— Где командир? — спросил я у минеров.
— На вокзале, — ответили мне. — С начальником станции чай пьет…
Я поспешил на вокзал. В кабинете начальника станции Александр Васильевич Тканко допрашивал немецкого офицера-железнодорожника. Тот стоял с убитым видом. И было отчего: он сдал партизанам станцию, за что немецкое командование, конечно, не помилует его. Два батальона эсэсовцев, целый венгерский полк не устояли перед партизанами. И где? В глубоком тылу, кругом — немецкие войска.
— Разрешите доложить? — обратился я к командиру.
— Докладывай, Вася, — говорит Александр Васильевич. — По глазам вижу, что вести у тебя добрые.
— Задание выполнено! Комендатура разгромлена, взяты пленные и оружие. Потерь нет.
— Хорошо. Сейчас будем выступать, — продолжает Тканко и, кивнув на немца, добавляет: — Этот тип успел доложить своему начальству о нападении на станцию. Так что гости к вечеру будут здесь. Но это ему не поможет: немцы все равно повесят его. Брать в плен такого незадачливого служаку мы не будем.
За окном загрохотали взрывы. Немец испуганно пригнулся и побледнел. Мы вышли на перрон, и командир приказал уходить. Над станцией плыли клубы дыма, огромный паровоз беспомощно лежал на боку, горели вагоны. Много придется поработать немцам, чтобы снова открыть движение по этому участку пути. Да и откроют ли? Ведь мы далеко не уходим отсюда.
…Колонна партизан вышла в горы на свою постоянную базу. В середине колонны шли пленные, за колонной тянулись повозки с трофеями. Мы не очень спешили, так как знали, что раньше завтрашнего утра немцы не сумеют подбросить сюда свежие силы: железнодорожная линия нарушена партизанами во многих местах. А другого пути к станции нет.
По дороге я вспомнил Мещерякова и разыскал его. Партизан сидел на повозке и держал на руках ребенка.
— Спит, — сказал партизан. — Хлеба немного поел, водички попил и спит. Добрый хлопчик. Совсем успокоился, даже улыбается мне.
Я отвернул край плащпалатки, в которую заботливо, но не очень умело запеленал Мещеряков своего приемыша, и посмотрел на ребенка. Тот сладко посапывал носом, на щеках его разыгрался румянец. Было этому малышу не больше года, и хорошо, что он не понимал всей трагедии, которая разыгралась на его родине, на всей земле. Может быть, он никогда и не узнает о ней, и жизнь его сложится лучше и счастливее, чем у родителей.
Дети должны жить счастливо. Я смотрел на спящего малыша и вспоминал своих маленьких братишек. Что сейчас с ними, как они живут! И живы ли? Я мотаюсь по тылам врага и вот уже долгое время не имею никаких вестей из далекого казахского аула, где живут мои родные и близкие. Командование изредка сообщает семье обо мне, а я могу только догадываться и надеяться, что дома все в порядке. Утешение, конечно, слабое. Когда я уходил на войну, маленькие братишки забрались ко мне на колени и долго не отпускали от себя. Чувствовали, должно быть, что не скоро придется встретиться.
Может быть, воспоминание о маленьких братьях заставило меня приютить чужого ребенка? Нет, не только это. Чем больше я размышляю, тем яснее мне становятся мотивы поступка партизана Мещерякова. Ведь мы воюем не для того, чтобы сеять смерть, а во имя жизни, во имя счастья. В мире, за который мы боремся, отдаем свои жизни, не должен быть обделен человеческим счастьем и этот ребенок.
Вот почему спасли и приютили его у себя партизаны.
…Глубокой ночью по скрытым партизанским тропам мы поднялись на свою базу. С высокой лесистой вершины было видно яркое пламя пожара на станции Перечень. Кажется, его никто и не пытался тушить. Помощь на станцию еще не подоспела. И в эти, и во многие другие сутки эшелоны с немецкими войсками на фронт не пойдут!
ПРОЗРЕНИЕ ВРАЧА
Поздно вечером партизаны доставили в лагерь тяжело раненного командира группы Сергея Сапелькова.
Человек необыкновенной храбрости, Сергей Сапельков со своей группой приносил много беспокойства окрестным немецким гарнизонам. Он ловко снимал часовых, похищал важные документы, захватывал пленных, и всегда ему сопутствовала удача. В этот раз он отправился с двумя партизанами разведать пути подхода к дому отдыха эсэсовских офицеров, и там его настигла беда.
Дом отдыха эсэсовцев давно привлекал внимание командования партизан. Здесь лечились и отдыхали после ранений немецкие офицеры. Партизаны решили разрушить это фашистское гнездо. Дом отдыха сильно охранялся. Вокруг были расставлены сторожевые вышки, на которых день и ночь дежурили часовые с пулеметами. Сергей все-таки прорвался к самому дому, высмотрел все, что ему было нужно, а когда возвращался, меткая пулеметная очередь прошила его тело.
— Нужна срочная операция, — определил партизанский врач. — Иначе не выживет.
Легко сказать — операция. Наш отрядный врач не мог делать серьезных операций. Да и можно ли было их делать без нужных инструментов и необходимых лекарств? После боя на станции Перечень небольшой запас медикаментов в отряде пришел к концу. Что делать? Командир соединения вызвал к себе командиров отрядов на совет. Из допросов пленных мы уже знали, что в селе Гута развернут большой немецкий госпиталь, где, конечно, немало опытных врачей.
— В этом госпитале, — сказал Яковенко, — мы и должны запастись нужными медикаментами. Неплохо было бы и хирурга притащить вместе с его хозяйством.
Мысль командира всем понравилась, и мы тут же принялись обсуждать его предложение. А почему бы действительно нам не захватить немецкого врача? Он делает операции немцам, значит, можно его заставить оперировать и наших партизан. Дело это, разумеется, трудное. Попасть в госпиталь, выкрасть врача, захватить медикаменты — все это не так просто. А ввязываться в бой с крупным немецким гарнизоном сейчас партизанам невыгодно. Можно провалить операцию и понести тяжелые потери.
Но партизаны нашли выход из этого положения. Было решено провести операцию без шума, уже испытанным нами способом. Командир назначил меня, одного разведчика и переводчика партизанского соединения в боевую группу. Все трое мы переоделись в немецкую форму и в ту же ночь отправились в село. Переводчик заготовил внушительный пакет на имя главного врача госпиталя. Встретившись на улице села с патрульным, он показал ему «срочный» пакет и попросил провести его на квартиру врача. Патрульный проводить «курьера» отказался, однако охотно объяснил, как отыскать его.
Пока все складывалось как нельзя лучше. Втроем мы подошли к маленькому домику. Из-за закрытых ставнями окон пробивался слабый свет: врач, видимо, не спал. Мы постучали в дверь.
— Кто там? — отозвались из дома.
— Вам срочный пакет из штаба, — отрапортовал наш товарищ, — распишитесь и получите.
Врач несколько минут не отвечал. Затем на веранде вспыхнул свет, и мы ясно увидели своего «курьера». Он стоял перед дверью по стойке «смирно» с большим пакетом в правой руке. Зазвенела цепочка — и на пороге показался врач в накинутом на плечи офицерском мундире… Дальнейшее все произошло мгновенно. Врач неловко наклонился и рухнул на пол. Мы обезоружили и связали его. Немец оказался сговорчивым. Он пошел с нами в госпиталь, взял свой чемоданчик, каждому из нас дал по объемистому свертку, и мы спокойно отправились в горы…
— Просим извинить нас, — сказал врачу Тканко, когда мы привели немца в штаб. — Если бы не нужда, мы бы вас не потревожили. У нас умирает наш товарищ. Сделайте ему операцию. Гарантируем вам неприкосновенность.
Врач ничего не сказал в ответ. Он раскрыл свой саквояж, вынул белый халат и стал одеваться. А уже утром, немного отдохнув после тяжелой операции, немецкий врач начал обход партизанского госпиталя. Делал он все спокойно, по-хозяйски. Всем раненым сменили повязки, и в этот день он сделал еще две операции. Немец ничем не выказывал своего недовольства, и, казалось, его ничто не пугало в партизанском лагере. Только через несколько дней он вдруг почему-то заволновался и попросил встречи с командиром.
— Я видел у вас мальчика, — тихо сказал врач. — Как и почему он здесь оказался? Простите за любопытство, но вы — люди военные, а тут вдруг ребенок.
— У этого мальчика погибли родители, — не догадываясь, к чему клонит врач, ответил Тканко. — Вот мы его и взяли к себе. Понятно, что ему не место здесь. В одном из сел мы оставим мальчика надежным людям.
Врач поблагодарил командира и отправился к раненым. Через некоторое время он попросил принести ребенка, чтобы осмотреть его. Мещеряков, который в основном присматривал за мальчиком, охотно пошел к доктору.
Тот раздел малыша, выслушал, спросил, чем его кормят, и впервые за все свое пребывание в лагере улыбнулся.
— Невероятно, — сказал немец и покачал головой. — Ребенок здоров. Странно, при таком питании…
— Главное — не пища, — перебил немца Мещеряков и стал одевать своего приемыша, — главное — уход и ласка. Ребенок человеческую доброту чувствует, а потому и всякая хворь ему нипочем.
Когда немцу перевели слова партизана, он почему-то смутился. Мещеряков между тем одел малыша, поблагодарил доктора и пошел в свою землянку. «Ребенку пора спать», — знаками объяснил он доктору. Немец улыбнулся и закивал головой.
— Что-то доктор мальчиком интересуется, — сказал как-то в беседе с командирами Тканко. — Уж не проболтался ли кто о нем?
— А не кажется ли вам, товарищи, — осенила меня догадка, что врач уже и до этого видел мальчика? Может быть, он бывал в комендатуре и даже лечил его?
— Вполне возможно, — согласился Тканко. — Впрочем, это не имеет значения. Я уже договорился с подпольщиками: этого мальчика они передадут в какую-нибудь семью на воспитание.
— Давно пора, — поддержали партизаны. — Малыш похудел у нас. Да и убить его могут в перестрелке.
…Мальчика вскоре отправили в закарпатскую деревню к подпольщикам. Поговаривали было и о том, чтобы отпустить и врача, когда отряд будет менять свою дислокацию. Но доктор надолго задержался в нашем отряде. Задержался по своей воле. Присматриваясь к жизни партизан, он все больше привыкал к своему новому положению. Мы заметили, что во время боя он сильно волновался, а когда приходили раненые, немедленно оказывал им необходимую помощь. Специалист он был превосходный. За время пребывания в отряде он сделал не менее семидесяти сложных операций, и все они прошли удачно.