остается. И отношение. И особая ответственность, и бремя литератора.
В России, по сути, никогда не было бурного парламентаризма в привычном смысле слова. Это были очень короткие и хрупкие периоды. И известно, чем они заканчивались. И в этом смысле русская литература была пристанищем общественной мысли и поисков способов обустройства жизни. Федор Степун, знаменитый философ и литератор, утверждал, что одна из важнейших задач русской литературы – обустройство русской жизни. Но, конечно, не только это.
Мне кажется, очень важно, что и сегодня людям не все равно. Хватает близорукости, прекраснодушия, нелепости и размашистости, категоричности суждения, – это правда. И в этом смысле нужна особая мудрость для того, чтобы сохранить здравый смысл и не погрузиться в стихию современной блогосферы. И здесь как раз, мне кажется, очень важна какая-то христианская мера понимания. Она дает рассудительность – то, чего всем так не хватает. Ну а кроме рассудительности, важно, как известно, не быть теплохладным.
Искусство влияет на умы и сердца. Зачастую исподволь, не прямо. Но представление об отзывчивости, о доброте, о благородстве, о самопожертвовании – это ведь не только семья. И даже не только школа. И очень важно, чтобы и в семье, и в школе читали вслух.
Кстати, советские школьники, которые росли на «Сыне полка» и «Повести о настоящем человеке», проникались уважением к самопожертвованию. А сейчас говоришь в любой вузовской аудитории про Маресьева – спрашивают: кто это? Со мной некоторые спорят, говорят, что эта вещь перегружена идеологемами. Я этого не увидел. Мне кажется, что повесть Бориса Полевого прежде всего о том, что человек может не сдаваться и сохранять мужество. Это сильная литература.
Точно так же меняла людей и до сих пор не устаревающая «Капитанская дочка». Там есть все – и трагизм, и этическая сложность, и кошмар истории, и вся эта полифония, когда все, как живые, звучат: и царица, и Пугачев, и Швабрин, и Гринев. В этом и есть настоящая литература.
Я очень люблю читать детям вслух. И на разные голоса, с выражением, что называется, влезая в шкуру разных персонажей. Мне кажется, это как раз то, что может заинтересовать, оживить книгу. Потому что, к сожалению, сейчас чтение сталкивается с огромным вызовом в виде гаджетов: тут и весь поток соцсетей, и Ютуб, и всевозможные ролики. Некоторые уже фильм целиком не могут посмотреть – клиповое сознание. И погрузиться в книгу не всегда так уж просто. А вот заманить в книгу, в литературу – это великая и благая задача. Просто чтение даже самой хорошей литературы в наше время уже становится определенным трудом. Для этого тоже нужно некоторое усилие. И важно этому труду научить.
Серьезные произведения литературы полифоничны. И больше того, они могут по-разному повлиять на человека. Возьмем роман Жан-Поля Сартра «Тошнота». Он показывает этот падший мир. Что торжествует общество спектакля. Что так мало искренности вокруг. Что люди притворяются. Что вот эта земная реальность в сущности порочна, имеет огромные изъяны. Но можно сделать совершенно разные выводы. Можно превратиться в абсолютного нигилиста, а можно искать пути преодоления. И так всегда в большой литературе.
Я противник искусственного морализаторства в отношении большой литературы. Даже самые светлые произведения все равно показывают объемность и сложность. Кстати, в этом и есть христианский подход, потому что в каждом человеке есть разное. И в героях должно быть разное. А примитивизация персонажей, их деление на очевидно хороших и плохих – это на самом деле противоречит Божественному замыслу о человеке.
Но здесь можно повторить за апостолом Павлом: «Все мне позволительно, не все полезно». В наше время это может относиться и к бурному и зачастую пенному потоку информации.
В фейк-ньюс тоже позволительно окунуться, но люди подсаживаются на это, начинают читать, листать их бесконечно. Это своего рода игромания. И не могут уже вынырнуть из этой пены. И что, это тоже можно? Можно, конечно. Полезно ли? Большой вопрос. Я сам себя стараюсь ограничивать, при том, что я должен отслеживать новости. Но я принимаю для себя решение: вот читаю этих пятерых авторов, захожу туда-то на такое-то время. В противном случае можно просто в этом раствориться.
Будучи редактором общественно-политического интернет-издания, я публиковал даже те статьи, которые противоречили моим взглядам. Когда весной 2014 года я был в обстреливаемом Донецке, город действительно висел на волоске. На моих глазах погибали люди, и я ощущал эту гибельную тень. И в этот момент мне как главному редактору нужно было решить, что делать с пришедшей на почту статьей. А статья была противоречащая моим взглядам на те события. Но тем не менее я ее опубликовал, потому что без полемики, без спора невозможно отточенно, последовательно и убедительно излагать свои взгляды.
Свобода воли, свобода суждений, свобода мнений – это то, что и делает человека человеком. И очень опасно позволять разного рода чиновникам с невысоким уровнем культуры самим судить о том, что дозволено, что нет.
Мы знаем, что в разные времена судьбы мыслителей, писателей складывались по-разному. И те или иные государственные деятели, иногда руководствуясь самыми благими побуждениями, считали, что их творения нужно запретить. И все равно их книги и статьи печатались и получали огромный резонанс. И эти авторы обретали мученический, героический ореол.
В чем сложность литературы? В том, чтобы давать человеку шанс. Не только читателю, но и герою. Показывать его тайные мотивы, его надежду. То, что он не одномерное существо. В этом литература. И тут язык и метафоры действуют сильнее, чем линейность идей. В этом тайна слова. Но здесь очень важно чувствовать язык, особенно русский, когда многое просто непереводимо.
Вот перечитываешь Валентина Григорьевича Распутина – он писал о совершенно невообразимых драматичных ситуациях. К примеру, дезертир сбежал с фронтов Великой Отечественной войны, и героиня, его жена, приходит к нему на свидание. И ему сочувствуешь. И это выходит в советское время. Сейчас сказали бы: «Как?! Что это за отношение к подвигу?!» А это – глубочайшая вещь.
Шукшин сказал: «Нравственность есть правда». И когда ты фальшивишь, ты можешь скорее отвратить. Скажем, когда ты описываешь военную сцену, понятно, что стреляют там не ангелы. Но с другой стороны, Леонид Иванович Бородин говорил мне: «Не все есть предмет литературы». Бывает и такое восприятие.
Очень много из того, через что я прошел, я не хотел бы для моего сына. Например, поездки на войну.
2008 год, Цхинвал, Горийский район, стрельба. Донбасс. Я ехал как корреспондент. Ехал с людьми, которые на следующий день погибли. Я много раз был в самых тяжелых ситуациях, под обстрелами, и видел страшные вещи.