ЭШЕЛОНЫ ВЗЛЕТАЮТ НА ВОЗДУХ
Глубокая ночь. Мы сидим у костров на маленькой лесной поляне, окруженной дремучим лесом. Недалеко в темноте негромко перекликаются дозорные. Мы ждем самолет с «Большой земли». А его все нет и нет.
— Мины… мины… — то и дело, тяжело вздыхая, говорит Бутенко. — Ах, как нам сейчас нужны мины!
На фронте идут тяжелые бои. Враг наседает. День и ночь на восток идут немецкие эшелоны с танками, пушками, снарядами. Вагоны набиты солдатами. Мы все это видим, но далеко не всегда можем помешать немцам, помочь нашим братьям-фронтовикам.
Мы сожалеем, что земля Украины по преимуществу равнинная. Дороги здесь прямые — нет ни крутых поворотов, ни подъемов и спусков, где можно легко спустить под откос любой эшелон.
Чтобы выполнять задания, нам нужны мины. А их нет — они все израсходованы.
— Пять минут четвертого. Почему нет обещанного самолета? — посмотрев на часы, говорю я. — Сегодня нам обязательно потребуются мины. Это единственное, что мы просим у «Большой земли».
— Если самолет не прилетит, — отвечает грустно Бутенко, — мы прозеваем важные эшелоны.
Немецкие эшелоны шли по железной дороге Казатин — Киев. Эта очень важная для немцев магистраль хорошо охранялась и действовала более или менее нормально. Вот почему мы должны были как можно скорее вывести ее из строя. Нам нужны, нужны мины во что бы то ни стало и как можно скорей!
Наконец где-то в темном небе послышалось монотонное комариное жужжание. Но только тогда, когда напряженный от долгого ожидания слух воспринял характерный рокот нашего авиационного мотора, мы все облегченно вздохнули. Через некоторое время самолет пролетел над тремя специально зажженными кострами и стал кружить. Командир выхватил ракетницу, и в небо одна за другой взлетали три ракеты. Снижаясь с каждым кругом вес больше, самолет сбрасывал парашюты.
— Считайте, сколько парашютов! — крикнул я товарищам, и все быстро разбежались по поляне.
— Один… два… три, — считал Иван Гаман.
Последний круг самолет совсем низко прошел над поляной, словно приветствуя партизан, сильнее взревел моторами, взмыл вверх и пошел на восток» Через несколько минут над нами опять простиралось безмолвное темное небо.
Мины есть. Теперь как можно скорее надо приступить к выполнению задания.
— Задание очень важное. Командование придает его выполнению самое серьезное значение, — сказал нам командир соединения Иван Кузьмич Примак и, обратившись ко мне, добавил: — Тебе поручается возглавить группу.
Бутенко Василий Иванович — комиссар партизанского отряда.
Мы вышли вчетвером: Григорий Алексеенко, Иван Гаман, Василий Бутенко и я. На рассвете добрались до сто двенадцатого разъезда. Здесь в ожидании нам пришлось провести два дня. Движение на дороге напряженное. Из-за усиленной охраны нам никак не удается проникнуть к железнодорожному полотну. Наконец на третий день решили идти на риск. Иного выхода у нас не было. Иван Гаман взял две мины с часовым механизмом и попрощался с нами. Он должен во что бы то ни стало взорвать вражеский эшелон.
— Ваня, ты хорошо изучил эти мины? — спросил Григорий Алексеенко. — Смотри, сам не взлети на воздух.
— Не беспокойтесь, друзья! — с некоторой обидой ответил Гаман. — Разве было когда-нибудь так, чтобы я не по адресу вручал «гостинцы» с «Большой земли»? Подорвется тот, кому эти мины предназначены.
Действительно, Иван Гаман был непревзойденным мастером своего дела. Никто в отряде лучше его не умел быстро и правильно разобраться в сложных системах секретных мин. К тому же он отличался храбростью, выдержкой, хладнокровием. Об этих его качествах мы хорошо знали, но никогда не мешает напомнить товарищу об осторожности. Даже самая маленькая небрежность может помешать делу.
— Буду действовать по обстоятельствам. Останусь целым — встретимся в условленном месте, — спокойно сказал Гаман, крепко обнимая нас на прощание.
И он быстро направился в сторону разъезда. Мы уже знали, что туда прибыл большой эшелон с танками и тяжелыми орудиями. В голове эшелона, в середине и в конце его — охрана с крупнокалиберными пулеметами. Пулеметы эти скорее всего предназначены для стрельбы по воздушным целям, чем для обороны от партизан. Солдат мало, а офицеров совсем не видно. Вероятно, эти немцы еще не напуганы и по сравнению с охраной других эшелонов чувствуют себя спокойно и даже несколько беспечно.
— Партизаны, наверное, не тревожили этого эшелона, — проговорил, отрываясь от бинокля, Алексеенко. — Смотрите, тут даже и охраны особой нет.
— А чего им особенно охранять? — заметил Василий Бутенко. — Танки с платформы не стащишь, да и орудия не столкнешь.
— Эх, удалось бы Ване подойти к этому эшелону, — размечтался я. — Он все поднял бы на воздух. Нельзя допустить, чтобы столько вооружения попало на фронт.
Тем временем Иван Гаман подбирался к эшелону. Шел он открыто, не таясь, надеясь, что его примут за деревенского парнишку, которых немало бродило тогда по станциям в поисках хлеба. Его тоненькая фигурка в ветхой одежде действительно напоминала изголодавшегося бездомного бродягу. Если немцы и заметили его, то не обратили никакого внимания и продолжали дремать у своих тяжелых пулеметов.
Все складывалось как нельзя лучше. Когда Гаман подходил к паровозу, поезд медленно тронулся. Ваня ловко, по-кошачьи, прыгнул вперед и зацепился за подножку тендера. Поезд быстро набирал скорость. Иван не успел подложить мины в нужное место, и ему пришлось ехать дальше вместе с эшелоном.
Поминутно рискуя быть замеченным охраной, Гаман с большим трудом взобрался на тендер, заложил мины и стал спускаться по ступенькам.
Тут его заметил машинист. Высунувшись из паровоза, он погрозил партизану черным кулаком, приказывая прыгать. Иван сделал виноватое лицо и указал машинисту рукой вперед, что должно было означать: ему до следующей станции. Машинист успокоился, и голова его скрылась в паровозной будке.
Взглянув на часы, Иван с ужасом убедился, что до взрыва остается совсем немного времени. Что делать? Тяжело постукивая на стыках, поезд все больше и больше набирал скорость. Если прыгнуть, охрана заметит его и наверняка расстреляет из автоматов. Но и оставаться на поезде дольше нельзя. Иван решается прыгать.
Быстро мелькают кустики травы на крутой насыпи, проносятся столбики-указатели. Еще стремительнее одна за другой в голове партизана проносятся мысли. Надо спрыгнуть и затаиться. Немцы подумают, что человек убился при падении, и, возможно, не станут стрелять. Впереди показался высокий песчаный холм. Это спасение. Долго не раздумывая, Иван отталкивается от ступенек, разжимает руки — и на холм. Удар о песок оглушает, но Иван пересиливает боль и лежит, притаившись, до тех пор, пока мимо него не проносится последний вагон.
Какая-то неведомая сила отрывает его от земли. Забыв про ушибы, Иван несется к спасительному лесу. Но добежать не успевает. Позади раздаются два страшных взрыва. Иван падает, снова больно ударяется о землю. Но теперь он уже не чувствует боли. Огромная радость захлестывает его: задание выполнено! И хотя ему дорога теперь каждая секунда, он задерживается — оглядывается, чтобы увидеть свою работу. Черные тучи дыма подымаются высоко в небо. Рвутся боеприпасы.
Славный подрывник Иван Гаман бежит к лесу, где его давно уже с великим нетерпением и беспокойством ждут друзья.
КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ
Шумит в ушах. В глазах — темень, ничего не могу различить. Слабыми руками обхватываю шершавое дерево, приподнимаюсь и долго стою, прислонившись к стволу. Тут только возвращается сознание.
Правая нога отяжелела, точно к ней подвесили огромную гирю. Малейшее движение причиняет страшную боль.
Снова закрываю глаза. Слышу, где-то недалеко грохочут выстрелы. Иногда над моей головой со свистом проносятся пули. Пытаюсь припомнить, что случилось, куда девались мои товарищи. Но сосредоточиться никак не удается. То и дело я теряю сознание. Слабые руки разжимаются, я опять падаю.
Сознание быстро возвращается. Лежать немного легче, чем стоять. Но стрельба усиливается.
Пытаюсь встать, протягиваю вперед руки в надежде за что-нибудь ухватиться. Понимаю, что ранен. Ощупываю руками голову, грудь, живот. Кажется, кроме ноги, все в порядке.
«А где же ребята? Неужели они не видели, что я ранен? Далеко ли они и найдут ли меня?» Наконец я отчетливо вспоминаю, что со вчерашнего дня мы находимся в окружении. Наш маленький отряд ведет тяжелый бой. Может быть, многих уже нет в живых. Снова пытаюсь встать и снова падаю. Подымаюсь, и рука машинально тянется к левому карману гимнастерки — там комсомольский билет.
«Что же будет, если враги возьмут меня, беспомощного, в плен?» Я вынул билет и крепко сжал его. Поднялся, прислонился к дереву. В правой руке у меня пистолет, в левой — комсомольский билет. Я решаю найти товарищей. Крепко сжимаю оружие, отталкиваюсь от дерева, делаю шаг в сторону, откуда доносится стрельба, и вновь падаю, потеряв сознание.
…Открываю глаза и вижу Ивана Гамана. Он осторожно поддерживает руками мою отяжелевшую голову. Правая нога моя крепко забинтована.
Вспоминаю все: и как лежал под деревом и как свистели над головой пули. Рука невольно потянулась к карману. Это заметил Иван Гаман.
— Не беспокойся, Вася, — проговорил он. — Комсомольский билет у тебя в левой руке. Мы не могли разжать твои пальцы, когда подобрали тебя.
Иван осторожно сгибает мою руку, и я вижу зажатую в кулаке маленькую серую книжку. Я улыбаюсь и крепко прижимаю руку с комсомольским билетом к взволнованно бьющемуся сердцу…
В канун славного сорокалетия героического ленинского комсомола я послал поздравительные телеграммы моим друзьям-партизанам, бывшим комсомольцам — Василию Клопову, Ивану Гаману и другим, кто вынес меня раненого из боя в ту памятную ночь. В тысячах подвигов советских людей, прославивших на века ленинский комсомол, есть и наша маленькая доля. И мы всегда будем помнить об этом, помнить и гордиться!