Я долгое время исследовала человека, который находится в крайнем своем состоянии, на грани чего-то. Я пыталась докопаться до глубины человеческого одиночества, до глубины горя подростка, до глубины любви, пусть даже неправильной. Если я через свои фильмы решаю свои проблемы, мне это очень помогает, потому что это мой обмен энергией с миром. Я, конечно, прочла все, что написал Достоевский. Все классно. Но мне грустно от этого, я плачу.
Мой любимый апостол – Павел. Вот с ним я сверяюсь. Он поближе к современному человеку – в плане своей жизни и в плане доступности. Мне он очень близок. Он мне помогает.
Легойда: Был такой режиссер Джорджо Стрелер, у него есть знаменитое письмо молодому режиссеру. «Вот я, сделавший столько ошибок, говорю, что даже самую ничтожную гусеницу нельзя раздавить ради самого бессмертного стиха». Где вы поставите запятую во фразе: «Раздавить нельзя жалеть»?
Германика: «Раздавить нельзя, жалеть». Я очень люблю гусениц. И собак.
Парсуна Федора Емельяненко, многократного чемпиона мира по смешанным единоборствам
Легойда: Мало есть людей, которые тебя не знают. Но если бы тебе пришлось представиться, что бы ты о себе сказал на сегодняшний день самое главное?
Емельяненко: Ну, если бы пришлось, я бы представился: Федор Емельяненко, кающийся грешник.
Однажды я случайно попал в Дивеево. У нас были соревнования, моя команда хорошо выступила, я, конечно, за всех болел, после этого мы отмечали победы. Наутро была поездка, даже не паломническая, а как нам сказали – экскурсия в Дивеево, ее организовал отец Андрей, с которым мы тогда и познакомились. Поездка эта все изменила, но поначалу я, конечно, по своему самочувствию хотел отказаться. Даже был момент, когда я говорил: «Пусть все едут, я останусь».
А теперь, когда еду на Афон, у меня уже на пароме невольно расплывается улыбка. Просто такая радость, такой внутренний восторг, что я назвал бы это минутой счастья. Коснуться этого духа монашеского, помолиться, ходить на все службы, посетить святыни, попросить за родных, за близких молитвенной помощи. И каждый раз – уже четвертый – убеждаюсь, что все складывается настолько… По секундам – слишком много случайностей. Но, как говорят, кто верит в случайности, тот не верит в Бога. Я не в случайности верю, я верю, что Господь всем управляет.
Часто вспоминаю поездки на Афон, в другие святые места, чтобы опять испытать то чувство, которое впервые испытал в Дивеево. Слава Богу, Господь меня укрепляет. Но я чувствую, когда Он отступает. Или я отхожу своими грехами, может быть. В такие моменты вспоминаю моего знакомого батюшку, который говорил: «Главное – верить, главное – никогда не сомневаться и верить». Даже если мне тяжело, даже если далек в данный момент от Бога, я прошу, чтобы Господь не оставил меня все равно. Слава Богу, у меня сомнений нет. Иногда падаю. Но знаю, что надо находить в себе силы, чтобы встать и опять всем своим нутром, всем своим сердцем прилепиться к Богу.
Бывают моменты в жизни, когда довериться до конца, на 100 процентов, полностью отпустить ситуацию сложно. Когда, знаете, по-человечески рассчитаешь все и по накатанному пути уже что-то планируешь. Я не говорю о спорте или каких-то боях, но бывают такие в жизни ситуации, когда не знаешь, как поступить, как правильно сделать. И вот тогда сложно полностью довериться Богу. Думаю, здесь нужно перешагнуть через себя и все-таки довериться.
О смерти я размышляю с опаской. Когда все хорошо, тепло, уютно, то и рассуждать о смерти очень легко, и ее не боишься. Легко сказать: «не боюсь», если ты здоров, если у тебя все хорошо. А когда возникает определенная ситуация и понимаешь, что не все закончится, но чувствуешь, что не то чтобы не готов… Я видел, как люди верующие испытывали страх при тяжелых мучениях, в болезни, зная, что их жизнь подошла к концу, я видел – ну, не отчаяние, наверное, но насколько это было тяжело… Все не так просто, оказывается, если не сидя в кресле рассуждать о смерти.
У меня папа отошел уже больше пяти лет назад, и я не потерял, слава Богу, связь с ним, я молюсь за него, поминаю его, и Господь дает чувствовать, что мы не разлучились. Поэтому, наверное, смерть близких переживаю немножко по-другому, не теряю связи с ними. И что касается себя и детей, здесь у меня доверие Богу полное.
Единственное тяжело, наверное, доверять, когда рядом с тобой неверующий человек. Даже не то чтобы доверять – очень сильно переживаешь за этого человека и просишь Господа коснуться его души. И вот эта неопределенность, когда не знаешь, что с ним будет, с этим близким тебе человеком, вот что тяжело.
Учиться милосердию нужно у митрополита Сурожского Антония. Митрополит Антоний рассказывал, что знал верующего человека, который, если к нему приходил нищий, не пускал того на порог, а выносил ему тарелку супа: «На вот, ешь», и считал, что выполнил этим свой христианский долг – накормил голодного. На самом деле не в этом, наверное, все-таки проявление нашей веры и любви. Опять же, из того же митрополита Антония: как-то его учитель шел из одного конца города в другой, и там нищий просил милостыню, а у него не было ни копейки. И он подошел к нищему, обнял его, снял перед ним шапку… А когда дети стали спрашивать, зачем он это сделал, он сказал: «У меня ничего не было, но если бы я прошел мимо, он бы потерял, наверное, последнюю веру в человека». А потом спросили того нищего, и он ответил: «Даже когда мне давали большие суммы денег, я не испытывал такой радости, такой любви, такой милости от людей». Это то, что идет у нас от сердца, а не то, что мы хотим выполнить как определенный обряд.
У меня были моменты, когда даже люди воцерковленные говорили: не надо давать милостыню, неизвестно, куда он там с ней пойдет – может, напьется, а может, он наркоман, и ты еще будешь нести ответственность за то, что ты ему сейчас денег дал, а он пойдет, напьется и умрет из-за этого. Но при этом Господь говорит: милостыню надо давать. А вот с каким ты сердцем ее даешь? Я, конечно, даю не для того, чтобы он напился, а чтобы как-то облегчил свою жизнь, покушал, купил себе какие-нибудь вещи. Особенно когда подходят женщины, просят на операцию ребенка – «ради Христа». Как я могу не дать? Хоть какую-то денежку, но отдам. И Господь говорит: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Откуда ты знаешь, кто у тебя просит? Может быть, за этим человеком и стоит Христос?
Мне очень тяжело просить прощения. А вот моя жена – она святой жизни человек. Даже когда я виноват, надуюсь, где-то хожу, она ко мне подходит: «Давай мириться». Тут я начинаю вываливать, в чем она не права… Но когда я прошу прощения, она начинает порхать. Понимаю, конечно, что это у меня по гордости… И надо стремиться, надо делать эти шаги. И в голове каждый раз возникает фраза, что, не имея любви, нужно хотя бы делать дела любви, а любовь придет.
Нам надо учиться любви друг к другу. Я вот недавно прочитал книгу митрополита Афанасия Лимассольского, духовного чада Паисия Святогорца, он говорит: «Мы забываем, что в церкви мы должны учить любви к Богу». А отсюда уже все остальные последствия. То есть если ты стремишься к Богу, ты будешь видеть, что тебе мешает. Вот задают вопрос: курить или не курить? Курение – грех или не грех? Обратись внутрь себя, подумай немножко.
«По тому узнают, что вы Мои ученики, что вы будете иметь любовь между собой». Если нам ее где-то не хватает, мы должны больше обращаться к Евангелию. Конечно, не всегда получается, но когда нужно решать, как мне поступить в той или иной ситуации, конечно, прежде всего слушаешь свой внутренний голос, и даже если начинаешь отходить, закрывать глаза или идти против совести, все равно стараешься определить, грешно это или не грешно. А вот совершил бы я этот поступок, если бы рядом была моя мама? Или сказал бы эти слова своей жене или своему ребенку? Наверное, это хорошая проверка.
Важно, с каким сердцем ты выходишь на поединок.
Можно биться, не имея никаких негативных эмоций к своему сопернику: это просто спорт, каждый представляет свою страну. А можно выйти на теннисный корт и ломать ракетки, психовать. Конечно, командные виды спорта – это особая проверка, здесь уже многое зависит от коллектива. Вот отец Василий, убиенный оптинский монах, он был капитаном и душой команды по водному поло. Я читал его житие, «Пасха красная», там говорится, что он был немногословен, сидел в сторонке, но его всегда все слышали, и он был тем самым клеем, который склеивает всю команду.
Без священника на соревнованиях не обойтись. Я сравню наши соревнования с битвами наших предков, когда, как, например, перед Куликовым сражением, все исповедовались, причащались и шли на бой. Так и здесь – надо очиститься, попросить Божией помощи, и чтобы священник был такой поддержкой, духовной поддержкой. По-человечески мы сделали все что можно и доверились Богу. Чтобы потом с ума не сойти от радости победы. Или, наоборот, не отчаяться от горести поражения.
Легойда: Сергей Фудель, наш замечательный церковный писатель, говорил, что есть «темный двойник Церкви». Это связано с нашими страстями, и мы, живя в Церкви, все равно сталкиваемся с людскими грехами и недостатками. И что делать, когда ты это видишь? С одной стороны, и Спаситель обличал фарисеев, изгонял торговцев из храма. С другой – мы не всегда верно понимаем то, что мы видим. Нужно ли об этом публично говорить, выносить сор из избы, когда мы сталкиваемся с этим плохим в церковной жизни? Где ты поставишь точку в предложении: «Обличить нельзя промолчать»?
Емельяненко: Я думаю, не всегда надо выносить все на всеобщее обсуждение, потому что сегодня только дай повод обвинить Церковь, обвинить священников или верующих людей. У нас почему-то думают, что Церковь – это непременно святые. А у нас не Церковь святых, и не Церковь грешников, у нас Церковь кающихся, старающихся изменить свою жизнь с Божьей помощью. Мы для этого и каемся и исповедуемся, чтобы выгрести из себя свою грязь, все свои грехи, чтобы начать заново.