Через несколько минут мины были подложены. Против двери казармы на расстоянии примерно ста метров мы установили два ручных пулемета. Были расставлены кроме того автоматчики, которые должны были взять под непосредственный обстрел все окна казармы.
Как только партизаны разошлись по своим местам, раздался страшный взрыв — все мины рванули одновременно. Кругом так загрохотало, что, казалось, вздрогнули скалистые горы.
Нашим пулеметчикам и автоматчикам делать было нечего: из двухсот немецких солдат и офицеров никто даже не поднялся на ноги. Все они остались лежать под развалинами казармы. И еще долго, пока мы шли в обратный путь, позади себя видели зарево горевших развалин.
Это было первое совместное выступление патриотов Закарпатья и наших партизан.
Вскоре героическая Советская Армия полностью освободила Закарпатскую Украину от фашистского рабства.
…Пока же мы шли головным отрядом огромного наступления, шли все дальше в глубь вражеского тыла, все дальше на запад.
СЛУЧАЙ В ПУТИ
В декабре 1943 года мы покинули тыл врага и долгое время находились в резерве штаба партизанского движения Украины. Отдыхали, лечились, набирались сил. Каждый знал, что впереди предстоит еще долгая борьба и нам не один раз придется пересекать линию фронта, бродить по тылам противника, участвовать в партизанской войне. Со дня на день мы ждали приказа и были готовы к этому. Война должна была снова позвать нас.
И это время наступило. Однажды всех нас вызвали в штаб. Примерно тридцать человек, в числе которых оказался и я, откомандировали в Москву. Такой приказ нас несколько озадачил.
— Наверное, — гадали одни, — нас переводят в распоряжение Центрального штаба и перебросят в тыл через другой фронт.
— Какая разница, — говорили другие, — через какой фронт идти в тыл врага? Дело не в этом: с нами, пожалуй, будут беседовать в Кремле.
Так или иначе, гадать больше не стали, а пошли на вокзал и отправились в Москву. Поезд был переполнен. Большинство пассажиров — военные, и только изредка попадались штатские. Это обстоятельство нас не удивило. Шла великая война, и каждый, способный носить оружие, был в армии.
Нам, трем товарищам, каким-то образом удалось попасть в отдельное купе. Четвертый пассажир почему-то не пришел, и мы не очень-то огорчились В дороге много шутили и смеялись. Один из моих попутчиков — Григорий Давыдович Алексеенко, начальник штаба партизанского отряда. Другой — Леонид Иванович Кузин, помощник начальника штаба партизанского соединения.
Григорию Алексеенко двадцать пять лет, он среднего роста, белокурый, с ясными серыми глазами. Родился Григорий в Ахтырском районе, Харьковской области, но вырос в Москве. Отец его, врач, жил в Москве, и Алексеенко надеялся встретиться с ним. Матери Алексеенко не помнит. Она погибла от рук кулаков еще во время гражданской войны.
Когда началась война, Григорий Алексеенко служил в армии. Он пережил первые жестокие бои с фашистскими захватчиками, отступал и попал в окружение. Раненный, укрылся в одном украинском селе, и жители спасли его от расправы. Вскоре Алексеенко связался с подпольщиками и принял самое активное участие в работе организации. Затем вместе со своими товарищами он пришел в партизанское соединение имени Чапаева. Храбрость и незаурядные способности вскоре выдвинули его на руководящую должность. За короткое время он вырос от рядового до начальника штаба отряда.
Леонид Иванович Кузин был одних лет с Григорием Алексеенко. И ростом они были одинаковы. Сейчас я уж не припомню, откуда родом Леонид Кузин. Помнится, что он пришел к нам в партизанский отряд из Хоцкой подпольной организации. Это был общительный, веселый и неистощимый на выдумки парень. Рассказывая самые смешные истории, сам он оставался непроницаемо серьезен, даже не улыбался.
Как только мы сели в вагон, Леонид принялся рассказывать анекдоты. Его веселое настроение вполне соответствовало нашему. Ведь мы ехали в Москву, которую каждому хотелось видеть. А один из нас после долгой разлуки должен был встретиться со своим отцом. Да и всех нас ждало что-то очень важное. Мы знали, что по пустякам партизан не стали бы вызывать в Центральный штаб.
В самый разгар нашего веселья в купе вошел младший лейтенант и попросил предъявить документы. У нас их не было. В тылу врага мы пользовались какими угодно документами, но только не своими подлинными. Они, по существующему порядку, хранились в штабе. Объясняем младшему лейтенанту, что мы партизаны, едем в Москву по вызову, но он строго повторяет:
— Предъявите документы!
— Мы сами забыли, когда держали в руках свои документы, — говорит весело Леонид Кузин. — Даже и не помним теперь, как они выглядят.
Лейтенант окинул подозрительным взглядом наше трофейное одеяние и разнокалиберное оружие, нахмурился, ничего больше не сказал и вышел из купе.
— Нехорошо мы поступили, — первым опомнился я. — Человек находится при исполнении служебных обязанностей. Надо бы направить его к нашему сопровождающему, у него есть документы на нас.
— Да он сам его найдет! — ответил Леонид. — Все будет в порядке. А нам выходить нельзя: сразу места займут. В вагоне ведь очень тесно.
Младший лейтенант больше не заходил к нам, и мы вскоре забыли об этом маленьком происшествии. Опять заговорили о Москве, о том, что ждет нас в штабе. Шутили, смеялись.
— Хорошо бы встретить отца, — вслух мечтал Алексеенко. — Но вполне может оказаться, что его нет в Москве. Война идет. Его, как врача, наверняка отправили на фронт.
— Кто знает! Может быть, он и дома, — сказал Леонид и, тяжело вздохнув, грустно добавил: — А вот у меня нет ни отца, ни матери. И встретить мне некого…
Леонид посмотрел на меня и вдруг сказал:
— Вася, ты счастливый. У тебя есть и мать, и отец, и даже жена. Правда, повидать ты их не сможешь. От Москвы до Казахстана — тысячи километров! И писать им у тебя возможности не было. Они, может, думают, что ты давно погиб. Откуда им знать, что ты жив, здоров и громишь фашистов?
— Ничего, — отвлекая нас от невеселых мыслей, сказал Алексеенко. — Скоро война кончится, и Вася навсегда вернется домой…
Так мы ехали, вспоминая родных и знакомых, и хотя был уже вечер, никому не хотелось спать. На одной из станций к нам зашел сопровождающий. Он сказал, что в Москве нас примут в Центрального штабе партизанского движения и что места в гостинице для нас приготовлены. Мы попросили разрешения явиться в гостиницу на другой день после приезда, чтобы иметь возможность повидать отца Алексеенко. Сопровождающий охотно разрешил нам это, еще немного посидел и, пожелав спокойной ночи, ушел к себе.
За окнами шел снег. Был конец декабря, стояли морозы, но в переполненных вагонах было душно, хотя они и не отапливались. Устраиваясь на ночь, мы разделись, чего давно уже не делали в своей походной партизанской жизни. На какой-то остановке вбежал мальчик лет четырнадцати.
— Дяденьки, — со слезами на глазах просил он, — подвезите меня до Москвы. Там живет мой брат. Я совсем замерз, у меня нет билета, и проводник высадит меня.
Мы пожалели мальчика и взяли его к себе. Он поблагодарил нас, забрался на верхнюю полку за наши чемоданы и затих. Легли спать и мы. А утром нас ждала неприятность. Я проснулся первым и сразу увидел, что нашего попутчика на полке нет. Я проверил вещи. На месте не оказалось Гришиных сапог, и я разбудил его.
— Где твои сапоги?
— А где мальчик? — встрепенулся он и посмотрел наверх.
— Мальчика нет. Пока мы спали, он слез на какой-то станции и прихватил твои сапоги, — ответил я. — Ты же сам видел, что он одет и обут очень легко.
— Брось шутки, — рассердился Григорий.
Тут проснулся Леонид и, узнав, в чем дело, весело расхохотался.
— Ничего, все правильно! — сказал он. — Мальчику нужна была обувь — и он взял твои сапоги. Ты поносил их немного, пусть и мальчик теперь пофорсит в сапогах немецкого генерала.
— Но как же я пойду босиком по снегу? — сердился Григорий. — Как я в таком виде заявлюсь к отцу?
— Зачем же ты разулся, если тебе так дороги эти генеральские сапоги?
— Жмут они, проклятые! Да и откуда я знал, что этот сукин сын отплатит нам такой неблагодарностью.
— Паренек все же сознательный, — с серьезным видом вставил опять Леонид. — Я тоже разулся, но моих сапог он не взял. Чуял, наверное, что в Москве у меня нет отца и помочь мне некому.
Но как бы мы ни шутили, положение Григория от этого не становилось лучше. Вошел проводник и предупредил, что подъезжаем к Москве. Пора собираться к выходу, а у Григория нет даже портянок.
— Надо как-нибудь добраться до квартиры твоего отца и там найти обувь. Отыщется что-нибудь?
— Конечно, найдется, — ответил Григорий. — Но как туда добраться? Это не близко.
— Эх ты, а еще партизан, — упрекнул Леонид.
Он стащил свой левый сапог и бросил его Григорию.
— На, надевай. Теперь мы с тобой в одинаковом положении. Как говорится, два сапога — пара. Другую ногу обертывай портянкой — и все в порядка.
Так и сделали. Леонид и Григорий плотно обмотали ноги теплыми портянками и поверх них наложили бинты. Это не только спасало от мороза, но и казалось вполне естественным: человек ранен в ногу и потому идет в одном сапоге.
— Вот что, Вася, — довольный своей выдумкой, захохотал Леонид. — Довольно тебе представлять нашего командира. Теперь мы — раненые, и наши вещи придется нести тебе!
Поезд подошел к перрону, и мы быстро вышли из вагона. Увидев нас, попутчики, знавшие злополучную историю с сапогами, стали громко смеяться. Но нам, разумеется, было не до смеха. Впереди — долгий путь по улицам Москвы.
— Ничего, — утешал Леонид. — Надо скорей убираться с перрона. Эти насмешники отстанут, а москвичи нас примут за раненых.
Так оно и случилось. Встречавшиеся нам женщины смотрели сочувственно. Но людей на улицах было мало. Только проносились военные грузовики, пожарные машины.
— Какая пустынная стала Москва, — с горечью заметил Григорий. — Разве так здесь было до войны? Наро