Легойда: Представьте, что вам предлагают сценарий фильма про, как говорил Достоевский, «положительно прекрасного человека», там нет изначально никакого конфликта. В предложении «Снимать нельзя отказаться» вы где поставите знак препинания?
Досталь: Положительно прекрасного?
Легойда: Да.
Досталь: Снимать нельзя.
Легойда: Нельзя?
Досталь: Запятая – отказаться.
Парсуна Антона Макарского, актера
Легойда: Что сегодня вы сказали бы самое главное о себе: вы кто?
Макарский: Я бы очень хотел стать человеком… и быть живым.
Очень мало таких ролей, где я понимаю, что персонаж верующий. Мне часто предлагают положительных героев мелодрам. Кстати, я только сейчас научился находить в себе силы отказываться от ролей. Я вижу, как из фильма в фильм я повторяю одни и те же жесты, говорю одни и те же слова, у меня очень часто одни и те же партнерши. И в основном это люди, которые если и носят крестик, то формально.
И когда мне предложили участие в очень спорном фильме про Вангу, я согласился. Там в сценарии она выписана чуть ли не святой, а мой персонаж абсолютно убежден, что ее дар не от Бога. Именно поэтому я и согласился. И потом не отказался ни от одного интервью, потому что везде мог сказать, что это и моя позиция, и она отличается от позиции режиссера. Для меня, актера, который сомневается в том, что он на своем месте в этой профессии, и в том, что он приносит пользу своими действиями, это была та роль – очень своеобразная, очень непохожая на все то, что я играл, и в очень неоднозначном проекте, – которую я выпрашивал для себя.
Если бы мне предложили сыграть святого, это был бы для меня колоссальный стимул. Не просто каждое утро делать три приседания, а отжаться духовно так, чтобы прямо на несколько ступенек подняться. Главное, потом бы не слететь.
Я готов на все – как актер. Почему я сейчас отказываюсь? Да потому что одно и то же. Такое ощущение, что сценаристы смотрят популярные ток-шоу и те темы, которые наиболее на слуху, собирают и засовывают в сценарий. А зачем? Мне предложили с основного государственного канала роль – подарок! От молодого амбициозного парня до человека уже под полтинник. В общем, очень интересно. И я отказался. Потому что сам проект бессмысленный. Просто ради того, чтобы человек сидел и следил за всеми этими перипетиями, а потом закончится – пошел пивка попил. А зачем?! И это «зачем», оно очень важно. И если я буду понимать – «вот за тем», – я готов на все.
Нас в театральном институте учили, что хорошо – это нормально, на это обращать внимания не надо. А вот то, что плохо, – о, мы сейчас в этом поковыряемся, мы это достанем, разложим, поговорим и будем искоренять!..
Первая мысль, которая пришла мне, когда я узнал, что Христос воскрес, – а зачем я этим занимаюсь? Где православие, а где актерская профессия – вообще несопоставимо! И я поехал брать благословение у батюшки на уход из профессии. Но он не благословил. Я не понял. Я даже не поверил, я поехал к другому батюшке. То же самое. К третьему не поехал. Я-то думал: все, отправляюсь в деревню, отращиваю бороду, надеваю валенки, строю дом. А мне говорят: «А что ты умеешь?» – «Ничего не умею, но научусь». – «Тебя Господь поставил – вот и служи Богу и людям теми талантами, которые у тебя есть».
Но я до сих пор сомневаюсь. Вы видели фильмы, в которых я снимаюсь? Мне батюшка тогда сказал: «У тебя же есть возможность от чего-то отказываться». Я говорю: «Нет. Начну отказываться – все, меня перестанут приглашать». А он: «Какие-то двери будут закрываться, а какие-то – открываться». Прошло лет десять, и только в сорок три я начал отказываться. И действительно, какие-то двери начали закрываться. Но тут же – «Здравствуйте, это “Святыни России”». Или наш живой концерт, где нам никто не говорит, что петь, как одеваться, что говорить.
В общем, у меня сейчас гораздо больше выбора. Есть съемки тех программ, которые явно заставляют человека не просто умилиться за попкорном: «Как же здорово, что она ушла от своего мужа и наконец-то нашла свою настоящую любовь!» – а как-то разбудить свой мозг, встряхнуться, может быть, какие-то штампы развенчать.
«Верую, Господи, помоги моему неверию». В этих словах такая важная для меня надежда на то, что Господь – вот Он, рядом, Он любит, Он – Отец. При этом у меня вообще сложно со словом «отец». Сразу возникают всякие ассоциации… А вот Маша, дочка моя, она практически с того момента, как встала на ноги, залезает куда повыше, смотрит, чтобы я был не особенно далеко, но и не особенно близко, и делает так: «Папа!» – и падает с закрытыми глазами. И я должен, где бы я ни находился, успеть ее поймать. Вот это вера!
Мы так не поступаем. У нас: «Сейчас, секунду, я перепроверю, подстрахуюсь… Ну ладно, да будет воля Твоя». Нет чтобы: «Не дай мне забыть, что все ниспослано Тобой». Вот это вера, это надежда, это упование, и я так хочу – не получается.
Вика, моя жена, совсем другого склада человек, я вообще удивляюсь, как Господь свел двух совершенно разных людей со стремлением к одной общей цели. Мы же су-пру-ги – двое в одной упряжке. А тропа узкая, мне одному-то тесно идти, а тут еще кто-то. Помните, Алексей Ильич Осипов приводил слова своего племянника: «Только женившись, я понял, что такое настоящее счастье, но было уже поздно». Вот и мы – толкаемся друг с другом, мешаем, да еще и падаем. «Да что ж ты падаешь-то, да куда ты спотыкаешься, да под ноги смотри! Ай, больно, ногу отдавил, отдавила!..» А все равно идем, поддерживаем друг друга…
Я очень люблю общаться с детьми. Это потрясающе, как они мыслят, как говорят, как разрушают все наши штампы. Вот Маша у нас поет песню кота Леопольда: «Если добрый ты, то всегда легко, а когда наоборот – трудно». И вдруг замолкает и говорит: «Пап, а ведь Богу-то всегда легко». И ты понимаешь: Машенька, ты мой учитель.
Не много ли я на себя беру, когда оставляю за собой право утверждать, к свету это ведет или нет? Надо стараться быть адекватным. Почаще Евангелие читать. Это как зеркало: мне кажется, я такой красивый, а глянул – кто это? Нет, пожалуй, не буду смотреться. А есть зеркало духовное, чтобы сравнивать себя не с соседом.
В Евангелии, там – все, ответы на все вопросы. И в том числе то, каким я должен быть. Я таким не являюсь, но очень хотел бы таким становиться – по шажочку. И понимаю, что Господь мне это дает, и насколько Он близко и как ненавязчиво – ненавязчиво! – стоит и стучит. А мне-то всего-навсего надо встать да отворить…
Как-то на съемках, после очередного съемочного дня, в экспедиции, в веселой компании один человек начал рассказывать, как – физиологически – умирал Христос. Куда вбивали гвозди, что человек умирает от удушья, и чтобы сделать вдох, нужно опереться на ноги, поэтому в ноги – гвозди, и они должны провернуться. А там нервные сплетения! У нас когда зуб болит, один нерв – мы на стенку лезем, а тут… И в этом состоянии Христос молится о своих распинателях и заботится о своих близких – об ученике, о Матери. Меня это так накрыло!
У меня очень плохое свойство: я хватаюсь за что-то, у меня сразу получается – я бросаю. И когда не получается – тоже. Но это часто происходит, потому что я вижу потолок. А тут нет потолка. Тут любовь, которая бесконечна. И настолько, насколько я смогу вместить, настолько она наполнит меня. Это меня просто поразило.
Я очень много бегал по полю, где сплошные грабли. И в какой-то момент у меня уже наросла мозоль от ударов, и я даже начал получать от этого удовольствие: «Смотри, как я сейчас прыгну – класс, да! Смотри, грабли сломались!» Но потом я понял, что можно было по-другому. А мозоль-то осталась.
И именно потому, что я в своей жизни очень много причинил боли другим людям, я могу посоветовать: не повторяйте моих ошибок.
Хотя и понимаю, что это невозможно, все равно у каждого будут свои грабли, но в какой-то момент, может, когда-нибудь вспомнится: а чего это он там говорил? Что нужно? Евангелие? Там ответы на все вопросы? Хотя бы так.
Я не разделяю всеобщего ужасания по поводу нашей молодежи. Как они мыслят! Как они иногда – по-евангельски – жаждут и алчут правды! И как они – как раз в тех, кто называет себя верующим, – видят неправду.
Почему это боль, когда молодежь в пору юношеского максимализма уходит из храма? Потому что они видят в нас ложь и не видят любви. И тут очень важно понять, не оттолкнуть, очень важно протянуть руку. Но в каких-то вещах важно сказать «нет». Есть такое слово. И в воспитании оно должно быть. Нет – значит нет. И это тоже любовь.
Я бы очень хотел попросить прощения у тех людей, которых обижал, но я не знаю, кого я обидел. Видимо, очень многих. Невольно. Да и вольно. Но как? Простите за все? А за что за все? У меня, когда я учился в театральном институте, вообще была своя философия гедонизма, мол, мы живем только ради удовольствий. И сейчас мне от этого больно, хотя я уже не помню, что конкретно делал. Знаете, мне кажется, что когда мы порог этой жизни переступим, за каждое слово придется ответить, и я вспомню все. Мне часто бывало стыдно, часто бывало очень стыдно, а когда я это все увижу – это будет стыд, который нужно умножить на бесконечность. Это и будет ад. Ад и рай – это же не место, это состояние.
У нас долго не было детей, и сейчас я чувствую невероятную благодарность Богу за то, что они у нас не появились раньше.
Мы бы их изуродовали. Мы и сейчас их уродуем – они же растут у родителей, которые все исполосованы. Да, их родители видят, как надо, но у них полная атрофия духовных мышц.
За эти тринадцать лет ожидания чего только не было. Врачи руками разводят: все в порядке. А один говорит: ребята, вы в инстанцию выше обращайтесь. И вот когда мы пришли к Богу – даже только поняли вектор стремления, просто увидели, почувствовали, услышали, почуяли – вот оно! И на тебе – Маша, на тебе – Ваня. С и