на голове выцветшая фуражка, на ногах кирзовые сапоги. Я подал знак окружить незнакомца.
- Кто такой? - спросил я строго.
- Не стреляйте, братцы, я свой. Убежал от немцев.
Я внимательно посмотрел на него. Мне показалось, что этот человек пережил что-то страшное, и стало даже неловко перед ним. Мы опустили винтовки.
Он рассказал, что родом из Оренбургской области, до войны работал плотником. С начала войны служил артиллеристом, был заряжающим. Их конный артдивизион отступал с боями. А в последнем бою артдивизион был разбит, Петра ранило, он попал в плен. Фашисты били шомполами, потом повели всех пленных в лесок на расстрел. Когда начали расстреливать, Петр рванулся в сторону и побежал по лесу. Немцы подняли стрельбу, но он то изворачивался между деревьями, то бросался в сторону, то падал и снова бежал, и ни одна пуля в него не попала.
Стали советоваться, как быть. Ленька Баранов, как всегда, горячился, кричал:
- Кто его знает, зачем он здесь, может, послали в разведку.
Астафьев и Сычев, более рассудительные, высказались за то, чтоб поверить человеку.
Выслушав товарищей, я сказал:
- Давайте поверим Евсееву, пусть он побудет с нами. Время покажет, кто он такой...
А вечером Петр тайно от всех показал мне свою спину. Я глянул и не меньше, чем теперь Юхим, испугался. Сплошные черные полосы с красными и синими волдырями пересекали всю его спину. Прежде всего я указал на этот наглядный документ Баранову, который не доверял новичку. И Ленька тут же побежал в село, чтобы достать лекарство. Вернулся на рассвете с подвязанной рукой и мазью. Его обстреляли немцы, когда он, не зная, что творится в селе, сунулся в первый попавшийся дом. Сам Леонид и лечил Петра, к которому привязался больше всех.
Через несколько дней, когда спина еще кровоточила, Евсеев добыл себе немецкий "шмайсер". Тут уж мы окончательно поняли, на что способен этот человек.
...Заштопав гимнастерку, хозяйка достала из сундука белую нижнюю сорочку мужа и дала ее Петру.
- На такую спину надо чистое надевать, - наставительно сказала она, видимо боясь, что Петр откажется от такого дорогого в то время подарка, помыться б вам в баньке, да что ж поделаешь, раз такое время...
На прощанье хозяева отдали нам последнюю буханку хлеба и хороший шмат сала.
Остановившись за сараем и в темноте крепко пожимая мне руку, Юхим сказал:
- Вам лучше перебраться через Березину. Там леса поглуше. Только подальше от Кличева держитесь - немцев в нем много, да и полиция появилась.
- Спасибо, дорогой товарищ! - ответил я, стараясь увидеть в темноте его глаза. Но и не видя их выражения, верил, что они полны искреннего участия.
Уходили мы от добрых стариков, словно родной дом покидали.
Неподалеку от села мы увидели стожки сена. В одном из них решили заночевать. Каждый выскреб из стожка по охапке сена, сделал себе нору и забрался, спрятался в душистое тепло от дождя и холода. Все, по-моему, сразу же уснули, а мне что-то не спалось. Мучили досада, недовольство всем, что я сделал и делаю сейчас. Стыдно было перед этими добрыми людьми, поделившимися с нами последним.
В памяти всплыло пережитое в первые дни войны. Служил я на границе, севернее Бреста, поэтому наша часть в первый же день войны вступила в схватку с фашистами. Комиссар наш погиб под бомбежкой. Несколько дней мы сражались в своем городке. А потом с кровопролитными боями стали отходить в глубь страны. В сотне километров от границы в небольшом лесу фашисты окружили нас. Двое суток пытались мы вырваться из кольца, не получилось. Группа средних и высших командиров организовалась в ударный батальон. И вот этот батальон из полковников, майоров, капитанов бросился на прорыв. А за ними и мы, рядовые бойцы и младший комсостав.
...Задремал я только под утро. Когда проснулся, одежда на мне высохла. Но только вылез я из стожка, как передернуло от сырости и холода. Дождик все еще моросил. Хотелось снова зарыться в душистое сено и отлеживаться. Но мы только теперь поняли, в какой опасной близости к селу так беспечно заночевали. Надо было уходить, пока не поздно.
Едва мы отошли от нашего ночлега, в кустарнике заметили женщину. Увидев, что мы идем по открытому лугу, она замахала руками и закричала:
- Тикайте скорей в лес, фашисты в селе!
Мы остановились, чтобы сообразить, куда же направиться. Как вдруг над нашими головами засвистели пули, донеслись звуки автоматных и винтовочных выстрелов.
Пригнувшись, мы побежали в ольховый кустарник, переходивший в смешанный лес. В лесу остановились, прислушались, нет ли погони.
Стрелять немцы перестали. Но до нашего слуха доносились какие-то их выкрики и гул автомобиля, то усиливавшийся, то утихавший.
"Что они там делают? - хотелось нам знать. - Не разнюхали ль о нашем ночном визите?"
Но вот раздался выстрел и вслед за тем душераздирающий женский вопль. Астафьев нахмурился, крепко сжал винтовку в руках. А в селе уже заголосили несколько женщин, кричали дети, старики.
- Что они там творят, супостаты? - злобно процедил сквозь зубы Баранов.
- Я разведаю! - рванулся Лев.
- Пройдем вдоль опушки к речке, оттуда все увидим, - сказал я, тоже сгорая от нетерпения узнать, что творят фашисты.
К речке пробирались быстрыми перебежками. Увидели дым над селом и поняли, что это горит "наш" дом.
- Ах, зозюлечка! - имея в виду нашу гостеприимную хозяйку, горестно воскликнул обычно молчавший Петр Евсеев. - Что же с тобою и твоим Юхимом теперь будет?
Мы смотрели на разгоравшийся дом и думали о его добрых хозяевах и горькой их участи...
- Неужели это им за нас? - словно сам себя спрашивал Иван Сычев.
Ему не ответили.
- Что ж, так и будем любоваться? - сердито заговорил Астафьев.
- А что мы можем? - повел рукой Сычев.
- У нас оружие!
- А ты знаешь, сколько их, раз приехали на грузовике?
И опять молчание. Но я чувствовал, что у всех накапливается злоба и решимость.
- А что, если этих душегубов подкараулить на обратном пути? - подаю мысль. - Если ударить внезапно из пяти стволов, кое-что можно сделать...
- Кто знает, когда они поедут обратно? - пробасил Сычев.
- Когда-нибудь да поедут! - сердито покосился на него Астафьев. Михаил прав, - кивнул он в мою сторону. - За эту добрую советскую семью нельзя не отомстить душегубам!
- У моста видите березняк? - указал рукой Баранов. - Устроим там засаду.
- Жаль, граната одна, - заметил Евсеев.
- Я не промахнусь, - пообещал Баранов. Грузовик взревел и стал удаляться в другой конец села.
- Вот тебе и засада у моста! - с досадой сказал Лев. - Они уедут в другую сторону.
- Да ведь хозяин говорил, что дорога в город здесь только в одну сторону, за речку, - возразил Сычев.
Вдруг на другом конце села тоже задымилось. Видимо, подпалили еще один дом. И там послышались, крики и плач.
Мы бегом направились к небольшому деревянному мосту через речку, с обеих сторон обросшую лозняком. У моста среди березок оказались окопы, видимо, отрытые еще в начале войны и уже немного заросшие травой.
- Спасибо, ребята! - сказал Астафьев, спускаясь в крайний глубокий окоп. Это он благодарил неведомых красноармейцев, когда-то здесь потрудившихся.
- Думаешь, гады не посмотрят в эту сторону? - спросил я Льва.
- А я вот еще березку сюда перенесу, и ничего не увидят, - ответил Лев, и я почувствовал в его голосе уверенность и боевитость.
Дождь перестал. Пожар в селе разгорался. Теперь горело уже три дома. Но гула автомобиля больше не было слышно. Мотор заглох где-то в середине села. Нам из засады не было видно домов. Видели мы только три огромных столба дыма. Да слышали мало-помалу утихавшие крики. И вдруг опять стрельба и громкое пьяное пение.
- Вот, вот! - обрадовался Лев. - Это хорошо, что они пьяные: с такими проще будет разговаривать. Пейте, жрите, гады! Это будет вашим последним кутежом! - И вдруг он нетерпеливо обратился ко мне: - Командир, а чего их ждать, стемнеет, и сами к ним пожалуем!
- Там будет видно. До темноты еще далеко, - ответил я, прислушиваясь к звукам, доносившимся из села. Чувствовалось, что уже полдень. Ветер быстро гнал по небу лохматые тучи, казалось, расшвыривал их. Наконец выглянуло солнце, оно осветило всю дорогу от моста до села. Настроение сразу поднялось - теперь хоть мокнуть не будем.
Загудел мотор, и автомобиль выкатился из села. Быстро набирая скорость, он приближался к мосту. Мы приготовились. Иван Сычев, наш самый меткий стрелок, хладнокровно целился из винтовки. А Баранов как-то задиристо, по-мальчишески посматривал на меня, словно хотел спросить: вижу ли я его? Когда вражеская машина скрылась за небольшим кустарничком, который был от нас всего в полукилометре, Баранов с гранатой в руке и винтовкой через плечо быстро, словно кошка, выскочил из окопа и, низко пригнувшись, перенесся к кусту у самой дороги.
- Ленька! - закричали мы ему.
Но он уже сидел на корточках за низенькой ольшинкой. Теперь его ничто не защитило бы, если бы немцам вздумалось, как это они любили делать, обстрелять кустарники, бегущие навстречу машине. Моя задача теперь усложнилась - нужно было еще зорче следить за каждым движением едущих в машине фашистов и посматривать на отчаюгу Баранова.
Грузовик был крытым. Значит, стрелять перед машиной могут только из кабины. Даю приказ Сычеву зорко следить не только за шофером, но и за тем, кто сидит рядом с ним. Это скорее всего офицер, и уничтожить его надо первым. Теперь все будет зависеть от Баранова, когда тот бросит гранату.
Вот машина уже в ста метрах. Да, рядом с шофером сидит офицер. Теперь я это вижу хорошо. Вот он шевельнулся, приподнял пистолет. Сейчас выстрелит. Машина уже совсем рядом с Ленькиным укрытием. И вдруг навстречу машине из-за куста стремительно вылетела граната. В тот же момент фашист выстрелил. Но Сычев послал свою пулю чуть раньше, и офицер сник за окном кабины. Граната разметала брезент над кузовом, и мы увидели пьяных немцев, бросившихся к заднему борту кузова. Три винтовки ударили из окопов. Машина остановилась. Один фашист выпал за борт убитым. Остальные,