Наконец оторвались от преследователей. Загнав нас на неприступные вершины, враги, видно, решили, что здесь мы так или иначе погибнем.
Впервые за много дней делаем большой привал. Надо отдохнуть, привести себя в порядок. Выглядим мы неказисто: одежда превратилась в лохмотья, порвалась обувь, руки и ноги изранены об острые камни. Врач перевязывает нас бинтами и кусками парашютного шелка. Бреемся, умываемся холодной родниковой водой. Настроение улучшается, и если бы не голод, все было бы хорошо.
…И в Карпатах, оказывается, бывают ясные дни. Когда рассеялись тучи и выглянуло солнце, мы просто чуть не плакали от радости. Изумительная красота открылась нам. Склоны гор покрыты густым, цветастым ковром трав, могучие дубы сплетаются огромными ветвями, образуя гигантские тенистые шатры. В листьях орешника заливисто поют птицы. А однажды мы увидели оленя. Он шел, горделиво подняв свою красивую голову, легко раздвигая рогами высокие кусты орешника. Мы залюбовались статным красивым животным и молчали, пока олень не скрылся в лесных зарослях.
— Братцы! — вдруг крикнул кто-то. — Ведь это мясо! Настоящее вкусное мясо…
…И мы все мгновенно почувствовали, как невообразимо голодны. У меня даже закружилась голова и поплыли оранжевые круги перед глазами. Почудился нежный запах баранины, пригрезился неповторимый вкус бесбармака, которого я не пробовал уже несколько лет… Мясо. Попробуй, добудь это мясо! Разве чуткий и осторожный олень подпустит к себе человека? Нет, об оленине мечтать не приходится.
— Надо пойти на охоту. Не умирать же нам с голода! — сказал Михаил Бобидорич.
— Идем, — поддержал его Григорий Алексеенко. — Добудем мясо и подкрепимся.
И вот мы трое идем за оленями. В небольшой долине у ручья повстречались нам свежие следы. Олени, наверное, часто приходят сюда на водопой.
Выбрали укромное место, замаскировались и стали ждать. Всем нам не раз приходилось долгие часы проводить в партизанских засадах, и мы умели скрываться так, что ни единая живая душа не заметит. Партизанский опыт помог нам подстеречь и оленей.
— Есть! — крикнул Бобидорич, когда после наших выстрелов испуганное оленье стадо стремглав понеслось от ручья. — Есть мясо!
— Тише! — перебил его Алексеенко. — Не то и нас подстрелят, как оленей.
Выждав некоторое время и не заметив ничего подозрительного, мы вышли из засады и поторопились к ручью. На помятой зеленой траве беспомощно лежали два красавца-оленя. Один из них еще бился, пытаясь подняться на тонкие ослабевшие ноги. Не теряя времени, мы быстро освежевали туши, разрубили мясо, сделали носилки из шкур и направились в лагерь.
— Товарищи, — сказала врач, — есть я вам много не дам. На первый раз съедим по маленькому кусочку. Иначе будет плохо.
Как ни хотелось нам есть, но мы подчинились врачу. И только на другой день к вечеру поели как следует. Силы возвратились к нам, и впервые за много дней мы почувствовали себя бодро и весело. Уходя от карателей, мы проделали по горам немалый путь и теперь хорошо знали большой район. Это нам должно было пригодиться в будущем, когда на помощь прибудут другие группы партизан.
На вершине плоской горы мы разыскали широкую поляну, окаймленную густым лесом. Здесь и решили основать главную партизанскую базу. Теперь к нам все чаще стали наведываться самолеты. Они сбрасывали оружие, продовольствие. Прибывали и люди. Когда отряд окончательно окреп и сформировался, пришла пора переходить в наступление на фашистские гарнизоны. Разбившись на группы, мы спустились в долины. Началась боевая партизанская страда.
БОЙ ЗА СТАНЦИЮ
Закарпатская железнодорожная станция Перечень особенно усиленно охранялась оккупантами. Она лежала на скрещении дорог, идущих к фронту, и имела для немцев исключительно важное значение. Венгерский полк и около двух немецких батальонов усиленно охраняли укрепленные подступы к станции, где был выстроен целый комплекс оборонительных сооружений. Охранять важный объект помогала и немецкая военная комендатура, расположенная в пристанционном поселке.
Наше партизанское соединение «Закарпатье» получило приказ командования разгромить гарнизон и вывести из строя станцию. Партизаны начали подготовку к ответственной операции. Разведчики пробирались на станцию, связывались с подпольщиками, накапливали нужные сведения. Немцы были очень бдительны. Они не доверяли украинцам и не допускали их к работе на железной дороге. Все украинское население в поселке было крайне запугано. По малейшему подозрению в содействии партизанам людей вешали и расстреливали.
Но ни зверства, ни жестокий террор не могли сломить патриотов. На станции Перечень успешно работали подпольщики, собирали для нас разведывательные данные, постоянно сообщали об обстановке. Первым из партизан наладил связь с подпольщиками Михаил Бобидорич — начальник штаба моего отряда. Бобидорич — молодой высокого роста юноша, родом из Закарпатья, хорошо владел венгерским и русским языками и, что было особенно важно, замечательно знал местность, где нам приходилось действовать.
Когда обстановка для нас окончательно прояснилась, командир соединения Герой Советского Союза Александр Васильевич Тканко отдал приказ овладеть станцией. Моему отряду было поручено отрезать военную комендатуру от гарнизона и разгромить ее. Подтянув свой отряд на исходные позиции, мы с начальником штаба Бобидоричем вышли на опушку леса прямо против здания комендатуры. С небольшой высотки нам хорошо была видна станция. По перрону расхаживали вооруженные солдаты, на путях суетились железнодорожники. Грузились вагоны, очевидно, готовился к отправке очередной эшелон.
— Товарищ командир, — сказал Бобидорич, передавая мне свой бинокль, — посмотрите на логово коменданта. Здорово он окопался за последние дни! Чувствует палач, что до него добираются.
Я взял бинокль и направил его в сторону комендатуры. Большой двухэтажный дом с красной крышей, обнесенный высоким крепким забором, где размещалась комендатура, мы уже обстоятельно изучили через разведчиков. В бинокль я видел глубокие рвы перед домом, щели и окопы. Комендант действительно хорошо подготовился к обороне. По пыльной дороге к дому мчится машина. Вот она круто останавливается у высокого забора, быстро открываются ворота, и машина въезжает во двор. Немец-часовой закрывает ворота и, перекинув винтовку через плечо, снова застывает на посту.
— Начальство к коменданту приехало, — замечает Бобидорич. — Из гарнизона. Хорошо бы их накрыть вместе.
В небе за станцией лопнула красная ракета. Мы знаем, что это означает: диверсионные группы по обеим сторонам станции разобрали железнодорожные пути. Теперь немецкому гарнизону помощи ждать неоткуда. Сейчас начнется атака. Через несколько минут в районе между комендатурой и станцией вспыхивает жаркая перестрелка. Это подвижные отряды Якубовича и Юзика завязали бой. Тут же начинают трещать пулеметы на противоположной окраине станции. Александр Васильевич Тканко повел в атаку основные силы соединения. Пора идти и нам.
…Мы сразу со всех концов зажали комендатуру в тиски. Для немцев самый разумный выход — сдаться. Но оккупанты и не думают подымать рук. Наверное, комендант и начальство из гарнизона вынуждают солдат к бессмысленному сопротивлению. Немцы ведут сильный огонь, но партизанам он не причиняет никакого вреда.
Под прикрытием ручных пулеметов подбираемся все ближе и ближе. В доме уже нет ни одного целого окна.
— Будем ждать белого флага? — спрашивает один из партизан.
— Ни в коем случае! У нас нет для этого времени, — говорит Бобидорич и громко командует: — Гранатами… Огонь!
В доме рвутся гранаты. Покачнулся и упал высокий забор. Партизаны лавиной несутся во двор комендатуры.
Вот и все кончено. День жаркий. Я вытираю обильный пот и устало прислоняюсь к стене дома. Партизаны выводят пленных. Среди них нет почему-то ни одного офицера.
— Где комендант? — спрашиваю я.
— Застрелился, — говорит нам начальник штаба. — И командир гарнизона убит. Оба не захотели сдаться. Кое-кому удалось улизнуть.
Правильно сделал комендант. Этого фашистского палача мы бы все равно не пощадили. За свое недолгое «правление» он расстрелял и отправил на виселицу около ста советских граждан. Фашист хорошо знал, что его ждет, когда он окажется в руках народных мстителей.
— Товарищ командир, этот маленький немец просит у нас политического убежища, — передо мной партизан Мещеряков с маленьким ребенком на руках. — Удовлетворим его просьбу?
— Где ты взял ребенка? — строго спросил я. — И где его родители?
— Сирота он теперь, — ответил партизан: — мать его убита.
Из рассказов партизан узнаю: Мещеряков первым ворвался в дом коменданта и стал обыскивать комнаты. В кабинете коменданта сам комендант и командир гарнизона валялись на полу с простреленными головами. В углу комнаты Мещеряков увидел женщину в немецкой военной форме. Она также была убита. Видно, ее пристрелил комендант, так как оружия возле нее не оказалось.
— А в другой комнате, — взволнованно рассказывал Мещеряков, — я и нашел этого малыша. Сидит на коврике, плачет и ручонками ко мне тянется. Вот я и решил его взять. Чем же виноват ребенок?
— К чему ты спас это фашистское отродье? — зло проговорил один из партизан. — Отнеси в дом и брось. Разве они щадили наших детей?
— Верно, не щадили, — спокойно сказал Мещеряков, и глаза его вдруг затуманились. — Когда я ушел к партизанам, фашисты убили жену и двух моих детей. На то они и фашисты. И я мщу им за это. Но дети здесь ни при чем: мы ведь не фашисты!
— Успокойтесь, — сказал я. — Мещеряков поступил правильно, что спас ребенка. Мы с детьми не воюем. А фашисты с нами за все рассчитаются. Мы их и в Берлине найдем и покараем.
Неизвестно, долго ли еще спорили бы мы тогда, если бы нас не вернула к действительности ожесточенная перестрелка на станции. Там все еще шел бой. Приказав Мещерякову беречь ребенка, я повел свой отряд к станции. Но мы уже не успели принять участие в бою. Станция была в руках партизан. На перроне толпились десятки пленных немецких солдат. Партизаны спешно закладывали мины под железнодорожные пути, минировали паровозы, станционные сооружения.