Этапы разочарований и побед над ними дают надежду и терпение, и это все, конечно, в плюс.
Когда я прихожу на исповедь, у меня всегда есть внутренний вопрос, который не укладывается в моей голове. Ты видишь себя как-то со стороны. И действуешь по какой-то схеме. И меня это всегда ужасно расстраивает. Ведь избавиться от этого практически невозможно, даже когда ты называешь какие-то свои грехи. Это какое-то… ну, не лукавство, но чуть-чуть формальность такая: нам по-быстрому, потому что лучше же причаститься, чем в конечном итоге не причаститься. Но одновременно без этого ты упускаешь, мне кажется, намного больше. Пусть даже где-то ты что-то там сделал формально или не до конца был откровенен.
Знаете, у меня была мысль, что самое прекрасное, что, мне кажется, можно сказать на исповеди, – это о любви к Богу. Правда, не знаю почему. А в остальном ты и так уже и это сделал, и то, и из года в год одно и то же: и поговорил, и осудил, и обсудил. И только когда ты понимаешь, что это такая радость, ты уже вообще не обращаешь на себя внимания, и, когда приходишь к исповеди и просишь прощения, замечаешь это только в какие-то секунды, мгновения, все остальное время опять: я, я, я, я – я сделала это, я сказала плохо, все про я.
Но Бог – это все равно про любовь. Это не про слезы отчаяния и безысходности. Это про слезы все-таки радости.
Прощение – это радость.
Что значит простить? Я не знаю. Просто вообще вычеркнуть все из памяти невозможно. Сделать над собой усилие – еще раз так же полюбить… ты же не можешь себя заставить. Наверное, если ты действительно прощаешь, то через какой-то период времени у тебя происходит какое-то обнуление, открывается чистая страница. Но не потому, что ты простил и поэтому сейчас ты такой хороший. Наверное, просто обновляются все человеческие эмоции по отношению к этому человеку, который попросил прощения. И ты поступаешь по отношению к нему исключительно так, как чувствуешь, а не так, как ты должен был бы поступить, оглядываясь на какую-то твою с ним историю. Но я еще никого не простила. Еще на всех злюсь.
Любовь бесконечна, любовь – основа основ для верующего православного человека. И через нее я пытаюсь рассказать детям о Боге. А они говорят: «А если Бог есть любовь, почему ты?..» И начинаются все эти теории. Что это всепрощение… ну вот все эти слова, которые можно применить к любви. Не знаю, даже я сама не готова с ними согласиться.
В любви, наверное, труднее всего не искать своего – это очень сложно.
Все равно мы все про себя, про личность, про какую-то выгоду. Поэтому не искать своего – это, мне кажется, вообще почти невозможно.
Легойда: Смотрите, вот такая ситуация: вас приглашают на встречу с известным западным продюсером. И вам это очень интересно, потому что, скорее всего, там вам будет сделано какое-то предложение. Но в то время, когда назначена эта встреча, у Нины с Ваней спектакль, который они в школе год репетировали…
Михалкова: Пойду на спектакль.
Послесловие
Вот ведь оно как: слова такого в русском языке нет, а люди – пониматели – есть. И пониматели существуют. И непониматели – тоже. Вот ведь говоришь с ними на одном языке, причем на русском: слова есть, а понимания нет. А есть другие, которые осмысливают то, что ты им рассказываешь, чтобы в тебе разобраться.
Как там в старом фильме говорили: «Счастье – это когда тебя понимают»?
Человек – это путешествие. Можно отправиться в него, и – да, тебе будет нелегко, всякие препятствия – овраги, горы да впадины, и даже может такое быть, что упрешься в закрытую дверь… Но если преодолеешь, если дверь откроешь – тогда будут тебе радости познания неизвестного. А собеседнику – счастье от понимания.
Владимир Легойда – конечно, пониматель. И, конечно, путешественник. Психологи считают, что люди, среди прочего, делятся на две группы. Одни входят в комнату – метафорически говоря – с фразой: «Здравствуйте, это я». А другие: «Здравствуйте, это вы».
Я взял в своей жизни много тысяч интервью – и для газет-журналов, и для телевидения, и для радио. Думаю, что дал тоже тысячи. Как дегустатора меня трудно удивить вкусом вина. Владимиру Романовичу это удалось. В первую очередь потому, что он – невероятно заинтересованный собеседник. «Здравствуйте, это вы! Как интересно…» – вот его девиз.
Давным-давно – еще не было никакой «Парсуны» – я пришел к неведомому мне Владимиру Легойде давать интервью. Он поднялся ко мне навстречу и сказал: «Здравствуйте. Меня зовут Володя. Я буду делать вид, что беру у вас интервью». Сказал от стеснительности и неловкости.
Но сказал правду. То, что делает Легойда, нельзя назвать просто интервью – он исследует человека. Как мне кажется, в «Парсуне» он берет фундаментальные христианские понятия и обсуждает их с гостем не только для того, чтобы организовать программу (хотя это очень хороший журналистский ход), но – и это главное – чтобы лучше познать человека.
Вы заметили, сегодня мы крайне мало говорим не о ерунде, не о сиюминутном, но о том, что определяет человеческую жизнь, ее суть, ее основу. Книга Легойды доказывает: такие разговоры не только чрезвычайно важны, но еще и очень интересны.
Легойда не занимается трепом. Он – повторю – занимается познанием. В этой книге есть интервью с людьми, которые были известны вам и до того, как они пришли в программу к Легойде, и те, кого вы не знали. Но, согласитесь, и знакомые и незнакомые открылись вам по-новому.
В своих беседах Владимир Романович занимается не собой, а гостем. Редкое умение вообще, а для сегодняшнего дня особенно. Пониматель – он всегда еще и открыватель других.
Собранные вместе интервью «Парсуны» еще раз доказывают, что на сегодняшнем ТВ Владимир Легойда – явление. Явление – оно всегда уникально. «Парсуна» ярко показывает, сколь интересна и увлекательна может быть беседа, как много может открыть она в другом человеке, а значит, и в нас самих. Как это здорово: быть понимателем.
Чего я всем читателям книги и желаю.