Хотя это кажется невероятным, но Деринг был не единственным, кто заявлял, что стал жертвой клеветы. Одним из немецких врачей, упомянутых в деле Деринга, являлся Йозеф Менгеле, капитан СС, который добровольно вызвался заниматься в Освенциме с еврейскими близнецами.
К 1964 году богатое семейство Менгеле более чем восстановило свое состояние. В Западной Германии и Аргентине семейству принадлежала половина пакета акций в «Fadro Farm KG, SA». Эта семья была заинтересована в положительном вердикте английского суда, который бы позволил всем остальным нацистам выйти из тени. Когда процесс по Освенциму в Западной Германии тронулся с мертвой точки, главным обвиняемым стал Йозеф Менгеле.
Еще один врач, упомянутый в этом деле, — Горст Шуман, ставивший эксперименты на заключенных Аушвица, умудрился после войны добиться признания в собственной стране. Получив предупреждение о том, что он может быть вызван в денацификационный суд, Шуман бежал в Африку, где успешно противостоял всем попыткам экстрадиции. И все же Шумана загнали в угол. Это случилось в Гане после того, как его спаситель — президент Кваме Нкрума — был смещен.
…Стивенсону довелось побывать в Освенциме, и он помнил слова молодого коммуниста, который сказал: «Польша считает Россию своим другом и союзником еще и потому, что русские не забывают и не прощают такое».
Стивенсон спросил тогда члена польского министерства иностранных дел, изучавшего в Англии право, есть ли соображения относительно причин, побудивших Деринга начать этот бесславный процесс. Тот ответил, что органы госбезопасности Польши не открывают информацию «не демократическим республикам», поскольку упертые капиталисты типа Стивенсона не способны сделать правильные выводы. Тем не менее Польша оказалась глубоко заинтересованной в процессе не только из-за разоблачения страшных преступлений, но еще и потому, что Деринг был католиком, а большая часть поляков также исповедовали католичество.
Польские интеллектуалы в отличие от твердолобых коммунистов-чиновников сделали в связи с этим процессом важный вывод об обществе в целом. Да, католики пособничали нацистам, и это заключение вполне удовлетворяло коммунистов. Но процесс также демонстрировал опасность слепой веры в единственную сверхсилу, будь то коммунистическая партия, Гитлер или Бог. Он напоминал жителям страны, где партия была всем, о необходимости здорового скептицизма, подвергающего сомнению любое утверждение, считающееся безошибочным, если оно основано только на одном абсолютном авторитете.
Польские газеты освещали процесс с некоторыми подробностями, включая обмен репликами между английским судьей и обвиняемым по поводу клятвы говорить правду.
Судья: «Вы удовлетворены, что дали клятву?»
Доктор Деринг: «Да».
Судья: «На каком Завете Вы поклялись?»
Доктор Деринг: «Мне было все равно. Я христианин и римский католик».
Тут судья сурово заметил, что Дерингу, возможно, стоило поклясться на Дуэйской библии — английском переводе Библии для католиков.
По окончании процесса Стивенсону позвонил из Варшавы польский юридический наблюдатель и предложил встретиться перед его отлетом домой. Он спросил, не приходило ли кому-либо в голову, что процесс «Деринг против Уриса и т. п.» является завуалированной попыткой прозондировать общественное мнение? Министр юстиции Западной Германии Эвальд Бучер заявил, что после 8 мая 1965 года в судах не будут возбуждаться дела по военным преступлениям, так как закон обеспечивал непривлечение к уголовной ответственности за давностью срока по истечении двадцати лет и более. За начало отсчета принималась дата капитуляции Германии.
Польский юрист, беседовавший со Стивенсоном, сделал несколько острых замечаний по поводу выживания «полезных» нацистов в коммунистической Восточной Германии, поэтому лучше не называть здесь его имени. Позднее он участвовал в деле польского еврея, который возглавлял коммунистическую шпионскую организацию на территории нацистской Германии. В Польше после войны его чествовали как героя, но в 1972 году не дали уехать в Израиль. К тому времени эмиграция евреев из коммунистических государств в Израиль стала серьезной проблемой для Советского Союза, и Польша также была этим затронута.
Позднее выяснилось, что этот юрист готов помочь с реконструкцией операций Братства. Он же сообщил подробности вынесения смертного приговора еще одному врачу из Аушвица коммунистическим восточногерманским судом. Это происходило некоторое время спустя после фиаско Гайде. Слушалось дело Горста Фишера, признанного виновным в том, что он способствовал убийству 70 000 заключенных Аушвица. Но его процесс состоялся после числа, объявленного как дата окончания двадцатилетнего срока давности.
Предложение прекратить преследования военных преступников в Западной Германии означало, что даже Адольф Гитлер мог бы появиться там, чувствуя себя в полной безопасности. Конечно, в случае появления фюрера общество обратило бы на это внимание. Но не так обстояло дело с менее влиятельными фигурами. Они могли почувствовать себя в безопасности, если бы процесс по обвинению в клевете, начатый Дерингом, окончился его победой. Друзья Деринга верили, что он может быть реабилитирован, что свидетельствует об их странной нечувствительности. Тот факт, что Деринг не был реабилитирован, может служить показателем того ужаса, который испытывали обычные граждане свободной страны, сталкиваясь с преступлениями, казалось бы, похороненными вместе с Гитлером. Англо-саксонский закон уважает право людей помнить преступления против человечества. Этот закон, соблюдаемый в США и Великобритании, основан на принципе «tempus non occurrit régi» — срок давности не влияет на наказание.
В США, как и в Англии, сроки давности для наказания за убийства не существуют.
Народная палата Германской Демократической Республики направила обращение ко всем странам с просьбой не позволить западногерманскому правительству объявить мораторий на военные преступления, заявляя, что «внутренний немецкий закон» должен подчиняться международному. В обращении указывалось, что в ГДР срок давности военных преступлений был продлен, в то время как в Западной Германии нацистские преступники либо не наказаны вообще, либо получили совершенно неадекватные наказания и некоторые из них занимают ответственные посты в правительстве страны и в сфере экономики.
Министр юстиции Западной Германии, из-за которого начались эти споры, Эвальд Бухер, в прошлом являлся членом гитлерюгенда и национал-социалистической партии. Политические наблюдатели в Бонне чувствовали, что на Бухера давила его собственная правая Свободная демократическая партия.
В то время судебное разбирательство угрожало 13 000 подозреваемым. В их числе не оказалось известных западных немцев, но их еще можно было найти и предъявить им обвинения в военных и уголовных преступлениях. Например, в одной только полиции земли Шлезвиг-Гольштейн насчитывалось тридцать шесть высокопоставленных чиновников, которых социальные демократы обвиняли как участников нацистских убийств.
Из 274 высокопоставленных полицейских этой земли — известного убежища военных преступников, не желающих или не имеющих возможности уехать за границу, некоторые жили под чужими именами. Парламент Шлезвиг-Гольштейна под давлением местных журналистов созвал особую комиссию по расследованию наличия нацистов в полиции, но комиссия, как и многие другие подобные организации, не пришла ни к каким выводам из-за «юридических препятствий».
Три из четырех общественных писем, отправленных в бундестаг в Бонне, выступали за принятие закона о сроке давности в том виде, который предлагал министр юстиции. В итоге парламент принял решение прод лить срок давности до 21 сентября 1969 года — двадцатой годовщины независимости Западной Германии. К 1972 году срок был продлен вновь.
В 1980 году торжественно объявили о прекращении деятельности Центрального ведомства по расследованию нацистских преступлений из-за отсутствия шансов на успех. У возглавлявшего это ведомство юриста Эрвина Шуле также имелись причины желать прекращения «охоты на ведьм», поскольку в 1965 году после пяти лет службы его самого опознали как бывшего штурмовика с 1933 года и члена нацистской партии с 1935 года. Руководство нацистского суда в Штутгарте в 1943 году рекомендовало его на должность в силу его «политической благонадежности», и с одобрения партии нацистский министр юстиции в 1944 году сделал его младшим судьей.
Польский юрист, занимавшийся военными преступниками, послал Стивенсону несколько сотен метров шестнадцатимиллиметровой пленки с уверением, что на ней запечатлен доктор Менгеле, оказавшийся на границе Аргентины и Парагвая. Этот кадр использовался коммунистическими властями в качестве подлинника. Интересны результаты полицейского анализа данного куска пленки: когда его пропустили через мувископ вместе с подлинными фотографиями Менгеле, не осталось сомнений в том, что человек на пленке полностью идентичен с врачом из Аушвица. К тому времени существовало множество свидетельств того, что Менгеле спокойно переехал в Парагвай и действительно жил рядом с аргентинской границей.
Стивенсон получал все больше документации по нацистским беглецам. Часть ее исходила от польского юриста. Когда Стивенсон вновь встретился с ним в конце 1964 года, он сказал, что Восточная Германия очищена от фашистских тенденций. В его честности можно было не сомневаться. Но в октябре того же года Никиту Хрущева отстранили от власти, и дружеские связи с коммунистическими чиновниками стали редкостью.
Пока Стивенсон поддерживал связь с поляком, тот прислал ему имена нескольких преступников из шести тысяч эсэсовцев, которые служили охранниками и техниками в газовых камерах или же санитарами и регистраторами в Освенциме. Были известны имена 900 человек. Из них Польша разобралась только с третью.
В Восточном Берлине появилось новое издание Коричневой книги, в которой заявлялось, что 1800 основных военных преступников занимали важные посты в Западной Германии или же получали большие пенсии за свою работу в ги