Фриц рядом с пулеметчиком не отрывает бинокля от глаз. Наконец вдали потемнел просвет между деревьями, вплотную подступившими к дороге. Это враг. Пронеслось: «Приготовиться». Сразу стало тихо.
Колонна тем временем миновала перелесок и уже не черным комком, а огромной серой массой распласталась на заснеженном проселке. Шестьдесят, пятьдесят метров… Отчетливо видны лица солдат…
И вот оно долгожданное:
— Огонь!
Дробно застучал «максим», защелкали винтовки. Дрогнула голова колонны. Каратели, отстреливаясь, рассыпались по полю.
Вдруг в стороне, возле поваленного дерева, в сетке бинокля мелькнула какая-то тень. И сразу же вблизи станкового пулемета засвистели пули. Все пригнулись, кроме Фрица, поползшего назад, туда, где делали перевязку раненым.
«Испугался, что ли», — подумал пулеметчик, не повернув головы: ему в горячке боя было не до того. Шменкель, приблизившись к раненому парнишке, взял его карабин. Неотступно следивший издали за немцем Петр Рыбаков прицелился в него из автомата. Увидев это, врач Анастасия Кудинова бросилась к Петру, загораживая Фрица.
Шменкель тем временем тщательно прицелился и выстрелил, пробормотал довольное «гут». Это был его первый выстрел в партизанском бою.
Схватка закончилась победой партизан.
Когда враг отступил, Фриц подошел к командиру, тронул его за рукав и повел за собой.
За ними пошли, заинтересовавшись, партизаны.
Поперек лежавшего на земле ствола, свесившись, лежал убитый Шменкелем гитлеровский унтер-офицер. Его скрюченные смертельной судорогой пальцы лежали на спусковом крючке карабина.
Здесь же Просандеев вручил оружие убитого Шменкелю. Бойцы разошлись, оставив Шменкеля и Рыбакова вдвоем.
Петр задумался, ногой отбросил ветку на пути, подошел к Фрицу, протянул раскрытый портсигар:
— Кури, Иван!
Тот, улыбаясь, взял сигарету… Вот так и возникла эта дружба.
6. На верность
Русский лес. Он прекрасен во все времена года: в нагольном белом полушубке зимы и в золотом осеннем убранстве, в буйной зелени лета и в сережках набухших весной почек.
Родным домом был лее для партизан. Здесь они накапливали силы и готовились к боям, отсюда нападали на врага, Здесь они давали Родине боевую клятву на верность.
Как сказочные великаны в маскировочных халатах, стоят под тяжелым снежным покровом ели. Убегает вдаль зимник, связывающий базы отряда. Курится дымок партизанского костра. В торжественном молчании замерли бойцы. Словно врос в снег партизан со знаменем отряда в руке.
К столу, накрытому кумачовым полотнищем, подходит мужчина средних лет. Придерживая на груди автомат, он взволнованным голосом начинает:
— Я, гражданин великого Советского Союза, верный сын героического русского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашист на нашей земле не будет уничтожен…
Эхо разносит слова по лесу. Как будто присягу повторяют за бойцом все эти ели, сосны, родные березки, весь лес, вся земля.
— За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над нашим народом…
Каждый стоящий здесь, в Вадинском лесу, мысленно повторяет клятву. Перед взором партизан как бы снова встают картины зверств фашистов: виселицы на улицах, кровь невинных женщин, детей, стариков, эшелоны угоняемых в рабство, воздетые к небу руки старух, молящих о смерти…
Один за другим дают клятву бойцы. Лица у всех строги. Скоро подойдет очередь до Шменкеля. Всей своей жизнью он уже подготовлен к этой торжественной минуте.
Бороться против кровавого Гитлера, а не ждать, пока русские одни покончат с ним, — только такое решение приемлемо для Фрица. Моя родина не будет свободной, пока Красная Армия не победит фашизм. Моя семья не будет счастливой, пока Германией правят фашисты и фабриканты оружия…
Четким шагом подходит Шменкель к Красному знамени, окидывает взором товарищей и громко начинает:
— Я, гражданин Германии, переживающей черные дни фашизма, добровольно перешел на сторону Советского Союза, чтобы с оружием в руках бороться за освобождение родины от гитлеровской чумы…
Он произносит присягу на своем родном языке.
— Я клянусь всеми средствами помогать Красной Армии, не щадя своей крови и своей жизни. Я клянусь, что скорее умру в жестоком бою с врагом, чем отдам себя в рабство кровавому фашизму…
7. Тут слова не нужны
В ночь на первое марта вьюга намела большие сугробы около деревенских построек. Задорье — как крепость, окруженная белыми валами причудливой формы.
Эсэсовцы, засевшие в деревне, никак не ожидали партизан в то раннее утро. Они полагали, что после метели пробиться через заносы — дело совершенно невозможное. И не подозревали фашисты, что ветер сравнял, а крепкий утренник сцементировал снег. По мартовскому насту подобрались партизаны к селению и ударили по противнику. Застигнутые врасплох каратели были разгромлены. Мало кому удалось вырваться невредимым…
Хмурое утро наступало нехотя. Но с каждой минутой рассвет все отчетливее вырисовывал контуры зданий, деревьев, снежные сугробы. Бойцы увидели и следы хозяйничанья фашистов. Посреди деревни зловеще чернела виселица. Слегка припорошенные инеем трупы повешенных свисали с перекладины.
Когда умолкли последние выстрелы боя, из домов стали выходить на улицу оставшиеся в живых люди. Сцены одна горше другой. Старуха с изможденным лицом трясущимися руками обняла партизана, запричитала:
— Осталась я одна-одинешенька. Пощадили бы, ироды, хоть внученьку… Зачем я жива?
Старик, несмотря на утренний заморозок, с непокрытой головой рассказывал высокому худому бойцу с забинтованной рукой:
— Сам я видел. Батька твой был в одном исподнем. На ногах-то ничего не было. Так босиком и гнали его к столбу. Все молчали. Только у самой веревки выругался и плюнул в харю одному. Тот залаял как собака, да первым его в петлю…
Шменкель прислушивался к голосам. Вдруг его ухо уловило слова, которые словно ножом полоснули по сердцу.
— Из Паделища, за немца его повесили-то, — низким простуженным голосом говорила старуха, укутанная в черный платок.
Фриц быстро подошел ближе к говорившей. Она продолжала:
— Староста Петунов донес, дескать, предателя ихнего прятал. Он же и удавку на него набросил.
— Как его фамилий?
Старуха вздрогнула, перекрестилась:
— Помилуй, господи!
Недоуменно посмотрела на партизан.
Один из них, поняв, в чем дело, коротко бросил:
— Свой, не бойся!
А Шменкель с нетерпением повторил вопрос:
— Как его фамилий?
Боец ответил за старуху:
— Поручиков, Сергей Михайлович.
— Поручиков? Это который лесник?
— Да, он!
Шменкель направился к виселице. В десятке шагов от нее остановился, сорвал шапку, долго смотрел в лица повешенных. Он всегда тяжело переживал сцены жестокости, бесчеловечности. А здесь к горечи потери близкого, родного человека примешивалось сознание невольной вины перед ним. Сергея Михайловича повесили каратели за то, что он в свое время укрывал Фрица.
Перед глазами встал добротный дом лесника. Белоствольные березы шепчутся перед окнами, молоденькие елочки, словно часовые, у крыльца, таинственно сказочная чаща, подступившая к самой стене дома. Изба Поручикова была надежным убежищем от фашистов и последним пристанищем на пути к партизанам. Отсюда Шменкель и пришел в отряд.
К Фрицу подошли товарищи. Они знали, кого он потерял, и не утешали. Кто-то взял его за плечи и отвел в сторону. С виселицы стали снимать трупы…
Повешенных хоронили в одной братской могиле. Как бойцам, павшим в бою, им отдали воинские почести. Весенний воздух разорвали залпы ружейного салюта, и эхо повторило их.
8. Боевые будни
В один из первых мартовских дней разведка доложила командованию отряда, что в деревню Комарово должна прибыть немецкая карательная группа. Решено было организовать засаду. Ее устроили в сарае на краю деревни. Здесь и Фриц Шменкель.
Вот на дороге показались сани карателей.
— Подпустим как можно ближе, — приказал старший партизанской группы.
Гитлеровцы все ближе и ближе. Отчетливо слышны скрип полозьев, немецкая речь, ясно — через щели сарая — видны клубы пара от дыхания разгоряченных лошадей, белые повязки на рукавах полицаев, знаки различия на погонах сидевшего в первой повозке офицера.
Кивок: «Пора!» Из распахнувшихся дверей сарая полетели в фашистов гранаты, затрещали автоматы. Каратели бросились врассыпную. Фриц выскочил на дорогу, подхватил брошенный вражескими солдатами ручной пулемет и открыл стрельбу по убегавшим. Ни один из них не ушел. С этим пулеметом Шменкель не расставался до самого конца своего пребывания в отряде.
Дерзкая вылазка партизан под самым носом у крупных сил противника, всего в каких-нибудь 12 километрах от города Сафоново, озлобила гитлеровцев. На другой день они бросили войска на деревню Комарово, чтобы выбить оттуда партизан. На горстку смельчаков свыше двух батальонов! С трех сторон обложили фашисты деревню.
Шменкель на самом ответственном участке: с пулеметом на чердаке возвышающегося на пригорке дома. Отсюда подступы к деревне как на ладони.
Наступающие хорошо понимают: пока огневая точка не будет уничтожена, им пути вперед нет.
Свинцовый град барабанит по крыше, прошивая кровлю. Вот над домом взметнулся столб черного дыма. Смолк пулемет Шменкеля.
Тревога прошла по партизанским рядам. Фашисты поднялись в атаку. Казалось, их теперь уже не остановить. И вдруг оживает пулемет Фрица. Вздох облегчения вырвался из груди командира.
После боя партизаны сразу же бросились к объятому пламенем дому. Надо спасать пулеметчиков. Подгоревшие балки вот-вот рухнут, и тогда пылающая крыша накроет их. Подбежавшие бойцы увидели: из дома Фриц вытаскивал раненого товарища. Лица, руки обоих черны от копоти. Лишь белели зубы да блестели глаза. Бойцы подхватили раненого, а Фриц, не говоря ни слова, нырнул в огонь.