Партизанской тропой — страница 47 из 58

Он должен был побывать у меня на родине, в Казахстане, в Алма-Ате.

…И вот я обнимаю друга, желанного, долгожданного гостя. Он возмужал, время несколько изменило его внешность. Но я узнал бы его из тысяч и тысяч людей. Да и как не узнать? Ведь он был моим побратимом, наша дружба родилась в огне партизанских боев, в тяжелое и жестокое время на оккупированной немецко-фашистскими захватчиками многострадальной земле Украины.

— Здравствуй, Вася, — сказал он мне, и мы крепко обнялись.

Меня давно уже не зовут Васей. Это партизанское имя знают только мои друзья давних военных лет. И сам я, признаться, уже отвык от этого имени, но когда встречаюсь с друзьями-партизанами, перестаю быть Касымом и становлюсь Васей.

Анатолий называет меня Васей, и я сразу мысленно переношусь в те далекие, но памятные обоим нам дни, когда нас впервые свела суровая военная судьба.

Анатолий снимает форменную капитанскую фуражку. Короткие волнистые волосы стали белыми, розоватую кожу лба изрезали морщины… Постарел, товарищ, постарел. Помнится, когда мы расставались, он был не таким. Думаю я об этом, а сам невольно упрекаю себя: вспомни, прошло двадцать лет, и каждый из нас изменился. Узнаю, что и послевоенная жизнь Анатолия сложилась нелегко. Старый моряк Анатолий Савельевич Янцелевич, как только закончилась война, вернулся к своей мужественной романтической профессии. Теперь он — капитан дальнего плавания, морской волк.

…Читатель, конечно, знает, что в одну из первых экспедиций к Южному полюсу в Антарктику ходил старый, видавший виды теплоход «Кооперация». Помнит, может быть, читатель и о том, что на борту теплохода вместе с зимовщиками плыл тогда писатель Юхан Смуул, автор знаменитой «Ледовой книги», Лауреат Ленинской премии. Однако вряд ли кто помнит несколько скупых и теплых строк, которые посвятил Юхан Смуул капитану теплохода «Кооперация» Анатолию Савельевичу Янцелевичу — бывшему украинскому партизану. Капитан смело вел свой маленький корабль по неизведанному пути, мужественно сражался с непогодой. Словом, он вел себя так же, как и в трудных партизанских рейдах по тылам врага.

Янцелевич Анатолий Савельевич — командир отдельной партизанской группы.

За первым походом к Южному полюсу последовали другие плавания. Когда русские прочно обосновались на ледяном континенте, западная пропаганда стала кричать о том, что Советский Союз «оккупировал» Антарктиду, что он намерен там проводить испытания атомных бомб. В это время Анатолий Савельевич по просьбе американцев перевозил к берегам Австралии видного ученого Америки. Тот побывал на советских базах, во время долгого плавания много времени провел в капитанской каюте беседовал с моряками.

— Все это чепуха, — заявил ученый корреспондентам, встретившим его в Австралии. — Русские переносят тяжести антарктических походов ради науки и прогресса. Ни о какой атомной бомбе нет и не может быть речи. Корабль, который доставил меня сюда, — мирный корабль, его мужественный экипаж самоотверженно помогает ученым в покорении ледового континента.

Журналисты ждали сенсаций. Они были разочарованы этим заявлением. Анатолий Савельевич тоже отвечал на вопросы журналистов, показывал им свой корабль. На такой посудине, говорили они, рискованно плавать на Южный полюс, неказистый корабль. Теплоход и вправду был не очень внушительный по виду. Но где же было знать западным журналистам, что корабль этот вел бывший партизан, который видел на своем веку виды пострашнее Южного полюса…

Потом Анатолий Савельевич привел свой корабль в Мурманск, немного отдохнул с дороги и снова ушел в поход. На этот раз он командовал «Ангарой», мощным современным кораблем. Где только ни побывал Янцелевич за последние годы!

И вот капитан дальнего плавания в Алма-Ате. Мы ходим с ним по улицам, любуемся зеленью широких проспектов, а наши мысли уносятся в леса и степи Украины, к местам давних походов и жарких боев. Воспоминаниям нет конца и края.

— Знаешь, Вася, — говорит мне Анатолий, — мой днепровский бункер до сих пор цел! Был я там прошлым летом. Внутри, правда, все отвалилось, но и сейчас в нем можно разместить целый взвод солдат.

Я знаю этот бункер. Вырытая в глинистом обрыве недалеко от берега Днепра землянка двадцать лет назад спасла моего друга от верной гибели. Вот как это было.

В тот год партизаны готовили нашим войскам переправы через Днепр. На плацдарме, который должны были занять передовые части Советской Армии, располагалась маленькая диверсионная группа Янцелевича. Все уже было готово для встречи наших солдат, но в последний момент правый берег Днепра фашисты укрепили. Группа Янцелевича оказалась в самом затруднительном положении.

Анатолий вспомнил, что неподалеку от их базы на правом берегу есть бункер, который может укрыть их на время. Этот бункер некогда строил сам Янцелевич для тайных складов и секретных укрытий на случай непредвиденных осложнений. Теперь он пригодился. Ночью прямо на вражеские позиции опустились советские парашютисты. Летчик, видно, ошибся и часть солдат выбросил не в заданном районе. Анатолий собрал уцелевших десантников и повел их за собой в тайное партизанское укрытие.

Несколько дней провели партизаны в бункере. Кругом были немцы. Враги рыли окопы, устанавливали орудия, пулеметы, вкапывали в землю танки и самоходные пушки. Оборона готовилась крепкая. Было ясно, что если наши войска поведут здесь наступление, их ждет яростное сопротивление врага. Что же делать? Из-за Днепра уже летели наши снаряды и рвались в немецких окопах, несколько мин упало неподалеку от бункера.

Анатолий Янцелевич изучал вражескую оборону.

Когда все было тщательно разведано, Анатолий принял решение прорываться к своим. Но как это сделать? Передний край просто кишит немецкими солдатами. Почти беспрерывно вдоль окопов курсируют тяжелые танки. Немцы прячутся в блиндажах только при артиллерийских обстрелах с нашей стороны. Как только стихают разрывы, фашисты заполняют окопы. Единственная возможность вырваться от немцев — это кинуться под разрывы своих снарядов. Так и решили сделать. Перед рассветом, когда огонь с нашей стороны усилился, партизаны поползли. Даже не верится теперь, что все обошлось благополучно. Партизаны добрались до своих почти без потерь.

— Я командир партизанской группы, — сказал Янцелевич бойцу, встретившему их в передовой траншее, — прошу срочно проводить меня в штаб.

Штаб мотомеханизированного корпуса, куда попал Янцелевич, усиленно готовился к штурму Днепра. Приход партизанского разведчика был как нельзя кстати. Янцелевича усадили за оперативную карту района и попросили нанести на нее все, что ему довелось высмотреть у немцев. Целый день просидел Анатолий над картой, постарался отметить каждую огневую точку.

— Это точные сведения? — спросил начальник штаба.

— За точность ручаюсь! — твердо ответил Янцелевич. — Могу пойти вместе с вами.

— Хорошо, — сказал начальник штаба, — останетесь при мне. Может потребоваться ваша помощь.

…Наступление прошло успешно. На участке, который разведал со своими товарищами Янцелевич, оборона немцев была сломлена в первые же часы штурма. В прорыв на правый берег Днепра хлынули наши войска. Янцелевич стоял у дороги, и сердце его ликовало от радости.

Долгие месяцы пробыл он в тылу врага, видел зверства фашистов, самодовольных, сильных, уверенных в себе врагов, и вот теперь всему этому пришел конец.

Анатолий Янцелевич радовался и тому, что его скромный партизанский труд способствовал успешному наступлению.

За смелую разведку вражеских позиций на Днепре командование представило Янцелевича к награждению Орденом Красного Знамени. И когда ему вручали орден, он вспоминал, как собирал десантников в партизанский бункер, ползал под покровом ночи по немецким позициям, бросался под огонь своих орудий. Видно, тогда первая седина вплелась в его кудри…

— …Значит, так, товарищ капитан, — с улыбкой говорю я своему другу, — поживи у нас, погости, а там посмотрим: может, и совсем останешься в Алма-Ате? Город красивый…

— Город прекрасный, — говорит Анатолий Савельевич и тоже улыбается, — но, рад бы в рай, да грехи не пускают. В Мурманске меня ждут, корабль наготове. Скоро в море выходить… Приезжай теперь ты ко мне, поглядим на белые ночи и опять вспомним наше прошлое.

…Всего пять дней пробыл Янцелевич в Алма-Ате. Дела позвали его в дорогу, и я не посмел задерживать товарища. Сейчас он, может быть, ведет свой корабль на Кубу, или в Каир, или, как прежде, в Антарктиду.

Счастливый тебе путь, капитан, счастливого плавания! Мы договорились встретиться в Мурманске. Верю, что такая встреча состоится. Только не знаю, через сколько лет. Но это, впрочем, не очень важно. Оба мы с ним находимся в дальнем и счастливом плавании, и жизнь еще подарит нам добрые, радостные встречи.

Перевод П. Якушева.

ПОВЕСТИ

ОПАЛЕННОЕ ДЕТСТВО

ОККУПАНТЫ

Деревенскому хлопчику Илько Витряку четырнадцать лет от роду. Бродить бы ему сейчас с ватагой дружков по окрестным полям и лугам, нежиться под ярким солнцем на горячем днепровском песке, купаться в ласковых зеленых волнах реки. Но иную, недетскую долю приготовила ему суровая жизнь. На западе все грохочет и грохочет. Уже видны ночами тревожные всполохи на краю темного неба, и даже днем, если пристально вглядеться с высокого кургана, явственно встают на горизонте зловещие черные столбы дыма. Поднимается свежий ветер, и кажется, что несет он едкий запах гари, тяжелый, смолистый, как при лесном пожаре. Становится тревожно, и какие-то тяжелые мысли одолевают светлую юную голову.

Взрослые отмалчиваются, как-то уклончиво отвечают на его вопросы. Но Илько понимает, не маленький: тяжело им, хотя они стараются скрыть свое настроение. Отец стал часто и подолгу задерживаться вечерами. Говорит, что бывает на заседаниях правления колхоза. Как руководитель полеводческой бригады он, мол, обязан заседать. Все это, конечно, правильно, но уж очень продолжительны заседания, и, должно быть, не об уборке хлеба идет у них разговор. Отец возвращается поздно, мать молча, не расспрашивая ни о чем, встречает его, накрывает на стол и весь вечер тяжело о чем-то вздыхает. Илько пробовал вызвать отца на откровенность, но тот всякий раз уводил разговор в сторону, а недавно прямо заявил:

— Не суйся наперед батьки в пекло, сынок. Придет время, все узнаешь. А сейчас ужинай и отправляйся спать.

Вот и сегодня Николай Васильевич вернулся домой поздно. Стрелки больших стенных часов показывали четверть второго ночи.

Мать Илька — Мария Исаковна — за это время успела многое сделать по дому. Ужин был давно готов, но за стол не садились. Ждали отца. Мать по секрету шепнула сыну, что отец задержался на важном партийном собрании.

Когда раздался тихий стук в окно, Илько проворно вскочил и побежал к дверям.

— Ты еще не спишь, Илько? — обняв сына за плечи, спросил Николай Васильевич.

— Нет, батько, мы с мамой беспокоились о тебе. Какой уж тут сон, — ласкаясь к отцу, ответил Илько.

— Что это ты так поздно сегодня, батько? — спросила мужа Мария Исаковна, накрывая на стол.

— Важное дело было, вот и пришлось задержаться, — устало ответил Николай Васильевич.

— Батько, а кто это был чужой у вас сегодня на собрании? — с любопытством спросил Илько, устремив на отца большие карие глаза.

Николай Васильевич с легкой усмешкой посмотрел на сына и сразу не нашелся с ответом. Он вдруг увидел, что сын его уже вырос и все понимает не хуже его. Весь день Илько пропадает на селе и видит, как хлопочут люди, чувствуют надвигающуюся беду. Николай Васильевич подумал, что, пожалуй, нельзя больше скрываться от сына. Время теперь такое, что и дети не останутся в стороне от событий.

— А вы что же это до сих пор не ужинали? — удивился он, садясь за стол, на котором в трех тарелках дымился суп. — Вот уж зря меня ждали!

И, повернувшись к сыну, сказал:

— Это из Ржищева, из райкома товарищ приехал. А где ты его видел, Илько? Он ведь приехал поздно…

— А я в это время возвращался из школы. Вижу, машина подъехала к сельсовету, незнакомый человек вышел из машины и быстро скрылся в коридоре, — ответил Илько. — Я даже рассмотреть его не успел.

— А что у вас в школе? — поинтересовался отец.

— Комсомольцы читали фронтовые известия, — оживленно рассказывал Илько. — Хлопцы постарше собираются завтра идти в военкомат и проситься добровольцами на фронт. Они изучали винтовку, пулемет, гранаты…

— Да, желание хлопцев понятно. Но война только начинается. Пока для них найдется работа и в тылу. Здесь работа так же важна, как и на фронтах.

— А почему ты, батько, не пригласил к нам гостя из райкома ночевать? — спросила мужа Мария Исаковна.

— Василий Алексеевич раньше меня пригласил его. Может быть, ему нужно поговорить с ним наедине. Новости он привез не очень хорошие.

— А какие вести с фронта? — встревожилась Мария Исаковна.

— Мама, ну какая ты, — недовольно сказал Илько. — Ведь я целый час тебе рассказывал о положении на фронтах.

Илько сердито нахмурил брови.

Мать смущенно улыбнулась. Николай Васильевич взглянул на сына и спокойно, как всегда при разговоре с детьми и взрослыми, с чужими и своими, пояснил:

— Илько, мама не так спросила, и поэтому тебе показалось, что она не доверяет твоим словам. Она хотела спросить о новостях, которые мог привезти приезжий товарищ.

Илько смутился и виновато посмотрел на мать. Мария Исаковна обняла сына и, засмеявшись, крепко поцеловала его.

— Товарищ из райкома, — сказал Николай Васильевич, — сообщил нам плохие вести. Фашисты теснят Красную Армию, быстро продвигаются внутрь страны. Надо готовиться к эвакуации.

— Все равно далеко не зайдут проклятые гады! — возбужденно крикнул Илько. — Мы все пойдем на помощь нашей Красной Армии и будем бороться с фашистами. И я пойду тоже, если меня возьмут!

Николай Васильевич с женой молча переглянулись, любуясь сыном. Илько порывисто встал со стула и погрозил кулаком ненавистному врагу. Мальчик словно чувствовал в эту минуту, что скоро враги придут и в его село и он навсегда распрощается с детством. Фашисты отнимут у него радость, заставят его рано узнать тяжкое человеческое горе.

— Никто не сомневается в нашей победе, — сказал Николай Васильевич. — Каждый из нас, сынок, грудью станет на защиту своего отечества. Может быть, и нам доведется сразиться с врагом, надо готовиться к этому.

— Я, папа, буду таким, как ты, как наши солдаты, — Илько стал вдруг серьезным, словно повзрослел на глазах. — Фашисты никогда не победят нас.

…Рано утром, подходя к сельсовету, Николай Васильевич на крыльце увидел парторга колхоза Василия Алексеевича. Тот, оказывается, ждал его.

— Вижу, вижу, друг, что не спал, — здороваясь, сказал Василий Алексеевич. — Не мог заснуть и я, — он тяжело вздохнул. — Думы одолели.

— Ну, когда собрание? На который час думаете назначить? — спросил парторга Николай Васильевич.

— Думаю, на пять вечера. Людей оповестим заранее, чтобы к этому времени закончить работу. А сейчас надо подготовиться к предстоящему собранию. За нужными людьми я уже послал деда Захара.

— Василий Алексеевич, необходимо пригласить представителя от комсомола и кое-кого из актива.

— Не беспокойтесь, Николай Васильевич, предусмотрено все, приглашается и комсомольский и даже пионерский актив. Есть у нас хлопчик Илько Витряк, — думаю, знаете такого? — наш активист, дадим и ему дело по силам.

Василий Алексеевич как-то светло улыбнулся.

— Еще будут бригадиры — дед Ефим и дед Стратон, две доярки. Мне кажется, и достаточно.

— Да, конечно, я с вами согласен.

Собрание состоялось ровно в пять часов. Парторг Василий Алексеевич доложил о положении на фронте. Николай Васильевич рассказал о плане эвакуации.

Тишина стояла полная. Лишь иногда слышались глубокие вздохи. Тяжело было людям бросать насиженные места, родные хаты, где все сделано своим трудом, все было таким близким, дорогим.

А на другой день утром каждый делал свое дело без суматохи, спокойно. Распоряжались скотом, хлебом и другим колхозным добром.

Гул канонады уже доносился до Малого Букрина. Немцы развивали наступление. Проходили отдельные части отступающей Красной Армии, обозы, повозки, пушки и серые от пыли солдаты.

Тревога росла, фронт приближался к Днепру. Черные стаи вражеских бомбардировщиков все чаще пролетали над Днепром. Слышались взрывы. Шли и ехали раненые и здоровые солдаты, угрюмые, молчаливые.

В облаках пыли проносились машины. Торопливо проходили женщины, дети, измученные, с серыми от горя лицами. Слышался беспрерывный скрип телег.

Немцы приближались к селу. Срочно были вызваны в Ржищев коммунисты и комсомольцы Малого Букрина. Решением райкома все они, за исключением товарищей, оставленных для подпольной работы в тылу врага, должны были присоединиться к отступающим частям Красной Армии.

В Малом Букрине для подпольной работы были оставлены Николай Васильевич и Василий Алексеевич.

Илько вскоре свыкся с новой обстановкой. Уже не привлекал его внимания гул вражеских самолетов в воздухе. Но на сердце мальчика легла непривычная тяжесть.

С тревогой и беспокойством всматривался Илько в лица родителей. Очень изменился за последнюю неделю Николай Васильевич. Осунулся, постарел, хотя прежнее спокойствие и выдержка не покидали его.

У матери, доброй и ласковой, прибавилось морщин, в больших карих глазах неизменно стояли печаль и грусть. Но, как всегда, она работала много, до поздней ночи.

Илько, чуткий, любящий сын, хорошо понимал причину этих перемен в родителях. Он стал особенно внимательным, ласковым и старался при случае помогать отцу и матери.

Крепко привязался Илько в эти тревожные дни и к Василию Алексеевичу. Парторг часто давал ему разные мелкие поручения, и Илько всегда аккуратно выполнял их. Мальчик был горд тем, что приносит посильную помощь близким, дорогим людям в эти дни.

Еще недавно он завидовал своим товарищам, которых направили сопровождать колхозный скот в глубь страны. Обижался, что ему не дают никакого задания, тогда как многие ребята, его сверстники, уже занимались делом.

Но как-то утром сторож сельсовета дед Захар постучался к ним в окно. Илько только что вымыл посуду, подмел пол, прибрал в комнате. Дома не было никого. Отец и мать чуть свет ушли куда-то.

— Ты дома, Илько? — крикнул дед Захар.

— Дома, дедусь, дома, — ответил Илько, открывая дверь.

— Василь тебя кличет. Да поскорее.

— Зараз иду, дедусь, — заторопился Илько, радуясь, что его зовет парторг.

Через несколько минут взволнованный Илько был у дверей парторга.

Илько не вошел, а вбежал… и растерялся. За большим письменным столом сидел Василий Алексеевич и рядом с ним в глубоком кресле его отец Николай Васильевич.

Присутствие отца неожиданно смутило мальчика.

— Илько, ты все обижаешься, Что я не даю тебе никаких заданий, — обратился Василий Алексеевич к нему. — Сегодня у меня есть для тебя серьезное поручение. Думаю, его можно доверить тебе. Вот этот пакет надо отнести в село Дудари и вручить лично секретарю парткома и ни в коем случае никому другому. На конверте он должен расписаться в получении бумаг. В дороге будь осторожен. Много разных людей может встретиться, а пакет секретный. Тебе это, конечно, понятно, — наставительно сказал Василий Алексеевич.

— Понятно все, — отрывисто сказал Илько. — Поручение будет выполнено точно.

— А как ты, Илько, будешь пробираться в Дудари? — спросил парторг. — Пойдешь пешком или верхом на лошади?

— Нет, нет, Василий Алексеевич, — возразил Илько, — на лошади теперь опасно, я пойду пешком. Если вдруг кого замечу, спрячусь, а лошадь только выдаст меня.

Николай Васильевич довольно улыбался, едущая дельные рассуждения сына. Улыбнулся и Василий Алексеевич, глядя на серьезного, деловитого мальчика.

— Ты, пожалуй, прав, Илько, — сказал парторг, протягивая ему пакет. — Делай так, как находишь правильным и безопасным.

Илько положил пакет в боковой карман пиджака и вышел.

Прежде чем идти в Дудари, Илько зашел домой и для предосторожности переоделся в старый, рваный костюм.

Витряк Илько — партизан-разведчик.

По дороге в Дудари происшествий никаких с ним не случилось. Поручение он выполнил точно, как ему было указано. На обратном пути Илько пошел через сад, называвшийся Мартыновкой. Шел не по дорожкам сада, а напрямик, через кусты.

Вдруг метрах в двадцати от опушки, выходящей в сторону Малого Букрина, Илько увидел высокого мужчину, скрывавшегося в густых зарослях сада. Это удивило Илька и показалось ему подозрительным.

«Взрослый, а меня, мальчика, испугался. Тут, видно, что-то неладно», — подумал он.

Скоро Илько заметил мальчика с узелком в руках, который осторожно пробирался между кустами в том же направлении, что и он, пугливо озираясь по сторонам. Илько пригнулся, чтобы его не заметили, немного подождал, дал мальчику пройти вперед и выйти из сада, с тем чтобы проследить, куда он направится.

Илько подумал о связи скрывавшегося в зарослях мужчины с этим мальчиком.

Мальчик с узелком шел на Малый Букрин. Илько вышел из сада и быстро догнал его.

Это был сын малобукринского подкулачника Романа Гердюка, осужденного на десять лет тюремного заключения за подрывную работу в колхозе и хищение колхозного добра.

Илько знал и семью Романа Гердюка, который давно сидел в тюрьме.

Когда Илько догнал мальчика, тот растерялся и виновато посмотрел на него.

— Кому это ты носил еду в Мартыновку и кто этот мужчина, что скрылся в кусты, как только вы меня заметили? — спросил Илько.

Ваня, так звали мальчика, замялся и, испуганно глядя на Илька маленькими, заблестевшими от слез глазами, ответил:

— Это тятя, я носил ему еду.

— Почему отец не дома? Почему он прячется в саду? Говори правду!

— Он был дома ночью. Боится, что его арестуют коммунисты, — дрожащим голосом начал Ваня. — Он живет в лесу и ждет, когда немцы зайдут в наше село. Тогда тятя и прийдет до дому.

— Ну, а теперь скажи, когда твой батько вернулся домой? — уже более спокойно произнес Илько.

— Да уже больше десяти дней он тут. Три ночи ночевал дома, а день в Мартыновке, — вытирая кулаком глаза, тихо ответил Ваня.

— А где же твой батько жил до сих пор? — спросил Илько.

— Здесь, в Донбассе, — уже с неохотой отвечал Ваня.

Когда вошли в село, Илько быстро направился к сельсовету.

В парткоме он застал одного Василия Алексеевича. Он сидел за кипой бумаг. Илько торжественно вручил парторгу конверт с отметкой о выполненном поручении.

Василий Алексеевич поблагодарил мальчика и расспросил, благополучно ли по дорогам. Илько смущенно посмотрел на него и в замешательстве остановился.

В это время открылась дверь и вошел Николай Васильевич.

— Ну как, Илько, все ли у тебя в порядке? — спросил отец.

— Молодчина, боевой он у вас, все выполнил хорошо, — за Илька ответил Василий Алексеевич.

Илько просиял от похвалы парторга.

Илько подробно рассказал о встрече в саду с Романом Гердюком и о разговоре с его сыном.

— Да, новость не особенно приятная, — сдвинув сурово брови, тихо сказал Василий Алексеевич. — Спасибо, Илько, за бдительность. Из тебя выйдет хороший разведчик.

— Да, новость неожиданная, — вздохнул Николай Васильевич. — Ну, иди, сынок, домой, отдохни. О Гердюке молчи. Кроме мамы, никому ни слова. Понятно? — Николай Васильевич ласково посмотрел на сына.

— Все понятно, батько, — ответил Илько и вышел.

— Вылазят гады из своих нор. Почуяли поживу, — со злобой сказал Василий Алексеевич.

— Да, этот враг опасен так же, как и фашистский зверь.

В этот день снарядили двадцать человек и под командой Василия Алексеевича в течение двух дней обыскали все кустики Мартыновки и прилегающие к саду балочки. Но безрезультатно. Романа Гердюка обнаружить нигде не удалось.

Прошло несколько дней — и фашистская армия вошла в Малый Букрин.

Вместе с врагами в село пришел и Роман Гердюк. Облеченный властью сельского старосты, он стал хозяйничать, чинить расправы над неповинными людьми.

С черных дел начал Роман Гердюк. Он назвал фашистам колхозных активистов, и на них началась настоящая охота. Кое-кому удалось скрыться, но многие попали в лапы к оккупантам. Не избежал горькой участи и Николай Васильевич Витряк. Перед самым приходом немцев он заколотил дом, укрыл жену и сына у верных людей, а сам хотел уйти из села и переждать тревожное время в безопасности. Но было уже поздно. Роман Гердюк прибыл в село с передовыми частями оккупантов и сразу бросился по следам патриотов.

У бывшего кулака и мироеда были свои старые счеты с односельчанами. Это они лишили его в свое время богатств, мешали ему жить за чужой счет и наконец водворили в тюрьму. Теперь пришла пора отомстить недругам. Все честные советские люди — его враги. И вот предатель Гердюк торопится наказать их. В руки бывшего кулака попадает и отец Илька, Николай Васильевич.

— Теперь сочтемся, сосед, — злорадно приговаривал Гердюк, когда Николая Васильевича вели конвойные. — Кончилась твоя власть.

— Собака! — ответил предателю Николай Васильевич. — Народ не простит тебе этого.

Сняв замки с хаты Витряка, староста разместил там немецкую комендатуру, а сам занял помещение сельсовета. Гитлеровская серо-зеленая саранча расползлась по селу. И начались грабежи, насилия и пьянство.

На другой день оккупанты принялись за установление «новых порядков». В центре села, возле школы, была сооружена виселица. На третий день с утра сюда насильно был согнан народ. И на глазах у всех были повешены двенадцать лучших граждан Малого Букрина.

Избитых, окровавленных, их приволокли на место казни. Люди с трудом держались на ногах. Они были связаны одной веревкой. Несмотря на побои, всяческие унижения, колхозники шли с гордо поднятыми головами, мужество до последней минуты не покинуло их.

Первым в шеренге арестованных стоял Николай Васильевич Витряк. Он выпрямился и, обратив свой взор к народу, молчаливо и скорбно стоявшему толпой, громко крикнул:

— Товарищи, крепитесь, будьте стойкими до конца и беспощадно боритесь с фашистской нечистью! Защищайте нашу родную землю, наших детей. Красная Армия скоро вернется! Да здравствует наш народ!

Немецкий офицер со всего размаха плетью ударил Николая Васильевича. С презрением и ненавистью взглянул Николай Васильевич в наглое лицо немца.

Он посмотрел и в притихшую толпу, стараясь отыскать в ней жену и сына, и, мысленно прощаясь с ними, что-то шептал. Расслышать его слов уже никто не мог.

Витряка повесили первым.

Спрятавшись в толпе, Мария Исаковна горько плакала. Ее заботливо поддерживал дед Стратон, а рядом, крепко вцепившись в ее руку и не отрывая глаз от любимого отца, стоял Илько.

Воспаленные глаза Марии Исаковны с отчаянием смотрели в лицо мужа, стараясь запечатлеть навеки дорогой, близкий образ.

Илько плакать не мог. Лютая злоба и ненависть к врагу душили его.

…Три дня висели трупы на площади. И каждый день Илько тайком пробирался сюда взглянуть на отца. А на четвертый день утром казненных не стало. Где их похоронили, никто не знал.

Осиротевший мальчик пошел искать могилу отца, оставив больную от горя мать. А в это время немцы уже искали Марию Исаковну по всему селу. К деду Стратону, где приютилась она с сыном, прибежала жена Василия Алексеевича и предупредила его об опасности. Мария Исаковна решила бежать к своей сестре в соседнее село Ромашки.

— Илько, сыночек мой, Илько, — беспомощно металась она по хате, зовя сына.

И, не дождавшись его, пошла одна.

Дед Стратон проводил Марию Исаковну огородами до края села, пообещав попозже переправить к ней сына. Убитая горем женщина попрощалась с дедом и пошла одна через луг, навстречу своей гибели. Здесь ждала ее смерть. В пути она наткнулась на мину и погибла.

Дед Стратон, единственный свидетель гибели несчастной женщины, взял Илька к себе. Мальчик остался один в целом свете. Все, чем он жил до сих пор, внезапно рухнуло. Огромное, непосильное горе взвалила жизнь на слабые плечи мальчика.

ВСТРЕЧА С ПАРТИЗАНАМИ

Это было в конце мая. Небольшой партизанский отряд во главе с молодым командиром Болатовым на утренней заре пришел в Мартыновку, что вблизи села Малый Букрин.

Здесь партизаны должны были встретиться с местными подпольщиками.

После непродолжительного отдыха партизаны к восходу солнца из глубины сада перебрались к окраине и укрылись в густом, невысоком колючем терновнике.

И здесь, у опушки, партизаны увидели мальчика. Он стоял, опираясь на толстую суковатую палку, и смотрел куда-то вдаль, в утреннюю степь.

В десяти шагах от него мирно щипали сочную траву три коровы.

— Товарищ командир, — обратился к Болатову один из партизан, — разрешите доставить пастушка.

— Пока нет надобности, — ответил командир и отдал распоряжение осмотреть, изучить места, прилегающие к саду, проверить, нет ли еще кого поблизости.

Партизаны отправились осматривать местность и вскоре вернулись.

— Не видно никого кругом: ни немцев, ни местных жителей, — сообщил молодой партизан Иван Чуляк.

Между тем пастушок, как бы пробужденный от сна, вздрогнул, поднял голову и нехотя, медленно направился прямо к партизанам. Он перешагнул неширокий ров — границу сада, пробрался через колючие кусты терновника и скоро оказался в саду, в трех шагах от партизан.

Партизаны сквозь кусты с любопытством наблюдали за ним. Мальчик остановился, посмотрел вокруг и тяжело, не по-детски, вздохнул.

Чтобы обратить внимание мальчугана и не испугать его внезапным появлением, командир отряда осторожно шевельнул веткой куста, за которым лежали партизаны.

Мальчик заметил движение, насторожился, а после минутного раздумья направился к кустам.

Ни удивления, ни испуга от неожиданной встречи в лесу с незнакомыми ему людьми на его лице не было. Как будто он встретился с близкими друзьями.

Мальчик был невысокого роста, но крепок сложением. Темно-русые волосы густой непокорной прядью падали на высокий спокойный лоб, из-под густых бровей пытливо смотрели карие большие глаза с длинными ресницами.

Одет он был в поношенный коричневый костюм, под пиджаком виднелась темная ситцевая рубашка. Ноги босые, черная фуражка сдвинута на затылок.

Мятый, потрепанный костюм указывал на то, что его хозяин давно не расставался с ним.

— Партизаны?! — не то вопросительно, не то утвердительно полушепотом произнес мальчик.

— Да, партизаны, — ответил командир.

Лицо мальчугана засветилось радостью, вспыхнули глаза, и он обратился к командиру:

— Вы командир?

— Да, я, — ответил Болатов, слегка улыбаясь.

— Я хочу тоже быть партизаном. Примите меня в отряд, — детские глаза с надеждой глядели на командира. — Стрелять я умею, и оружие у меня есть. Здесь недалеко, в балочке, запрятаны винтовки и патроны…

— А кто же за тобой винтовку будет носить? У нас некому, — шутливо заметил партизан Василий Бутченко.

Мальчик серьезно посмотрел на партизана и спокойно ответил:

— С винтовкой мне тяжело, это правильно. Но у меня есть обрез, а с ним я обращаться умею.

— Ты пробовал из него стрелять?

— Стрелял, и не один раз.

— И немцы не отняли его у тебя? — с любопытством спросил один из партизан.

— Фашисты? — удивился мальчуган. — Им, гадам, никогда не узнать, что у нас есть оружие! Мы прячем винтовки и патроны в балочке, вот здесь за садом, — и он хитро улыбнулся. — А учиться стрелять мы ходим далеко, туда, к селу Дудари. Там есть глубокий ярок — наше стрельбище.

— Чье это «наше»? — спросил Болатов.

— У меня есть хороший друг Михайло Гриценко. Мы с ним вдвоем обезоруживаем полицаев, а винтовки прячем, храним для партизан.

— А для чего вам понадобилось стрелять? — лукаво улыбнулся Иван Чуляк.

— А как же иначе воевать с проклятыми? — с укором ответил мальчик. — Как идти в партизаны, если не умеешь стрелять? Кто же нас зачислит в отряд?

— Как же вы ухитряетесь обезоруживать немцев и полицаев? А ну, расскажи, послушаем, — сказал командир, опускаясь на траву.

— Я буду рассказывать все и долго, — предупредил мальчик. — У вас есть время слушать?

Болатов молча кивнул и усадил его рядом с собой. Партизаны расположились вокруг.

— Немцы с полицаями почти каждый вечер устраивают пьянки и пьют, гады поганые, пока не свалятся. А тогда не только винтовки бери, но и их самих за ноги можно вынести… Вот мы с Михайлой в такие ночи и дежурим у дома; он с одной стороны, а я с другой, — начал свой рассказ спокойно, как взрослый, храбрый мальчуган. — И когда у немцев станет тихо, я или Михайло идем узнать, все ли уснули. А делаем мы это так: стукнем в окно или откроем и закроем дверь. Если кто-нибудь выйдет, мы прикинемся бездомными и спрашиваем, где можно переночевать.

А если в хате тихо, никто не шевелится, не подходит к окнам и дверям, то мы смело идем в хату, берем по одной винтовке и патроны и расходимся в разные стороны. Сходимся за селом и уже вместе направляемся вот к этой балочке, зарываем все и уходим уже не в то село, где мы забрали винтовки, а в другое.

— И сколько таких операций проделали вы?

— Три. А сам Михайло ходил один раз. Я тогда лежал больной.

— И каждый раз без всяких оказий?

— Конечно, — с гордостью ответил мальчик, — Мы понимаем, что нужно быть осторожными, — и озорными, умными глазами обвел сидящих партизан.

С большим интересом все слушали серьезные рассуждения пастушка.

— Вот я из села Малый Букрин, а Михайло — из Большого Букрина, — продолжал рассказчик, — и когда мы захватим винтовки у фашистов в Малом Букрине, тогда на ночлег идем в Большой Букрин, а если в Большом Букрине — уходим в Малый Букрин…

Партизаны искренне восхищались маленьким смельчаком. Велика и сильна наша Родина. Даже дети, ее маленькие сыны, вступают в схватку с врагом. Разве можно победить таких людей?

— Товарищ командир, я очень прошу вас принять меня и Мишу в отряд, — мальчик умоляющими глазами смотрел на Болатова. — Мы знаем все тропки, все дорожки по обоим берегам Днепра, все лески и сады на много километров вокруг. Мы знаем, в каком селе сколько стоит фашистов и сколько где полицаев. Мы будем разведчиками, поможем вам, — и снова темные глаза с надеждой смотрели на командира.

— Все это хорошо, мой герой, — ответил Болатов. — Но ты должен знать, что в партизанский отряд принимают лишь проверенных людей, таких, которые своей работой в тылу немцев доказали преданность Родине. Из твоих слов мы видим, что вы с Мишей кое-что сделали, но верно ли это? Говорить можно многое, а мы словам не верим, — Болатов внимательно глядел на мальчугана. — Мы даже не знаем, как тебя зовут и кто ты такой…

Лицо мальчика слегка побледнело, тень грусти мелькнула в глазах, он печально опустил голову.

— Я вам все расскажу о себе, — тихо ответил он. — Меня зовут Илько Витряк. Мне пятнадцать лет. Отец мой — коммунист. Когда в наше село Малый Букрин вступили фашисты, отца повесили, и вместе с ним еще одиннадцать человек. А мать, спасаясь от фашистов, подорвалась на мине.

Илько подробно рассказал о приходе фашистов в Малый Букрин и об их зверской расправе с советскими людьми. Рассказывая о своем большом горе, он полными слез глазами смотрел на партизан и чувствовал, что горе его — это горе всех сидящих здесь.

Партизаны поняли, что тяжелые воспоминания разбередили незажившие раны мальчика, и каждый из них хотел его успокоить.

Илько продолжал:

— И я решил мстить проклятым фашистам за отца, за все, что они сделали не только мне одному. Как это сделать, я не знал. Я был один, и я все-таки еще маленький. Хорошо, что из Киева с большим трудом добралась до Малого Букрина моя сестра Ганна. Она училась в Киеве в пединституте. Маме не пришлось увидеть Ганну, а она так ждала ее приезда. Как плакала моя сестра, узнав о гибели отца и матери! Весь день она ничего не говорила. Только к вечеру пришла в себя.

— Илько, слезами ничего не исправишь, — сказала она потом. — Надо действовать, надо мстить за наших родных.

— Ганна показалась мне тогда сильной и смелой.

Она сказала мне, что отец был не один, что кроме тех одиннадцати погибших должны быть еще люди, оставленные партией для работы в подполье. Их надо найти. Они укажут, как нужно бороться.

Ганна говорила еще, что нужно установить связь с партизанами, которые, как она слышала, находятся в Понятовских и Хоцких лесах. Я готов был сейчас же бежать по селу, обойти все хаты, спрашивать у поселян, кто из них подпольщик.

Я упрашивал сестру не откладывать на завтра, идти сейчас же в Понятовский или Хоцкий лес к партизанам.

Но сестра понимала, что нужно быть осторожными. Я это тоже понял потом.

— Илько, не нужно спешить, мы только повредим себе, — уговаривала меня сестра.

— Но неожиданно новая беда свалилась на нас, — продолжал Илько, печально глядя на командира. — Немцы целой ватагой шныряли по селу, забирали молодежь и отправляли в Германию. Среди ночи схватили Ганну и угнали. Больше я ее не видел.

Подпольщиков в селе я не нашел и собрался в лес к партизанам. Взял кусок хлеба, бутылку с водой, забрал школьную сумку и, помня слова сестры об осторожности, провел ночь в сарае. Решил на рассвете выйти из села. Я боялся уснуть, и когда наступила кругом тишина, а до рассвета было еще далеко, я пустился в дорогу.

Шел долго без дороги, чтобы не встретиться ни с кем. На душе весело, легко. Еще день, другой — и я встречусь с партизанами. Я не чувствовал ни усталости, ни голода.

Илько на минуту остановился, посмотрел на партизан, видимо желая узнать впечатление от своего рассказа.

Командир отряда одобрительно кивнул головой, и мальчик продолжал:

— На другой день к вечеру я наконец подошел к Понятовскому лесу. Лес стоял огромный, молчаливый, без конца и края. Вокруг было тихо-тихо. Мне было страшно войти в лес. Вдруг за мной следят, — думал я. — И я могу навести врагов на след. Нет, к партизанам надо идти только глубокой ночью.

Мне казалось, что наступившему дню не будет конца — так медленно тянулось время.

Илько ненадолго замолчал. Партизаны ждали.

— Наконец стемнело, — продолжал мальчик свой волнующий рассказ. — Мне стало как-то не по себе.

— И не страшно тебе было одному вблизи леса, в степи, темной ночью? — спросили его.

— Страшно? — Илько улыбнулся. — Нет, страшно мне не было. Я надеялся, что в лесу встречу своих людей, с которыми вместе буду мстить за родных. И я ждал этой встречи. Мне казалось, что как только я войду в лес, — Илько застенчиво улыбнулся, — так увижу вооруженного партизана и он поведет меня в отряд. Я не боялся ничего.

Вот я вошел в лес, в густую чащу — никого. Я тихонько кашлял, свистел — ответа нет. Только сушняк трещал под ногами.

Несколько раз снова выходил на опушку, опять входил в лес. Усталый, прилег под дуб и уснул. Разбудил меня сильный холод. Лучи солнца чуть-чуть пробивались между деревьями. От них все равно не было тепла, и я побежал из лесу в степь.

Недалеко виднелись крыши хутора Луковица. Оказалось, много километров я прошел за эту ночь. Мне хотелось есть, хлеб у меня весь кончился, и я пришел в селение. Нужно было добыть хоть кусочек хлеба, а потом уже идти опять в лес. Я был уверен, что найду партизан.

Смело вошел в хутор. По широким улицам его расхаживали фашисты, ездили мотоциклы и грузовые машины. Я постучался в крайнюю хату. Никто не ответил. Я вошел. На полу валялось какое-то тряпье.

— Эй, кто есть в хате? — громко крикнул я.

На мой голос скрипнула дверь за большой русской печкой и вышел старик с длинными седыми волосами и бородой.

— Что тебе надо, хлопче? — спросил старик.

Я поздоровался с ним, и хмурое лицо деда посветлело. Он усадил меня на скамейку и стал подбирать с полу тряпки.

— Видишь, что натворили идолы окаянные, — печально сказал старик. — Все забрали, ничего не оставили в хате.

И дед заплакал.

Я рассказал старику, что моих родителей убили фашисты, сестру угнали в Германию, а я хожу из одного села в другое.

Уходя, попросил у старика хлеба, так как был очень голоден. Попытался было узнать, много ли хуторян ушло к партизанам, но старик подозрительно посмотрел на меня и не ответил. Он молча поднялся и пошел в боковую комнату, откуда вынес большую краюху хлеба и протянул мне.

На улице я увидел, как фашисты из одной хаты выносили подушки, одеяла и бросали в машину. Грабили хуторян. Я вернулся во двор старика, через огороды вышел в степь и направился к Григоровке.

Там была переправа через Днепр, а за Днепром — Хоцкий лес.

Я устал, шел тихо-тихо, жадно ел хлеб. К вечеру был в Григоровке. В селе фашисты. Жителей на улицах не видно.

Я пошел прямо к переправе. Фашистские солдаты суетились на улицах и не обращали на меня внимания.

Добрался до реки. Здесь особенно много фрицев. Галдеж такой, что не слышно ничего. Я хотел переправиться на другой берег, но один из фрицев схватил меня за руку и отшвырнул назад. За ним другой толкнул меня в спину. Я понял, что здесь мне не удастся перейти реку.

Как быть? Я вспомнил, что есть еще переправы: одна недалеко от Переяславской пристани, а другая — у села Бучак. Решил идти к селу Бучак, оно ближе к Хоцкому лесу.

Переправа у села Бучак охраняется только двумя патрулями, но днем пройти трудно. Только ночью можно попытаться пробраться на другой берег.

Целую ночь продежурил вблизи переправы. Караулы сменялись часто, и проскочить незаметно мне не удалось. Я уже не знал, что делать. Помочь мне никто не мог. Я голодал. К партизанам решил пробраться во что бы то ни стало.

Вечером я шел по переулку и увидел в бурьяне худую, голодную собаку, у брюха которой копошились четыре щенка.

Я присел возле собаки на корточки, оттянул одного щенка от брюха матери. Он заскулил. Собака подняла голову, посмотрела на меня без всякой злости и снова положила голову на землю. Я оттянул и другого щенка. Потом осторожно положил их в свою школьную сумку и быстро пошел к переправе. Щенята умолкли. Я прикрыл сумку полой пиджака, чтобы согреть бедных маленьких животных, и сам лег с ними в бурьяне у овражка, ожидая наступления ночи.

Когда стемнело, я стал наблюдать за караулом. Ходят два немца взад и вперед у переправы, переговариваются. От Днепра дует свежий ветерок, и чуть слышно шумит бурьян. Лежу тихо. Под шум ветра ползком приблизился шагов на десять к переправе. Затем оторвал от подола своей нижней рубашки длинный лоскут, привязал щенят за задние ноги одного к другому, оставил их, а сам отполз немного и замер. Прислушиваюсь — щенята молчат.

Я не шевелюсь. Время идет, а щенят не слышно. Неужели, проклятые, заснули? Такая досада и злость взяли меня. Что делать? Вдруг доносится слабый звук.

Я прислушался. Фрицы тоже насторожились. Через минуту ясно послышался тонкий жалобный визг, похожий на плач грудного ребенка.

Фрицы остановились, стали прислушиваться. Один из них что-то тихо сказал другому и, осторожно шагая, направился к щенятам, держа автомат на изготовку. Он шел медленно, а щенята визжали, захлебываясь, на все лады. Но мне от этого было не легче, так как один фриц не отходил от переправы. Затея моя не удалась. А я так надеялся, что оба они обязательно заинтересуются визгом, подойдут поближе к щенятам, а я в это время проскочу на переправу.

Усталый, почти больной, я направился в свое село Малый Букрин.

— А зачем ты связал вместе щенят? — задал вопрос командир отряда, заинтересованный выдумкой мальчугана.

— А чтоб не расползлись далеко в стороны. И продолжал:

— По дороге в Малый Букрин я расспрашивал людей о других переправах через Днепр, а одновременно узнавал о продвижении фашистов, наблюдал их силы.

Вдруг Илько нахмурился и сердито сказал:

— Вот вы улыбаетесь надо мной, думаете: что понимает мальчишка? И зачем ему знать, куда продвигаются фашисты и что за силы у них? А я это узнавал для того, чтобы при встрече с партизанами все им рассказать. Потому что знал: все равно встречу их. А все, что я узнаю о фашистах, будет нужно партизанам.

Илько ненадолго замолчал, будто перебирал в памяти события этих длинных горестных дней. Партизаны не прерывали его дум, и, глядя на него, каждый из них уже знал, что этот осиротевший мальчик стал для всех родным и войдет своим в партизанскую боевую семью.

Илько заговорил после молчания:

— А в феврале я встретился с Михаилом, подружился с ним.

— А ну, давай, представляй нам и своего друга, — сказал командир.

Илько улыбнулся.

— Я рассказал вам и о Мише, это мой настоящий друг.

Однажды я встретил на улице старую женщину и мальчика. Чужие, не малобукринские. Одеты они были не по-зимнему и дрожали от холода.

— Здоров будь, хлопче, — сказала старушка.

— Здравствуйте, бабушка, — отвечаю ей, а сам поглядываю на паренька.

Он немного выше меня, лицо худое, смуглое.

— Не скажешь ли, хлопче, у кого здесь из ваших есть ручная мельница? — спросила меня бабушка.

— Скажу, — ответил я, — пойдемте, я вас проведу туда, — и мы втроем пошли к Екатерине Гордиенко, у которой была ручная мельница.

Старуха шла медленно, опираясь на мальчика, он заботливо поддерживал ее.

— Вот уже три месяца мы едим жареное и вареное зерно, сынок. Старик мой совсем оплошал, — зубов нет, да и я еле-еле ноги таскаю, и сиротка наш вот тоже соскучился по хлебу. Немцы эти проклятые все поразорили, только то и осталось, что успели припрятать. У нас в Большом Букрине негде и горсточку зерна перетереть. Вот мы и приплелись с Михайлой к вам, — по дороге жаловалась старушка.

На ручной мельнице мы с Мишей быстро пропустили несколько килограммов пшеницы, что они принесли. За работой переговорили о многом и сразу стали друзьями, как будто и росли и жили всегда вместе.

Михаил мне рассказал о себе. Он воспитывался в переяславском детском доме. Остался круглым сиротой, когда ему было четыре года. Перед оккупацией детдом должен был эвакуироваться. Все дети вместе с воспитателями, всего сорок семь человек, прибыли на переяславскую пристань. Во время посадки на пароход налетели фашистские самолеты и обстреляли из пулеметов детей и взрослых. Пароход разбили. Сорок пять человек погибли в Днепре. Остались в живых только Михаил и одна воспитательница.

Вспомнив, что в Большом Букрине, где он родился, у него должны быть дальние родственники по матери — двоюродные бабушка и дедушка, Миша с воспитательницей направились к ним.

Дедушка и бабушка оказались живы. Они с радостью встретили и приняли Михаила и его воспитательницу, но через несколько дней пришли немцы и воспитательницу угнали в Германию. Михаил остался у стариков. Ему теперь шестнадцать лет.

— Со дня нашего знакомства мы с Мишей не расставались, — проговорил Илько и внимательно посмотрел на командира. — Есть у меня еще друг, только взрослый. Это наш учитель Витряк Михаил Тимофеевич. Он родом из Большого Букрина, и фамилия у нас одна. Работал где-то под Киевом. Эвакуироваться не успел, и пришлось ему пробираться в родное село, где он скрывается теперь от фашистов.

— Много, однако, у тебя друзей, — командир, как показалось Ильку, недоверчиво поглядел на него и добавил: — Не сочиняешь ли ты нам, хлопец? Очень уж складно у тебя выходит.

— Что вы, товарищ командир, — испугался Илько. — Я говорю правду. Михаил Тимофеевич и научил нас, как досаждать немцам. Мы прокалывали и разрезали колесные шины и камеры у немецких машин, распространяли по селам листовки, которые подбирали в поле после наших самолетов. Собирали оружие, узнавали в ближайших селах и хуторах, какие немецкие гарнизоны там стоят, где есть тайные переправы…

— Ладно, верим, — улыбнулся Болатов. — Продолжай! Время у нас еще есть. Послушаем тебя, пока разведка вернется. Хороший ты, видно, хлопец. Не мешает нам познакомиться и с тобой, и с Мишей, и с Михаилом Тимофеевичем.

— И мы будем рады! — оживился Илько. — Михаил Тимофеевич рассказывал нам, что партизаны находятся в Понятовском и Хоцком лесах и там ведут большую работу. Он давно хочет связаться с ними, да вот все случая подходящего не было.

— Плохо искал твой Михаил Тимофеевич, — заметил кто-то из партизан и улыбнулся, чтобы ободрить смутившегося было Илька.

— Мы, кажется, скорее его найдем.

— Правда ваша. Ах, как это удачно получилось! — Илько даже вскочил. — Я встретился с вами, когда совсем не ожидал этого. А Миша и Михаил Тимофеевич, они не поверят сразу такому неожиданному счастью. Мы ведь не просто так скот пасем! — Илько подмигнул. — Я стал пастухом у себя в Малом Букрине, а Миша — в Большом Букрине. Мы пасем скот между двух сел и наблюдаем за дорогами и селами, советуемся, что предпринять на ночь. Сегодня я должен перепрятать оружие, что мы добыли позапрошлой ночью. Потому и коров пригнал сюда, к Мартыновке. Нам показалось, что оружие плохо укрыто. Нет, нет, я даже сам не верю такому счастью, — радостно повторял Илько. — Как это хорошо, что я встретил вас!

Но вдруг в голосе его послышалась тревога. Он на минуту замешкался, а потом подвинулся к командиру и взял его за руку.

— Вы нас возьмете к себе в отряд? Всех: меня, Мишу и Михаила Тимофеевича? — Илько крепко держал руку командира. — Я рассказал вам правду. Мы с Михаилом будем хорошими разведчиками, да и Михаил Тимофеевич вам поможет. Возьмете? Да?

Командир серьезно сказал:

— Ты что же это — просился вначале сам в отряд, потом просил за Михаила, а теперь просишь еще и за Михаила Тимофеевича. А как ты думаешь, может партизан сразу поверить на слово? Мы ведь тоже соблюдаем осторожность, — и в упор посмотрел на Илька.

Мальчик выдержал взгляд. В чистых, правдивых его глазах стоял упрек. Он чуть сдвинул тонкие брови, нервным движением тряхнул головой.

— Значит, вы мне не верите? — резко сказал он. — Не верите тому, что я вам рассказывал?

Все молчали.

— Ну хорошо, товарищ командир, — обиженный Илько низко опустил голову. — Чтобы вы мне поверили, я принесу сюда из балочки винтовку и патроны. Вы разрешите мне пойти?

— Видишь ли, Илько, партизанский обычай таков: кто случайно попадает к нам из местного населения, может уйти только ночью, — ответил командир отряда.

— Тогда пусть со мной пойдет кто-нибудь из партизан. Здесь недалеко. Вы увидите, что у нас там целый склад оружия и патронов.

— Нет, мой дружок, — улыбаясь, сказал командир отряда, — партизана я с тобой не пошлю, — и переглянулся с комиссаром отряда Николаем Михайловичем Поповым.

Командир понял, что тот согласен отпустить Илька за оружием.

— Так вот, Илько, — продолжал командир отряда, — в доказательство того, что мы с полным доверием отнеслись к твоему рассказу, мы нарушаем твердое партизанское правило и разрешаем тебе пойти за оружием! Но помни, Илько: осторожность прежде всего.

Лицо мальчугана посветлело и, сделав под козырек, он быстро побежал по опушке сада.

Когда Илько скрылся за деревьями, один партизан последовал за ним. Примерно через полчаса партизан возвратился и доложил, что мальчик идет обратно, но без оружия. Идет с поникшей головой.

Партизаны подумали, что оружие кем-то обнаружено и унесено. Если бы Илько обманул, то он не стал бы возвращаться, подумали все. Однако, не успев сделать окончательных выводов, партизаны увидели издали Илька, который весело улыбался им.

Когда он приблизился, все заметили, что за ним тянутся две винтовки, привязанные веревочками за голые ноги. За пазухой у пастушка оказались пачки патронов.

Партизаны удивились такому способу доставки оружия.

— Товарищ командир, вы сказали — осторожность прежде всего. Поэтому я так и поступил. По дороге в балочке я заметил работающих женщин. Чтобы они ничего не видели, я привязал винтовки к ногам. Пиджак засунул в брюки, и место для патронов было готово. Трава везде высокая, и винтовки волочились за мной совсем незаметно. Руки у меня остались свободными.

Партизаны были поражены находчивостью маленького пастушка.

— Молодец, Илько! — мальчик вспыхнул от похвалы. — Мы примем тебя в отряд. А потом поговорим о твоих друзьях, — сказал командир. — Через три дня, когда стемнеет, вы должны прийти к Понятовскому лесу выше хутора Луковица. Возле большого дуба у опушки леса вас встретят наши люди.

— Мы обязательно придем. Спасибо!

— Ну, а теперь иди, — сказал командир, — тебе пора гнать коров. О встрече с нами — молчок. Партизаны болтунов не любят.

…Илько долго стоял у тернового куста и смотрел вслед своим новым друзьям до тех пор, пока они не скрылись в гуще сада. Сердце его часто колотилось от радости.

ПОПОЛНЕНИЕ

В тот памятный вечер, когда Илько распрощался с партизанами, ему казалось, что счастливее его нет никого на свете.

— Я партизан! Теперь я отомщу по-настоящему за отца и мать, — разговаривал сам с собой Илько, подгоняя лениво идущих коров.

Мальчику не терпелось быстрее добраться до Большого Букрина и сообщить друзьям о встрече с партизанами.

А коровы, как нарочно, шли медленно-медленно. Илько стегал их кнутом, кричал на них, а они равнодушно плелись еле-еле.

— Ах вы, бесчувственные, шагайте быстрее, — злился Илько. — Мне некогда возиться с вами. Ну-ну, не оглядывайтесь, а то я и до утра не дойду с такими лентяями.

Илько то кричал на свое небольшое стадо, то ласково уговаривал животных и радостно смеялся. Он знал, что сегодня нашел настоящих друзей. После тяжелых дней, полных большого горя, он впервые чувствовал себя счастливым. Исполнилась его заветная мечта — попасть к партизанам. Теперь он будет мстить врагам, бороться с ними с оружием в руках, беспощадно и жестоко.

Мысли переполняли его детскую голову. Вспомнилось прошлое, счастливые, светлые, ничем не омраченные дни: учеба в школе, работа в пионерлагере, в колхозе, в клубе.

Илько вошел в село. Дед Стратон поджидал его дома. От ужина мальчик отказался, быстро собрал свои пожитки и, уходя, ласково сказал деду:

— Меня скоро не ждите, дедусь дорогой. Я ухожу по важному, большому делу, — и бегом выскочил из хаты.

— Да ты куда, родимый? — крикнул ему вдогонку дед, но Илько уже не слышал его вопроса и мчался по дороге в Большой Букрин.

Дед Стратон с грустью посмотрел ему вслед, смахнул непрошеную слезу.

— Точь-в-точь отец в молодости. Такой же горячий, — вздохнул старик и поплелся в хату.

А Илько тем временем шагал к своим друзьям. Он уже задыхался от быстрой ходьбы, но шага не убавлял.

«Миша мне сразу поверит, а вот Михаил Тимофеевич будет размышлять», — думал Илько.

«Сперва зайду к Мише, — решил Илько, — а потом уже вместе мы пойдем к Михаилу Тимофеевичу. Вот-то они не ожидают, что я им столько новостей принесу».

Михаила дома не оказалось, и Илько побежал к Михаилу Тимофеевичу, где он и нашел их обоих. Друзья ждали его прихода.

Слабо мерцая, тусклый свет коптилки падал на склоненные над столом головы Миши и Михаила Тимофеевича.

Илько вошел возбужденный, веселый, с улыбкой на лице. Поздоровался и, даже не отдышавшись как следует, стал рассказывать о встрече с партизанами.

Друзья замерли. И с каждым словом мальчика разглаживались суровые складки на лице Михаила Тимофеевича и озарялись радостной улыбкой глаза Миши.

— Вот и все. Значит, в пятницу вечером мы должны быть в указанном месте, — закончил Илько.

— В пятницу вечером мы должны быть там? — повторил Михаил. — Какой же ты молодчина! Вот ты уже настоящий разведчик. Нашел все-таки партизан!

А Михаил Тимофеевич, нервно барабаня пальцами по столу, задумчиво сказал:

— Это замечательно, ребята, что так получилось, но партизаны нас спросят, что мы делали все это время. Что мы им ответим?

— Я рассказал им все, что мы делали здесь, — ответил Илько.

— Мало, очень мало мы сделали с вами, ребята. Этого недостаточно. Можно было бы сделать больше.

— В отряде мы скажем, что сделали не так много, а партизаны дадут нам задание, и мы его выполним. Все сделаем, что скажут, — прибавил Михаил.

— Ну хорошо, ребята, будем партизанами, тогда покажем врагу, на что способны! — Михаил Тимофеевич ласково притянул к себе ребят.

— А что нам нужно взять с собой в отряд? — спросил Михаил.

— Ну конечно, оружие, патроны, одежду, обувь, ваши разведочные костюмы, «оборвыши», как вы их называете, — ответил Михаил Тимофеевич. И продолжал:

— А вы знаете, какая у меня сейчас явилась мысль? Нам следует, прежде чем идти к партизанам, сдать экзамен на звание партизана!

— Какой же нам сдавать экзамен? — удивленные, в один голос спросили Илько и Михаил.

— А вот какой. У нас есть две гранаты. Эти гранаты надо использовать в таком месте, где они принесут больше ущерба врагу, — ответил Михаил Тимофеевич. — Вот это и будет наш экзамен на звание партизана. Мы с честью должны сдать его.

— Такой-то экзамен мы сдадим. Здесь ничего нет трудного, — уверенно сказал Илько.

— Нет, Илько, все не так легко, как кажется. Нужно, во-первых, уничтожить побольше врагов, во-вторых, не нанести никакого вреда своим людям и, в-третьих, не понести потерь.

Он посмотрел на притихших ребят и продолжал:

— Теперь подумайте, ребята, какой объект выбрать нам для этой цели.

Илько и Миша задумались на минуту.

— Михаил Тимофеевич! — вскочив с места, крикнул Илько. — Взорвем наш дом… Там комендатура, и каждый вечер там пьянствует все сельское «начальство» вместе с немчурой. Я хочу уничтожить наш дом, чтобы трудом моих родителей враги не пользовались больше.

Слова мальчика прозвучали гневно. В самом деле, перед ним мелькнули счастливые дни в родном доме, а теперь там хозяйничают немцы и полицаи, враги.

— Это ты правильно придумал, — сказал Михаил Тимофеевич. — Объект подходящий, но времени у нас очень мало. Сумеем ли мы это сделать?

— Давайте посоветуемся, как все лучше устроить, — предложил Михаил.

— У меня возникает, примерно, такой план, — продолжал Михаил Тимофеевич. — Завтра среда, до пятницы надо все сделать. Ты, Илько, и ты, Миша, этой ночью перенесете оружие и патроны за село Трахтемиров и спрячете все в кустарнике, что против леса. С этим вы управитесь, примерно, до трех-четырех часов дня. А я буду готовить одежду и продукты на дорогу. В среду вечером вы возвратитесь в Малый Букрин и будете ждать меня в саду у деда Стратона.

Михаил Тимофеевич взглянул на ребят. Илько и Михаил внимательно слушали его.

— Я приду туда с гранатами. Совершим нападение часов в одиннадцать-двенадцать ночи. После операции уйдем в Большой Букрин. Там захватим одежду и направимся дальше на Трахтемиров. Будем идти всю ночь до рассвета. Это будет четверг. В степи отдохнем и пойдем дальше. Думаю, что к вечеру в пятницу будем на месте. Если непредвиденные обстоятельства не помешают нам, то в пятницу мы — партизаны… Ну как, согласны с таким планом?

— Согласны, конечно! — дружно ответили мальчики.

— А помешать нам никто не сможет. До сих пор мы не проваливались! — сказал Михаил.

— Значит, решено. Время распределено. Медлить нельзя, — заторопился Михаил Тимофеевич. — Сейчас подкрепимся, отдохнем — и в путь-дорогу.

Илько и Миша выполнили задание вовремя. Оружие было перенесено за село Трахтемиров, ближе к Понятовскому лесу, и к четырем часам дня в среду они были в Малом Букрине.

Илько не узнал родного села. Еще вчера, казалось, он не замечал того, что стало с селом за эти недолгие месяцы хозяйничания немцев, а сегодня, когда он должен был уйти из этого села, может быть, навсегда, когда он решил взорвать дом, где родился, вырос, где жили его отец и мать, где протекли светлые детские годы, — оно показалось ему чужим.

Многие дворы опустели, всегда прежде веселое село затихло. Не слышно лая собак, пения петухов.

Не видно ни одного живого существа. И это в четыре часа ясного, солнечного майского дня. Жуткая, непривычная пустота и пугающая тишина. А ведь совсем еще недавно беленькие, светлые хаты весело выглядывали из-за низеньких дощатых заборов. Перед каждой хатой — цветы, красные, желтые, бордовые, белые, синие. В густых вишневых садах ни днем ни ночью не умолкал звонкий птичий хор. А теперь и птиц-то не слышно.

Веселая, пестрая детвора, всегда шумная, счастливая, заполняла улицы от зари до ночи.

А теперь! Илько сжал кулаки…

Долго стоял мальчик на одном месте, печально глядя на грустную картину запустения родного села. Много мыслей пронеслось в голове мальчика, но когда он подумал о том, что через несколько дней будет вместе с партизанами, что сможет мстить врагам и поможет очистить поруганную землю и освободить ее, — он вдруг улыбнулся своей прежней улыбкой, как будто уже шагал по освобожденной земле.

— Ты чему радуешься, Илько? — спросил Михаил.

— Я? — Илько вопросительно взглянул на Михаила. — Просто подумал о новой нашей жизни, скоро все переменится.

Занятые разговором, делясь мыслями, строя планы, Илько и Михаил незаметно дошли до хаты деда Стратона. В саду их ждал Михаил Тимофеевич.

— Ну как, все в порядке, ребята? — взволнованно спросил он. — Без происшествий обошлось?

— Все хорошо! — весело ответил Илько.

— Я тоже достал необходимое — одежду, харчи. Все связано, в дорогу готово.

— Теперь остается дождаться ночи, и как только эти гады разгуляются, метнем гранаты — и в путь-дороженьку, — сказал Илько.

— Метнем-то метнем, а вот как их метать, никто из нас не знает. К моему стыду, мне никогда еще не приходилось иметь с ними дело, — с грустью сказал Михаил Тимофеевич.

— Вот так партизаны! — развел руками Михаил. — Ни один гранаты не знает!

— Придумал! — радостно воскликнул Илько. — Мы замотаем гранаты в пучки соломы, одну положим в один угол крыши, другую в другой. Подожжем — и гайда! Крыша у нас соломенная, а от огня ведь они взорвутся.

— Да, это единственный выход, — довольный находчивостью Илька, произнес Михаил Тимофеевич. — Но этим наша операция осложняется. Придется дождаться глубокой ночи, когда все перепьются и заснут. Иначе нельзя.

— Ну, что же, подождем ночи, — сказал Илько и, вспомнив те дни, когда комсомольцы проходили военное обучение, пожалел, что не успел узнать, как обращаться с гранатами, а увлекался только стрельбой.

Глубокой ночью три патриота разными переулками крадучись шли к комендатуре. Одна граната была у Илька, другая у Михаила. Им, мальчишкам, легче проскользнуть незаметными и удобнее вскарабкаться на крышу. Вскоре Илько и Михаил были у изгороди комендатуры. Затаив дыхание, они прислушались. Пьяные возгласы, смех, галдеж резали слух. Пьянка была в самом разгаре.

Ждать пришлось долго. Ребята не сводили глаз с окон и дверей комендатуры. Положить и зажечь гранаты сейчас было рискованно. Нужно ждать, пока враги уснут.

И вот, примерно, в час ночи, открылась дверь, показался староста Роман Гердюк с двумя полицаями. Пошатываясь, они скрылись в темноте.

Илько от досады заскрипел зубами: злейший враг ушел из рук. Но приходилось мириться и с этим. В комендатуре оставались комендант — немецкий офицер, его помощник-немец, начальник полиции — немецкий холуй из местных, и караульный — тоже местный.

Наконец пьяные крики утихли.

Ребята осторожно, как кошки, забрались на чердак. Замотав гранаты в солому и положив их по углам, они подожгли крышу. Тут же проворно спустились на землю и, прячась за изгородь, поспешили к Михаилу Тимофеевичу. Когда они были уже далеко, в мертвой тишине ночи раздался взрыв, через секунду второй. Длинные языки пламени разрезали темноту ночи, и зарево пожара, как гигантская свеча, освещало все село. А минут через пятнадцать, когда в кладовую комендатуры, где хранились патроны, упали горящие бревна, раздался еще один взрыв.

— Как вы думаете, Михаил Тимофеевич, сдали мы экзамен? — спросил Михаил.

— Оценку нам дадут наши старшие друзья, к которым мы идем; полагаю, что оценка будет высокая, — ободряюще сказал Михаил Тимофеевич.

Комендатура сгорела дотла. Из груды пепла извлекли обуглившиеся трупы коменданта, его помощника и полицая. Караульный остался жив. Он успел выскочить из помещения, так как улегся спать в коридоре.

Связная партизанского соединения Татьяна Матузько, находившаяся в ту ночь в Малом Букрине, сообщила в штаб соединения о случившемся.

Партизаны недоумевали: кто мог совершить эту смелую диверсию? Взорвать комендатуру вместе с находящимися там немцами не так-то просто, эта операция требовала большой смелости и организованности.

Все выяснилось с прибытием в партизанский лагерь Михаила Тимофеевича, Илька и Михаила. Представ перед командиром партизанского соединения Иваном Кузьмичом Примаком и комиссаром Емельяном Демьяновичем Ломако, они подробно рассказали о своей длительной, упорной подготовке к вступлению в партизаны и о диверсии, которая была для них своеобразным экзаменом.

— Молодцы, партизаны! Экзамен сдан на «отлично», — с улыбкой похвалил Ломако.

— Служим трудовому народу! — в один голос, по-военному ответили все трое.

По распоряжению командира соединения Михаил Тимофеевич был оставлен при штабе, а Илько и Михаил переданы в отряд Болатова.

Там они были определены в группу разведчиков. Вскоре Илько стал заместителем командира группы разведчиков из двенадцати юных бойцов. Старшему из них, командиру группы Ивану Гаману, было девятнадцать лет, а самому младшему — заместителю командира Илько Витряку — пятнадцать.

В отряде группу разведчиков прозвали «Группой малых». И это прозвание закрепилось за ними твердо. Даже в официальных распоряжениях именовали их «Группой малых».

Все двенадцать юных бойцов были смелыми, мужественными, бесстрашными. В любую минуту они готовы были выполнить самое трудное задание командования.

Илько с большой серьезностью отнесся к своему назначению заместителем группы разведчиков, быстро усвоил законы и обычаи партизан, ходил по-военному подтянутый, хлопотливый и ни на минуту не расставался с оружием — своим обрезом.

ПЕРВАЯ РАЗВЕДКА

Как-то вечером, по заданию командира соединения товарища Примака, командир отряда Болатов вызвал к себе в землянку Ивана Гамана и Илька.

— Вот, ребята, есть одно серьезное задание, — обратился он к ним. — Нам стало известно, что пристани Ходорово и Ржищево готовятся к приему больших запасов зерна. Нужно разведать движение барж с хлебом и силу охранных частей. Требуется отрядить на эту работу двух человек по вашему усмотрению.

— Задание будет выполнено, товарищ командир, — ответил Иван Гаман.

— Разрешите это задание выполнить нам с Гаманом? — обратился к командиру Илько.

— Не возражаю, — ответил командир.

Илько вышел из землянки чуть не прыгая от радости.

— Иван, почему ты не сказал командиру сразу, что первое задание мы договорились выполнить с тобой вдвоем? — укоризненно сказал Илько. — И так уж засиделись. Мне хочется работать, а не гулять по лесу!

— Я и так решил, что мы с тобой вдвоем пойдем в эту разведку, — ответил Иван Гаман. — Ты думаешь, у меня мысли другие?

Оставив начальником в свое отсутствие Михаила, Илько и Гаман на заре отправились в дорогу. Оба вооруженные. Иван — автоматом, а Илько — своим обрезом. Шли обочинами дорог, кустами, осторожно, чтобы не быть замеченными.

Решено было дойти до леска возле Малого Букрина, там спрятать оружие, преобразиться в мальчишек-попрошаек и в таком виде спокойно отправиться дальше к цели.

Направление они держали в сторону села Ходорово.

Стало совсем светло. Скоро должно было взойти солнце. Илько внимательно всмотрелся вдаль и увидел на дороге фигуры трех человек. Они приближались.

— Смотри, Иван, кто-то идет по дороге, — шепотом сказал Илько, как будто его могли услышать.

— Да, идут трое. Кто же это может быть? — Иван остановился.

— Я думаю, полицаи. Смотри-ка, у них винтовки за плечами — вглядываясь в идущих, сказал Илько.

— Да, это полицаи, — ответил Иван Гаман. — Давай засядем за тот кустик.

— Да разве этот кустик нас укроет? — удивился Илько.

— А как нам с ними встречаться? Что мы скажем? Что сделаем?

— Давай обезоружим их и отведем в лагерь? — деловито сказал Илько.

— Хорошо бы! — согласился Иван.

Разведчики залегли за кустик, взяв оружие на изготовку и, не сводя глаз с приближавшихся полицаев, притаились.

Уже слышно стало, что идущие громко разговаривают, смеются. Не помышляя об опасности, они несли оружие за спинами.

Как только враги поравнялись с кустиком, за которым лежали разведчики, Илько и Иван Гаман внезапно, словно из-под земли, выросли перед полицаями с грозным криком:

— Стой! Руки вверх! — взяли их на прицел.

Полицаи беспрекословно подняли руки. Они заметно перепугались и даже не попытались сопротивляться.

Гаман спокойно держал их на мушке, а Илько поспешно обезоруживал. Сняв с них винтовки, Илько побросал их за обочину дороги, предварительно вытащив затворы и положив их к себе в карманы. Отстегнув пистолеты и навесив их на свои плечи, он скомандовал:

— Руки назад! За мной марш!

Ошеломленные полицаи покорно двинулись вслед за Илько, а сзади с автоматом их подгонял Иван Гаман.

Сдав пленных и трофеи командованию, юные смельчаки сейчас же снова отправились на выполнение задания.

Разведка была выполнена блестяще. Отважные партизаны Илько и Иван Гаман собрали все необходимые сведения.

Действительно, пристани Ходорово и Ржищево оказались подготовленными для причала барж. Там были отстроены и временные хранилища для зерна.

В Ходорове уже ждала выгрузки одна баржа с зерном. Усиленная охрана. В селе разместился отряд немцев в шестьдесят человек. В Ржищеве — гарнизон в двести человек!

Разведчики разузнали местонахождение охраны, ее численность.

Командир партизанского соединения отдал приказ напасть на пристань Ходорово.

Для Ржищева была намечена другая операция. Там партизаны должны были совершить нападение на тюрьму и освободить двадцать человек подпольщиков, томившихся в фашистском застенке.

На вылазку в Ходорово было направлено восемнадцать человек бойцов с двумя пулеметами во главе с командиром отряда Болатовым. Их проводником был Илько. Передвигались осторожно, без шума. Напали внезапно. Немецкий гарнизон в шестьдесят человек был полностью разгромлен.

Забрав из помещения, где квартировал гарнизон, все оружие, партизаны взорвали пристань и стоявшую там баржу и вернулись в лагерь с двумя пленными немецкими офицерами.

Илько был доволен. Первая разведка, первый удачный бой окрылили его. А какие храбрые люди эти партизаны. С ними не пропадешь! И командир Болатов, и Гаман, и другие бойцы теперь относятся к нему как к равному, как к своему боевому товарищу. Только бы не подвести их, оправдать доверие. А в бою совсем не боязно. Рядом — друзья, смелые, страшные для врагов партизаны. Они его никому не дадут в обиду, всегда помогут, выручат. Тут, в партизанском отряде, впервые за много месяцев Илько почувствовал себя уверенным в своем будущем. Он стал партизаном, полноправным бойцом славной армии народных мстителей.

СМОЛОКУРНЯ

Июль был особенно жарким.

Командир партизанского соединения сегодня поднялся рано, хотя и лег, как обычно, в три часа ночи. В лесной землянке было душно. Хотелось на свежий воздух.

Лагерь спал. Одни караульные бодрствовали на своих постах. Задумавшись, тихо бродил командир, стараясь не разбудить своих ребят.

Не спалось в эту жаркую ночь и Болатову. Вспоминались недавние события, операции последних дней.

Послышались тихие, но твердые шаги. Он приподнялся и улыбнулся, когда увидел в дверях своей землянки грузную фигуру Примака.

— Не спится, Васек, и тебе? — спросил командир. Он всегда называл его этим русским именем. — И мне не спится что-то. Давай побродим по воздуху, погутарим.

Когда вышли из землянки, командир соединения сказал:

— Вот о чем я хотел поговорить с тобой, Васек: я думаю, пора нам переменить место лагеря. Уж больно много проторенных дорожек ведет к нам. Рискуем, Васек, правда?

Болатов в знак согласия кивнул головой.

— Надо нам и смолокурню проведать. Небось у Вячеслава Владимировича немало новостей набралось для нас, — продолжал Примак. — Давай после завтрака сядем на коней и вдвоем проедем туда. Согласен?

— Конечно, товарищ командир, — ответил Болатов.

Смолокурней назывался небольшой завод по выгонке смолы. Располагался он в левом крыле Хоцкого леса, тянувшегося к Полтавщине.

Заводик состоял из большого сарая и трех хат. Здесь жили несколько рабочих с семьями. У них укрывался и пожилой подполковник Советской Армии Вячеслав Владимирович Иванов, который, попав в окружение, простудился, продолжительное время болел и как-то прижился на смолокурне.

После выздоровления Вячеслав Владимирович связался с местными подпольщиками, а через них — с партизанами.

В крестьянском платье, с роскошной седой шевелюрой, пышной, совсем белой бородой подполковник был похож на патриарха.

Немцы при встрече с ним обращали внимание прежде всего на бороду и не подозревали, кто скрывается под видом этого старца. Строго засекреченный подпольщик, Вячеслав Владимирович раздобывал ценные сведения о противнике и передавал их партизанам.

Партизаны часто посещали смолокурню. Немцев не было. Вот и сегодня на сытых племенных жеребцах, захваченных партизанами у врагов, командир соединения Примак и Болатов направились к заводу.

Ехали рядом, стремя в стремя, без всякой предосторожности. Тихо вели разговор. Никому из них и в голову не приходила мысль об опасности. Не в первый раз совершают они этот путь.

Спокойно подъехав к дверям большого сарая, где обычно партизаны укрывали своих лошадей, они на этот раз вдруг увидели из полуоткрытой двери направленные на них дула винтовок и услышали хриплый голос:

— Въезжайте сейчас же в сарай, или смерть вам!

Примак и Болатов остановились, переглянулись и поняли, что попали в засаду. Защищаться было трудно. Пистолеты в кобурах, и, сделай они попытку достать оружие, бандиты немедленно покончат с ними. Нужно было, не медля ни одной секунды, поворачивать лошадей и скакать в лагерь. Но враги не дремали. Человек десять полицаев уже выскочили на дорогу, загородили путь. Раздалось несколько выстрелов. Лошади испугались и вздыбились. Открылась беспорядочная стрельба. Стреляли и партизаны, и полицаи. Не прошло и двух минут, как Примак и Болатов, прорвавшись через засаду, скакали по дороге. Когда же выстрелы прекратились, Болатов оглянулся — командира не было видно.

Екнуло сердце. Где командир? Где его искать? Жив ли? Ранен или в плену? Болатов обыскал лес вокруг, насколько это было возможно, но командира нигде не было.

«Если он попал в плен, нужно немедленно принять меры к его освобождению, — думал Болатов. — Если же убит, то надо отомстить бандитам, расплатиться с ними! А может, он ускользнул от врагов и мы встретимся с ним в лагере?»

С этими мыслями помчался Болатов в лагерь. Командира там не оказалось. Значит убит? — подумал партизан.

Взяв с собой тридцать бойцов с двумя пулеметами, Болатов направился наперерез врагам к Гильмязовской дороге.

В числе бойцов были Илько и Михаил.

Командир расположил партизан по обочинам дороги. Они залегли в густых зарослях, установили пулеметы. Илька с Михаилом он направил по дороге к смолокурне, чтобы разведать продвижение полицаев. Условились так: если ребята встретят несколько врагов, Илько подает один сигнал. Заметив большой отряд, Илько сигналит многократно.

Нужно сказать, что свисток из дерева у Илька был замечательный. В его руках он имитировал натуральное кукование кукушки.

Правда, такими же сигналами пользовались и немцы. Но их кукование всегда можно было узнать, — оно не походило на естественное.

В укрытии партизаны лежали долго. Время тянулось медленно, людьми овладело нетерпение. А если враги уже успели проехать?

Вдруг до слуха партизан долетело знакомое, четкое ку-ку! Бойцы встрепенулись.

— Понятно! Передовой вражеский отряд разведывает дорогу, — сказал Болатов и распорядился пропустить его, а пятерых направил вдоль дороги опередить противника, встретить его и уничтожить, когда остальные партизаны нападут на главный отряд.

Через некоторое время партизаны увидели трех полицаев верхом на лошадях, с винтовками на изготовку. Тревожно оглядываясь по сторонам, они проехали мимо, на Гильмязово.

И тут снова до слуха партизан донеслось четкое кукование, на этот раз многократное.

— Приготовиться, ребята! — шепотом распорядился Болатов.

Через четверть часа после сигнала показался запряженный парой сытых коней фургон, который сопровождало до шестидесяти вооруженных полицаев. Немцев не было видно.

Болатов все отмечал.

«Командир наш, видимо, ранен, и его везут в фургоне под усиленной охраной», — подумал он и отдал приказ бить по лошадям пониже, не попадая в фургон. Полицаев же уничтожать без разбора.

Бойцы приготовились, и как только бандиты поравнялись с ними, застрочили пулеметы и автоматы. Полицаи кинулись врассыпную, но пули партизан догоняли их.

Все было быстро кончено. Полицаи перебиты. Болатов и несколько человек партизан стремглав кинулись к остановившемуся фургону, надеясь увидеть там своего командира.

Но его там не оказалось. В фургоне сидели гильмязовский староста, организатор засады на партизан, и начальник районной полиции. Оба они были тяжело ранены. Около пятидесяти человек полицаев были убиты наповал. В живых осталось девять, но и те были ранены.

Были уничтожены и те три полицая, которых пропустили партизаны по дороге к Гильмязову.

Но двух врагов чуть было не упустили из рук. Как-то незаметно в суматохе они ускользнули и направились к смолокурне, но там их встретили Илько с Михаилом.

Одного из них Илько уложил на месте из своего обреза. А Михаил, торопясь, промахнулся, и полицай выстрелом из пистолета ранил его. Илько не растерялся и ударил изо всей силы бандита по голове прикладом. Тот, оглушенный, растянулся на дороге. Тут же его обезоружили и доставили в отряд. Из показаний пленных выяснилось, что гильмязовский районный староста, бывший кулак, еще в 1921 году убежал в Германию, где и жил до начала Великой Отечественной войны. На Полтавщине он был возведен в районные старосты и вместе с гитлеровцами явился в Гильмязово. Остальные — местные, подонки, продавшиеся немцам.

Один из немецких холуев, рабочий смолокурни, донес немцам, что партизаны очень часто наведываются сюда.

По заданию районного военного коменданта, староста собрал полицаев со всего Гильмязовского района и устроил засаду.

Приняв Болатова и Примака за передовую разведку, они хотели взять их без выстрела, а потом уж напасть на партизанский отряд. Когда этот номер им не удался, они открыли огонь. Направляясь в обратный путь, полицаи напоролись на партизан, уже совсем не ожидая этой встречи.

Расспросив бандитских главарей, Болатов остался в недоумении: что же случилось с командиром? Где он? Так ничего не узнав о Примаке, Болатов на фургоне, нагруженном трофейным оружием, поехал в лагерь. Там ждала его радостная весть: Примак жив, добрался до лагеря.

Болатов поспешил к нему. Командир тоже обрадовался встрече, попытался привстать, но не смог: он был тяжело ранен.

Примак коротко, — ему было трудно говорить, — рассказал о случившемся.

Когда они вырвались из засады, он взял вправо, намеренно не поехал за Болатовым. Это давало больше шансов остаться хоть одному из них в живых, так как враги вынуждены были вести огонь не по одной, а по двум целям.

Вдогонку ему пустили пулеметную очередь, убили под ним лошадь и ранили его в левый бок. Примак потерял много крови, но продолжал бежать. Когда миновала опасность, он прилег в кустах, перевязал кое-как сам себе рану. Отдохнув, тихонько добрел до лагеря.

Болатов доложил о последней операции.

Командир выслушал внимательно. Слабая улыбка осветила его лицо и, превозмогая боль, он, пожимая руку Болатову, сказал:

— Спасибо, много раз спасибо, Вася, за все!

Через несколько дней после описанных событий партизаны увиделись с Вячеславом Владимировичем Ивановым. Он не знал и не подозревал о готовящейся засаде, в тот день уходил в соседнее село для выполнения одного задания. Предатель же из смолокурни понес заслуженную кару.

РАЗЪЕЗД № 7

Оккупанты свирепствовали. Фашистской Германии нужны были рабы, и немецкие оккупанты старались как можно больше угнать в рабство украинской молодежи. Призывали добровольцев, обещая сытую жизнь в Германии, но никто не шел.

Полицаи проводили ночные облавы, задержанных насильно вталкивали в вагоны. Молодежь убегала.

Фашисты стали наглухо закрывать вагоны и под усиленной охраной везли советских людей к себе в рабство. И все-таки многие смельчаки ухитрялись убегать и из-под запоров.

Советская молодежь боролась всеми способами, чтобы избежать немецкого рабства. Некоторые скрывались дома в погребах. Многие уходили в леса. И несмотря на жестокое преследование, молодежь вела активную борьбу с оккупантами.

Много юношей и девушек спасли от немецкого рабства партизаны.

Сухой и теплый был сентябрь 1942 года. Работа по уборке хлебов со скудных полей подходила к концу. Высвобождалась рабочая сила, и фашисты уже составили график отправки эшелонов с людьми в Германию. Партизанам сообщили, что облавы на молодежь по всем окрестным селам участились.

Однажды командир соединения Примак вызвал к себе Болатова и взволнованно сказал:

— Вася! Срочно надо разведать правильность слухов о готовящемся эшелоне. Слухи упорные.

— Есть разведать, товарищ командир! — ответил Болатов и направился к себе.

Вызвал Илька и Михаила.

— Ребята! Задание срочное и важное. Отправляйтесь немедленно!

— Есть отправиться! — одновременно ответили они и выскочили из шалаша.

Разведчики вернулись и сообщили, что на станции Мироновка стоит большой эшелон с молодежью из двадцати семи вагонов. Станция усиленно охраняется. Отправка — завтра в пять часов дня.

— Это тысячи наших юношей и девушек! — с глубокой тоской произнес командир.

Минуту посидел молча, с поникшей головой, потом сказал Болатову.

— Хорошо, если нам удастся остановить поезд, тогда люди останутся невредимыми, а если нет?!

— Об этом страшно подумать, товарищ Примак! — содрогнувшись, ответил Болатов. — Сколько может быть жертв!

— О жертвах нечего думать, — командир нервно хрустнул пальцами. — Их нельзя допустить!

Примак внезапно встал с места.

— Так вот что, Вася, подготовь сотню молодцов наших. Илька с Михаилом непременно возьми. Они во многом смогут помочь. Руководство операцией я беру на себя, а ты — за начальника штаба. План таков: мы встречаем эшелон на разъезде № 7 и там его останавливаем. Если вдруг нам это не удастся, мы взорвем паровоз в трех километрах от разъезда. Все понятно?

— Понятно, товарищ командир! — ответил Болатов.

— Согласен с таким планом?

— Полностью согласен, товарищ командир.

— Так готовься! Тронемся ровно в три, чтобы я мог сам по телефону принять распоряжение Мироновки встретить эшелон на разъезде номер семь, — сказал командир.

На другой день ровно в три часа дня партизанский отряд в сотню бойцов выступил из лагеря в направлении разъезда.

Маленький разъезд обслуживался двумя железнодорожниками-украинцами, к ним были приставлены еще два немца.

Скоро бойцы отряда залегли в укрытии за полотном дороги, а Примак, Болатов, Луценко, Илько и Михаил вошли в помещение конторы, обезоружили растерявшихся немцев и связали их. Арестованных поручили охранять Михаилу.

Командир сел у телефона в ожидании. Ровно в пять часов раздался звонок, и станция Мироновка сообщила о выходе эшелона. Командир спокойно и твердо ответил о готовности разъезда № 7 к приему эшелона.

Тотчас с помощью железнодорожников-украинцев были даны все железнодорожные сигналы для остановки поезда на разъезде.

Каждому в отдельности было дано задание.

Болатов и Илько должны были обезоружить машиниста.

Все с волнением ждали. Наконец показался белый дымок. С каждой минутой клубы дыма увеличивались. Эшелон приближался. Протяжный гудок — и, замедляя ход, тяжело пыхтя, поезд остановился.

Эшелон мрачный, темный. Вагоны наглухо закрыты. Не заметно и признаков жизни в них, не видно даже охраны поезда.

Партизаны без шума сняли пулеметчиков. Болатов и Илько обезоружили и связали немца-машиниста.

Партизан Луценко, знавший немецкий язык, спросил у машиниста, в каком вагоне находится охрана и сколько ее, но фашист сначала молчал.

— Скажи, гад, в каком вагоне охрана и сколько ее? — навалились на машиниста партизаны.

Дрожащим голосом машинист ответил:

— В двенадцатом вагоне от хвоста, человек пятнадцать будет.

— Так бы и говорил, фашистский ублюдок! — с ненавистью бросил Илько, обжигая машиниста взглядом ненависти.

Направились к двенадцатому вагону. Двери закрыты. Стучат — никто не отзывается. Луценко предлагает всем выйти из вагона, обещая сохранить жизнь, иначе вагон будет взорван.

Медленно открывается дверь вагона — и с поднятыми вверх руками один за другим выходят фашисты. Жалкие, испуганные.

А из вагонов уже доносится глухое «ура». Стучат в двери, стены, потолки, кричат, поют.

Пленники почувствовали, что это свои, но выйти не могли. Все окна и двери вагонов снаружи забиты толстыми досками.

Бойцы, вооружившись ломами, кирками, кусками рельсов, открывали у вагонов двери и окна. Люди выходили на свободу. Одни плакали от радости, другие обнимали партизан, благодарили их за освобождение.

Никогда еще разъезд № 7 не был таким шумным, не видел такого оживления!

Командир соединения, стоя в некотором отдалении на перроне, смотрел неестественно блестящими глазами на шумную молодежь и радовался, что все удалось совершить так, как было задумано. Больше тысячи юношей и девушек были избавлены от фашистского рабства.

— Вася! — раздался громкий голос комиссара Ломако. — Построй всех, пару слов хочу сказать.

И на перроне разъезда начался митинг.

— Дети мои! — торжественно начал Емельян Демьянович. — Наша доблестная Красная Армия теснит врагов по всему фронту. Недалек уже час окончательного освобождения нашей советской земли от оккупантов. Всеми силами старайтесь не попадать к фашистам в рабство. Каждый из вас, кто чувствует силу и имеет желание, кто не боится трудностей партизанской жизни, может идти с нами!

Партизаны спешно взорвали паровоз, разобрали железнодорожный путь, сожгли вагоны, забрали трофеи и вернулись в Хоцкий лес.

ЧЕТЫРЕ НА СЕМНАДЦАТЬ

Вскоре после удачной операции на разъезде партизанам стало известно, что для строительства большого моста через Днепр и дома отдыха для немецких офицеров в район Большого Букрина прибыли крупные немецкие силы.

Командир вызвал Болатова и сказал:

— Поручаю тебе лично не позднее завтрашнего дня внести ясность в эти сообщения, так как они противоречивы.

— Будет исполнено, товарищ командир! — ответил Болатов.

И ровно в девять утра, через три дня после операции на разъезде, Болатов и его неизменный помощник Илько, начальник штаба Григорий Давыдович Алексеенко и партизан Василий Клопов верхом на лошадях направились к Большому Букрину.

Илько был счастлив: в награду за боевые заслуги он получил от товарища Примака автомат. А боевых заслуг у Илька было уже немало. Он точно выполнял любое задание, и после его донесений дополнительных вопросов не возникало. Казалось, не было положения, из которого Илько не нашел бы выхода.

Он стал постоянным участником всех разведок и операций отряда.

Михаил был все время рядом с другом.

До Большого Букрина партизаны доехали быстро. В глубокой балке у села спешились. Оставив с лошадьми одного, Болатов, Илько и Григорий Давыдович пошли в село. Хотя было уже десять часов утра, на улицах пусто и мертво. Огородами и переулками добрались до хаты одного подпольщика. Он рассказал, что на днях приезжала в село комиссия из десяти немецких офицеров, осматривала место как будто для постройки дома отдыха, а про постройку моста он ничего не знал.

Задерживаться не было надобности, и разведчики перелесками направились в обратный путь на Трахтемиров.

По дороге, в полукилометре от села, разведчикам встретился связной Семен Григорьевич Власенко, старик, житель Трахтемирова.

— Здравствуйте! — старик поднял руку и приветливо улыбнулся.

— Здравствуй, дедусь! — за всех ответил Илько, и партизаны остановились.

— А что, старина, рад встрече или не рад? — лукаво прищурив глаза, спросил Григорий Давыдович.

— Как же не рад! — воскликнул старик. — Я сам торопился к вам, сказать, что в село наше опять приехала из района полиция, требуют хлеб, забирают скот.

— А сколько их? — спросил Болатов.

— Я пятерых видел. Сидят сейчас в школе, списки какие-то составляют, — ответил старик.

Болатов взглянул на товарищей, и они без слов поняли друг друга: надо обезоружить этих пятерых.

— Хорошо, дедусь. Будем действовать, — ответил Болатов.

— Оце добре! — с благодарностью сказал старик. — Спасибо, родные сыночки, — и он нагнул убеленную сединами голову.

Партизаны спешились, отдали старику поводья и вчетвером направились в село, к школе. Было двенадцать часов дня. Неподвижно высоко в небе стояло солнце.

Шли быстро. По лицам катился пот градом. На улицах по-прежнему никого. В центре большой пустынной площади — одинокое здание школы.

Четверка действовала быстро. Илько был оставлен у наружных дверей следить, чтобы никто не вошел, Клопов — у левого угла здания для наблюдения за переправой через Днепр. Болатов со своим начальником штаба направились в здание школы.

Перед ними открылся длинный коридор с дверьми по обеим сторонам. В первых двух классах не было никого. Когда Болатов открыл третью дверь, они увидели полный класс полицаев. Взяла оторопь, но надо было действовать. В одну секунду окинув взглядом комнату, Болатов увидел в правом углу пирамиду винтовок.

Резко, будто не своим голосом, он крикнул:

— Встать! Руки вверх! Вы окружены партизанами.

Грозный крик и неожиданность появления партизан парализовали полицаев. Они медленно вставали со своих мест и поднимали трясущиеся руки. Растерянный вид предателей предал партизанам смелости.

— Выше руки! — командовал Болатов, водя автоматом. — Стройся к стене, живо! — приказал он полицаям.

Все, как один, с высоко поднятыми руками стали в один ряд под стенкой. Колени у них дрожали, выстукивали дробь зубы. Каждый боялся смерти.

— Обыскать! — приказал командир.

При обыске Григорий Давыдович извлек из карманов пленников пять пистолетов и сотни полторы винтовочных патронов.

— Жду дальнейших распоряжений, товарищ командир! — озорно улыбнулся Григорий Давыдович и вытянулся перед Болатовым.

— Все оружие немедленно сдать командиру первого взвода! Второму взводу соединиться с третьим и здесь, на площади, ждать дальнейших моих распоряжений!

— Есть, сдать оружие первому взводу! — отчеканил Григорий Давыдович и бросился к винтовочной пирамиде.

Командир первого взвода Илько Витряк принимал оружие от начальника штаба, а Болатов тем временем разговаривал с полицаями.

— Мы, партизаны, знаем, что многие из вас не по своей воле служат немцам. Сейчас мы отпустим вас, расскажите всем о гуманности партизан, помогайте нам в борьбе с оккупантами! Красная Армия по всему фронту перешла в наступление и теснит фашистов. Немцы обманывают вас, говорят, что взяли Москву и Ленинград. Это ложь.

Затем, сурово сдвинув брови, Болатов приказал Григорию Давыдовичу, который стоял по стойке смирно перед ним:

— Вывести этих граждан на площадь и построить перед зданием школы!

Жалкие полицаи гуськом, покорно нагнув головы, направились к выходу.

Болатов остановился в стороне, держа автомат наготове, стал считать полицаев. Семнадцать!

Когда после проверки всех комнат он вышел последним из здания школы, то увидел занимательную картину. На площади, где уже толпился народ, построенные в одну шеренгу, с опущенными головами стояли полицаи. Вдоль шеренги, с автоматом, важно, с достоинством вышагивал Илько.

— Как дела, товарищ командир первого взвода? — весело обратился Болатов к юному партизану.

— Принимаю парад полицаев, товарищ командир отряда! — задорно ответил Илько.

Дружный смех раскатился по площади.

Одураченные полицаи только теперь поняли, что их обезоружили всего четверо смельчаков!

Болатов подошел к шеренге врагов.

— Там, в здании школы, я обещал вам сохранить жизнь, отпустить всех на свободу. В школе вас было много, а нас — четверо. Теперь перед вами народ. Я не имею права решать сам вашу судьбу. Народ мне скажет, что делать с вами. Это его право.

И люди вынесли смертный приговор шестерым из них, сынкам бывших кулаков, которые замучили много невинных за время оккупации.

— Смерть злодеям! — кричала толпа.

И здесь же, на площади, перед лицом народа Болатов оформил протокол. От имени полевого партизанского суда был вынесен смертный приговор шести изменникам Родины.

Остальных отпустили на свободу. Они, все одиннадцать, стали настойчиво проситься в партизанский отряд. Их не взяли.

Илько громко сказал им, что таких в партизаны не берут, но кто захочет искренне и честно бороться с врагами, тот со временем сумеет найти и партизан.

Трахтемировцы дали партизанам две подводы, и они с неожиданно большими трофеями двинулись в лагерь.

По прибытии в лагерь Болатов подробно доложил командиру соединения о проведенной операции. Командир пригласил всех четверых к себе и, крепко пожимая руки, сказал:

— Спасибо, ребята, еще раз!

— Служим трудовому народу! — ответил за всех Илько.

НАЛЕТ

В июле 1943 года по всему фронту успешно развивались наступательные операции нашей славной Красной Армии. Правда, гитлеровская армия еще была сильна, борьба с ней трудна, но она уже не могла остановить свою гибель, которая приближалась с каждым новым ударом наших войск.

Линия фронта передвигалась на запад.

Партизаны действовали еще в тылу врага в Приднепровье, но ясно видели, что дух в гитлеровской армии уже не тот. Обозленные неудачами на фронте, фашисты зверели. Начался повальный грабеж населения. Спешно вывозилось награбленное добро, поглубже в тыл перебрасывались лагери военнопленных.

Партизаны усилили свои действия. В их задачу входило помогать Красной Армии, не выпускать отступающего врага живым с нашей земли. Стычки с немцами происходили все чаще и чаще. «Группа малых» во главе с Ильком и Михаилом шныряла по окрестным селам Приднепровья, вела разведку.

Однажды разведчики донесли, что по золотоношскому шоссе к селу Хоцкому под конвоем сотни немцев движется большая группа советских военнопленных. Вслед за ними идет колонна из двадцати доверху нагруженных машин.

Выслушав донесение юных разведчиков, командир Примак и комиссар Ломако приказали Болатову разведать место остановки колонны на ночлег.

Для этого снова были посланы Илько и Михаил.

Часам к семи вечера они сообщили, что колонна расположилась на ночлег в Хоцком, а военнопленные заперты в колхозной конюшне.

У обеих дверей конюшни стоят по три немца с автоматами. Машины поставлены в два ряда вдоль конюшни и не охраняются. Остальные немцы разместились в колхозной клуне. Кроме автоматов немцы вооружены еще четырьмя пулеметами. Подступы к конюшне и к клуне удобны для предстоящей операции. А по количеству выставленной охраны можно полагать, что немцы не ожидают нападения.

— Очень хорошо, ребята, — довольный разведкой, сказал Болатов. — Собираемся!

— Я готов, товарищ командир! — отрапортовал Илько.

Но Болатов заметил усталый взгляд юного разведчика. Мальчик сутки не спал. Командир спросил:

— А не следует ли тебе отдохнуть, Илько? Ты ведь устал за эти дни.

— Что вы! Разве можно? — горячо возразил он. — Только мы с Михаилом обследовали подступы к конюшне и к клуне. Мы и должны вести отряд на операцию.

— Ну, хорошо, пусть будет так, — Болатов улыбнулся, внутренне одобряя стойкость и выносливость юного бойца.

Для выполнения предстоящей операции командование соединения выделило сто двадцать партизан с двумя пулеметами. Этот боевой отряд и направился к селу Хоцкому.

Ночь была темная. Дул слабый ветерок, и шелест листвы на деревьях заглушал осторожные шаги партизан.

У села Болатов разбил отряд на две группы: часть отряда, которую сопровождал Михаил, он направил к конюшне с военнопленными, а сам с другой пошел к клуне.

Командиру группы, направившейся к конюшне, он приказал залечь вокруг помещения и ждать его распоряжений.

В селе было тихо и темно, ни огонька. Лишь из дверей клуни яркие лучи света вырывались в ночь.

Действительно, как оказалось, охраны у дверей клуни не было. Это говорило о полной беспечности немцев.

Партизаны оцепили клуню. Болатов с пулеметом расположился прямо против дверей. Неслышно, как кошка, подкрался к дверной щели Илько, чтобы узнать, что делают немцы. В щель он увидел, что враги сидят за двумя большими столами и пьют водку. Ждать, когда немцы перепьются, Болатов не стал. Он решил поджечь стены клуни с трех сторон. Когда немцы кинутся к выходной двери, спасаясь от огня, их встретит пулеметная очередь. А кто прорвется — попадет под автоматный огонь бойцов.

Илька Болатов послал к конюшне передать бойцам, чтобы сразу, как только застрочит пулемет, бросились на охрану конюшни.

Своим бойцам он отдал приказание одновременно с трех сторон поджечь клуню. Партизаны поползли к немцам.

Огонь медленно разгорался. Не подозревая опасности, немцы громко разговаривали и смеялись в клуне.

Болатов лежал у пулемета и ждал.

Серый дымок нехотя окутывал стены клуни, но пламя не показывалось. Туго увязанная солома сначала не горела, а тлела.

Неожиданно налетел ветер, и пламя огненными языками пробилось внутрь клуни.

До партизан вдруг донесся галдеж, затем послышались испуганные крики, звон разбитой посуды, и немцы, как стадо баранов, ринулись к выходу.

Широкая дверь клуни не пропустила всех бросившихся в нее.

Вот тут их и встретил пулемет. Подкошенные пулеметной очередью немцы валились, как снопы. На убитых падали живые.

Автоматчики не дали уйти никому.

Иное положение создалось у бойцов, окруживших конюшню.

Как только застрочил пулемет, немцы, охранявшие конюшню, кинулись врассыпную и скрылись в темноте.

Не теряя драгоценного времени, партизаны выломали обе двери и выпустили на свободу пленных. Их оказалось около двух тысяч, изможденных, худых, одетых в рубища. Пленные плакали, смеялись, благодарили за спасение.

А Михаил тем временем, осмотрев автомашины и груз, побежал с донесением к Болатову.

— Товарищ командир! Автомашины все в исправности. Груз на них — награбленный фашистами скарб. В некоторых есть винтовки и патроны.

— Хорошо, Михаил. Сейчас распорядимся, — ответил Болатов.

Не успел отойти от командира Михаил, как подошел Илько:

— Товарищ командир! В клуне все имущество немцев сгорело. Два ручных пулемета достали из-под трупов, остальное оружие пришло в негодность.

— Спасибо, Илько! Молодчина! — сказал Болатов.

Но Илько не дослушал похвалы командира, — он уже был в гуще военнопленных и громко взывал:

— Товарищи красноармейцы, кто умеет водить машины — ко мне!

Из огромной толпы к нему подошла большая группа людей.

— По два человека в машины! — распорядился Илько, как заправский воин и командир.

Болатов не мог нарадоваться расторопности своих юных друзей и помощников.

А Илько и Михаил быстро готовились к отъезду. Вскоре партизаны отправились на свою базу.

ЗА РОДИНУ!

Наступил август 1943 года. Линия фронта приблизилась к Днепру. В Приднепровье царила паника. Железные, шоссейные и проселочные дороги переполнены движущимися на запад поездами, машинами и повозками с людьми, скотом, хлебом и награбленным добром.

Еще не слышно фронтовой канонады, не видно отступающих фашистских регулярных частей, но по всему чувствуется, что фашисты долго не задержатся в Приднепровье.

Все чаще и чаще прорезают воздух советские штурмовики и бомбардировщики, наводя панику на оккупантов.

Ожило местное население. Люди прячут добро, чтобы ничего не забрал отступающий враг.

Командование партизанского соединения отрядило группу разведчиков на правый берег Днепра, поручив им разведать все на станциях Мироновка — Кагарлык и доставить сведения о положении немцев.

Группа разведчиков состояла из двадцати человек и возглавлял ее командир Григорий Спижевой.

Поручить такую серьезную и опасную разведку юным партизанам значило рисковать их жизнью.

Но Илько, знакомый хорошо с этими местами и обладавший способностью как-то незаметно пролезать всюду, каким-то образом оказался членом и этой группы. Вместе с бывалыми партизанами он шел на выполнение ответственного задания.

Разведка показала, что по линиям железных дорог беспрерывно движутся эшелон за эшелоном с военнопленными, имуществом и ранеными военными. Эшелон сопровождает усиленный конвой, станции и разъезды охраняют крупные части войск.

Выполнив задание, разведчики возвращались в лагерь.

По дороге, между селами Малый Букрин и Македоны, Илько, зорко следивший за окружающим, заметил далекий обоз.

— Товарищ командир! Смотрите, идут подводы со стороны Малого Букрина, — обратился он к Спижевому. — Разрешите разведать?

— Да, надо разведать, сынок, — ответил командир группы.

Илько проворно исчез в зарослях кустарника, а группа в ожидании остановилась на короткий привал.

Вернулся Илько через полчаса с донесением, что это эвакуируются полицаи с семьями. Их всего пять семей, но подвод десять, и все доверху нагружены разным скарбом.

Решено было остановить обоз и обезоружить полицаев.

Группа разведчиков пошла наперерез обозу. Примерно метров на двести впереди обоза партизаны залегли в кустах.

Подводы ехали медленно. Худые, голодные крестьянские лошади с трудом передвигали ноги. Возницы, злые, хмурые, тоже как-то нехотя плелись по пыльной дороге.

Впереди обоза так же медленно, с уныло опущенными головами шагали вооруженные винтовками полицаи.

Одновременно как из-под земли выскочили из-за кустов отважные разведчики. Навели дула автоматов на растерявшихся полицаев.

— Ни с места! Руки вверх! — резким голосом крикнул командир.

Полицаи остолбенели и покорно подняли руки. Их тотчас обезоружили.

На одной из подвод послышался громкий плач.

Илько повернулся в сторону подводы — и кровь бросилась ему в голову: он увидел полусогнувшегося малобукринского старосту Романа Гердюка, убийцу его отца и одиннадцати активистов родного села.

Да, это был тот самый Роман Гердюк, который в первый день вступления немцев в село Малый Букрин выдал фашистам его отца! Из-за него погибла и мать Илька, и многие невинные люди.

Побледнев, Илько подбежал к старосте и наставил на него автомат.

— Узнаешь меня? Убийца, палач, предатель! — стиснув зубы, шептал он.

Староста в упор смотрел на мальчика и молчал. С подводы раздались испуганные причитания жены Гердюка.

— Замолчать! — крикнул Илько.

Мгновенно все стихло.

К подводам подошел с тремя бойцами и командир группы Спижевой. Илько доложил дрожащим от волнения голосом.

— Товарищ командир, перед вами — убийца моего отца, матери и одиннадцати лучших советских граждан села Малый Букрин. Это Роман Гердюк — староста немецкий, продажная шкура и холуй!

— Не волнуйся, Илюша, из твоих рук он уже не уйдет, — спокойно и твердо сказал Спижевой.

Полицаев обыскали. В кармане одного из них был найден приказ немецкого командования об эвакуации на запад от Днепра, на пятьдесят километров, всех учреждений, военного имущества, лагерей. Это было важной находкой для партизан.

Тем временем Илько связал длинной веревкой старосту и всех полицаев.

На немой вопрос командира Илько возбужденно ответил:

— Так они, убийцы, привели к виселице связанными одной веревкой моего отца и одиннадцать его товарищей. Я хочу напомнить это палачам!

— Их будет судить партизанский полевой суд, — проговорил командир, — изменники Родины не уйдут от смерти.

Предатель Роман Гердюк, палач и убийца, был казнен партизанами.

Так Илько отомстил за гибель отца и матери, за землю Родины, оскверненную врагами.

ВПЕРЕД, НА ЗАПАД!

Днепр пылал в огне. Горели прибрежные поселки, баржи и лодки, черный густой дым плыл над вспененной водой. Передовые части Советской Армии штурмовали водную преграду. На ранней заре «пели Катюши», в синее небо стремительно летели хвостатые реактивные снаряды, и на крутом правом берегу реки грохотали тяжелые взрывы. Шел бой. В воду падали бомбы и снаряды, над Днепром стоял неумолчный гул вражеских самолетов.

Партизанская разведка, проводив передовые части советских войск за реку, вернулась в лагерь. Он был теперь неузнаваем. Люди вышли из землянок и тайных окопов, приводят в порядок одежду, чистят оружие. Повсюду шутки, смех, изредка вспыхивает задорная песня. Люди радуются встрече с победоносной армией. Все знают, что наша армия не остановится и на правом берегу Днепра, будет беспощадно гнать врага с родной земли. Настал час расплаты с фашистами!

Глубокой ночью ушли разведчики на выполнение важного задания: провести танковую бригаду через партизанские леса к берегу Днепра. Танки должны открыто подойти к переправам и с ходу форсировать реку. Среди разведчиков — Илько Витряк. Он так рвался скорее увидеть своих, так умолял командира отпустить его к танкистам, что тот согласился.

— Ступай! — сказал командир. — Обними от имени всех нас русских солдат. Скажи, что мы ждем их с нетерпением.

…И вот в глубине леса зарокотали моторы, потом до партизан донесся сплошной гул множества машин. Это шли танки, наши, советские. Долго ждали их партизаны, и когда первый танк с лязгом и грохотом выскочил на поляну, танкистов оглушило громкое партизанское «Ура!». На башне зеленого краснозвездного танка белым пламенем горели слова: «Вперед, на запад!» На танке, размахивая красным флагом, стоял Илько. Он что-то кричал товарищам, но из-за шума нельзя было ничего разобрать.

— Илько! — крикнул Болатов. — Ты что, уже танкистом стал?

— Уже, дядя Вася! — смущенно и радостно, совсем не по уставу, ответил Илько. — Если похлопочете за меня, танкисты в свою часть возьмут.

— Похлопочем, — смеется Болатов. — Обязательно возьмут. И танкистам храбрые люди нужны.

…Но Илько не попал к танкистам. Они в тот же день переправились через Днепр и погнали врага на запад. Илько остался в партизанском лагере и заметно погрустнел. Ему и жаль было покидать товарищей и в то же время хотелось стать солдатом, уйти в армию, сражаться с врагом. Прошло несколько томительных дней. Партизаны занимались своими обыденными делами. Командир соединения уехал в штаб, приказав никому не отлучаться из лагеря. Илько не находил себе места.

— Что мы здесь отсиживаемся? — возмущенно говорил он. — Так в лесу и переждем всю войну?..

— Войны нам с тобой еще хватит, — отвечал Болатов. — Ты, Илько, не горячись. Вернется командир — и мы все узнаем. О твоей судьбе могу сказать заранее: ты и вся ваша группа останетесь в тылу.

— А вы? — спросил Илько.

— Мы — другое дело, — говорит Болатов и обнимает мальчика. — Мы — солдаты. Многие пойдут в регулярную армию, а некоторых, может быть, опять в тыл врага забросят.

— А разве мы не можем воевать? — горячился Илько. — Ребята наши уже не маленькие, вы сами нас партизанами считаете.

— Можете, Илько, — вздыхает Болатов. — Но вам учиться надо. Жизнь после войны вам строить. Что же вы будете делать без образования?

…Илько, конечно, остался при своем мнении: он должен воевать. Но командир распорядился иначе. Вся «Группа малых», как и говорил Болатов, была отчислена из отряда. Илько со слезами на глазах простился с Болатовым и Михаилом Тимофеевичем, который был назначен помощником комиссара отряда. Партизаны тепло проводили юных бойцов, пожелали им успехов в жизни. Вскоре отряд вышел из леса, навсегда покинув свою надежную партизанскую базу.

Илько Витряк через несколько лет встретился с друзьями-партизанами.

На вокзале в Киеве молодой солдат горячо обнимал коренастого человека в штатском — партизана Болатова, прибывшего из далекого Казахстана навестить своих друзей-партизан.

— Вот ты и солдат, — сказал Болатов, с восхищением разглядывая ордена и медали на широкой груди Илька. — Настоящий солдат.

…Долго стояли они на перроне, и грезились им темные леса, горящий Днепр и неумолчный грохот давних, но незабываемых боев.

Перевод И. Урсатьева.

МАЛЬЧИК В ТЫЛУ ВРАГА