Не успел. Моя «командировка» растянулась почти на две недели.
В разных местах меня встречали, как бы банально это ни звучало, по-разному. В одном селе так чуть собак не натравили, подумав, что я из соседней деревни и вынюхиваю что-то. Хорошо, вовремя разобрались. А с той деревней у села шла вялотекущая война за луга, где траву для скотины косят. Но где бы я ни был, в целом жалобы были одни и те же: мужиков мало, скота нет или почти нет, зерна для посевной мизер. Было и еще одно отличие — нашлись «кулаки», которые хотели бы сами создать колхоз, в отличие от Петро, но боялись, как бы их в чем не обвинили. В укрывательстве имущества или еще чего.
Возвращался домой я загруженный новыми впечатлениями и информацией. Далеко не самой радужной. Да и люди на селе — сплошь худоба, да усталые и мрачные лица. И вот от них товарищ Сталин требует подвига? Так ведь уже то, как они живут — подвиг. Точно нужно его идею упорядочить в рамках законодательства, а то из-за озлобленности и неграмотности перегибы на местах неизбежны. До сих пор вспоминаю выкрики из толпы, как люди хотели кулака чуть ли не прямо сейчас, при мне, раскулачивать. А войдут во вкус — так и понесется.
Вернувшись, первым делом схватил Люду в охапку и потащил ее на прогулку. И соскучился, и отвлечься хотелось. И уже после стал составлять отчет для Иосифа Виссарионовича. Савинков явился уже на следующий день после моего появления в университете — не иначе у него там соглядатай есть. Или из деканата позвонили, если он там такую просьбу оставлял.
Передав ему отчет о своей поездке со всеми впечатлениями и своими мыслями, я вернулся к работе над законами для коллективизации. Но с учетом полученного опыта многое пришлось редактировать. Не все нюансы деревенской жизни учел. Мало что учел, если честно. Не знал я, как в селах живут.
Незаметно наступил апрель. Становилось все теплее, зима все больше отступала. По ночам еще подмораживало, но днем уже была плюсовая температура. Это повышало настроение.
Словно намереваясь испортить его, начался очередной Пленум, на котором был снят с должности товарищ Бухарин. До этого он занимался газетой «Правда» (даже удивительно, как я смог ездить по селам от их имени) да был генеральным секретарем Коминтерна. Теперь — все. «Съел» его товарищ Сталин.
Про меня на какое-то время будто забыли, но это было не так. К концу Пленума ко мне снова заявился Савинков — товарищ Сталин ждал меня у себя. Собрав все материалы по коллективизации, плюс — дополнения в трудовой кодекс по «седьмому часу», я отправился в Кремль.
Иосиф Виссарионович выглядел довольным. Еще бы! Избавился от еще одного соперника на политической арене.
— Ну как, товарищ Огнев, ваша поездка? — с улыбкой спросил он меня.
— Продуктивно, но печально, — вздохнул я и передал генсеку бумаги.
— Вот как? — вроде как удивился Сталин, после чего придвинул бумаги к себе.
Дополнения к трудовому кодексу он прочитал и удовлетворенно отодвинул на край стола. А вот мои заметки по командировке изучил более внимательно. После чего задал неожиданный вопрос:
— Товарищ Огнев, а почему вы еще не состоите в партии?
Глава 7
Апрель 1929 года
Вопрос товарища Сталина стал для меня столь неожиданным, что я не сразу нашелся с ответом. Тот меня не торопил, но и риторическим его вопрос не был, надо было что-то сказать.
— Так мне только в этом году восемнадцать исполняется. Не рано ли? — наконец вымолвил я.
И ведь действительно, хоть я и думал вступать в партию, но уж никак не раньше своего совершеннолетия. В этом времени это понятие было довольно размыто. Еще буквально до революции вполне себе венчали с шестнадцати лет, считая человека вполне созревшим для брака. Хотя и полноценно взрослым такого парня еще не считали. Понятие «мужчина» здесь еще осталось. А оно включает в себя два слова: муж и чин. То есть, человек, достигший какой-то весомой должности, а не безработный или висящий на шее у родни. Я же еще и не женился, и должности какой-то не имел. Потому и относились ко мне больше как к подростку, слегка снисходительно. Но это те, кто постарше и со мной незнаком. Однако революция многое поменяла. В частности — отношение к «чину». Были мальчишки моего возраста, которые в гражданскую войну подразделениями командовали. И ничего, их вполне слушались и подчинялись, несмотря на года. Но сравнивать себя с ними я даже не думал. Да и осталось еще из прошлой жизни понятие, что совершеннолетним мужчиной я стану в восемнадцать лет. И до этого срока о партии даже не мечтал.
— Разве у нас есть закон, ограничивающий вступление в партию по возрасту? — подколол меня Иосиф Виссарионович.
Я на это промолчал.
— В партию вступают по поручительству трех действующих членов либо, если есть стаж работы в ВЛКСМ, — продолжил товарищ Сталин. — Есть мнение, что вы обладаете и тем и другим. Поэтому не вижу препятствий. Или вы желаете остаться беспартийным?
И никакого осуждения или угрозы я в этом вопросе не заметил. Иосифу Виссарионовичу просто было интересно, хочу ли я в партию или нет. Во всяком случае, мне так показалось. За несколько встреч уже успел немного изучить его мимику и интонации в голосе.
— Нет, я собираюсь вступить в партию.
Удовлетворившись моим ответом, товарищ Сталин все же перешел к моим наметкам по коллективизации.
— Значит, крестьяне по вашему мнению не смогут в ближайшее время повысить свою производительность?
— Дело даже не в единоличных хозяйствах, а в том, что у них для этого материальной базы не хватает, — сказал я. — Какой толк от того, что имеющееся зерно они посеют не раздельно, как раньше, а все вместе? Больше его от этого не станет. Единственное, чем мы можем им помочь — вернуть лошадей из армии, хотя бы часть, да механизировать их труд.
— И что вы предлагаете? Отменить курс на коллективизацию? — напрягся Иосиф Виссарионович.
Вот тут я смутился. Отменять никто ничего не будет. Да я и сам говорил, что коллективизация нужна. Но что реально здесь можно предложить?
— Ну-у-у… — протянул я, лихорадочно соображая, — не зерном единым, — вспомнился мне просмотренный с Людой фильм. — Узнать, какие культуры в разных частях страны лучше произрастают. Перераспределить текущие запасы. Чтобы ту же пшеницу садить не в бесплодных землях, а на более благодатной почве. Тут как раз изымание у крестьян их запасов и перераспределение имеет смысл. Дополнительно составить методички — как, что и где культивировать. Тут уже агрономы нужны. Тогда и ставить те же элеваторы для сбора зерна придется не в каждой деревне или селе. Уже экономия сил и средств и ускорение работ. Коров сводить в единое стадо, да создавать фермы — тут как раз колхоз лучше всего подойдет. И следить за ними проще будет, и распределение надоенного молока организовать по справедливости. Так сразу я не могу вам сказать, что еще организовать можно. Но требовать от каждого села — и зерно, и мясо, и овощи с молочными продуктами не выйдет.
Откинувшись на спинку стула, Сталин задумчиво посмотрел в стену, размышляя над моими словами. Через пару минут он вынес свой вердикт.
— Хорошо. Продумайте этот вопрос в кратчайшие сроки. Пусть даже тезисно, — выделил он с усмешкой последнее слово. Опять «укол» в мою сторону. — Я хочу, чтобы вы озвучили его на партконференции. Она пройдет сразу по завершению Пленума.
«То есть, у меня есть сутки, — сделал я вывод. — Мало. Придется ночь не спать».
Отказываться я даже не думал. Раз уж ввязался в это дело, нечего заднюю давать.
Сидел я над тезисами для своей речи перед партконференцией не всю ночь, но большую ее часть. Не выспался жутко, однако деваться некуда. С утра за мной заехал Савинков, и мы отправились в путь.
Народу собралось не мало, под тысячу человек. Все — делегаты от разных Советов — от местных, городского уровня, и до Советов республик. Также присутствовали просто высокопоставленные члены партии, занимающие посты в Политбюро и Президиуме ЦИК. Заявлено выступающими было шесть человек. Меня в этом списке не было, и я сначала облегченно выдохнул. И так засветился дальше некуда, еще и здесь участвовать в качестве оратора я не планировал. Но радовался я рано.
Первыми выступали товарищи Рыков, Кржижановский и Куйбышев, представляя разработанный ими первый пятилетний план. О нем самом было заявлено, как о комплексе «тщательно продуманных и реальных задач». Ну-ну. С этим я бы поспорил. Особенно, что касается тщательной продуманности. План давал основания для проведения целого ряда мер экономического, политического, организационного и идеологического характера. В частности — поддержать комсомольские походы «за коллективизацию» и создание машинно-тракторных станций (МТС). А во главу угла была поставлена ускоренная индустриализация страны.
Все шло в соответствии с заявленным протоколом партконференции, пока в конце их доклада не поднялся Иосиф Виссарионович.
— Товарищи, — вышел он к трибуне. — Считаю план товарищей Кржижановского и Куйбышева своевременным, но не полным, требующим доработки. В протоколе не было заявлено о его участии, но я хочу пригласить к трибуне товарища Огнева. Сергей Огнев — комсомолец. Он уже представлял свои замечания по декрету по переводу рабочих на семичасовой рабочий день. А после с товарищами Вышинским и Жижиленко работал над сводом законов для этого декрета, который был введен в начале этого года. Положительные результаты после этого уже видны. Процесс стал более регулируемым и направленным в нужное русло. Недавно по моей просьбе товарищ Огнев проехал по деревням нашей страны, чтобы узнать мнение крестьян. Чего им не хватает для того, чтобы выполнить предложенный план пятилетки. В чем еще может понадобиться наша помощь. Кто за то, чтобы выслушать комсомольца Огнева?
— Тут партконференция, а не комсомольское собрание, — первым высказался против какой-то мужчина в первых рядах.
— Вы правы, товарищ Угланов, — внезапно даже для самого мужчины согласился с ним Сталин. — А потому я спросил товарища Огнева, хочет ли он вступить в партию, и Сергей выразил свое горячее одобрение этой идее.